Есть на побережье Баренцева моря в Ненецком автономном округе такое место под названием Бугровка. Это даже не населённый пункт, а участок, где тогда проводились буровые работы.
Когда я в восьмидесятом впервые попал туда зимой, то был удивлён, что балки там заносит по самую крышу. Для того, чтобы свет попадал в окна и можно было зайти в балки, буровики прокапывали канавы. Район этот без дорог и поэтому перевахтовки осуществлялись только вертолётами.
То, что я хочу рассказать, произошло на ноябрьские праздники в конце семидесятых годов. Не знаю, сколько здесь правды, а сколько вымысла, так как я эту историю слышал от нескольких буровиков, и каждый раз она отличалась от предыдущей. Но действующие лица этой истории – вполне реальные люди, как я потом убедился.
На этот участок прилетела новая вахта. Буровики, отработавшие своё, улетели: кто на подбазу в Нижнюю Пёшу, а кто-то в город Нарьян-Мар, где располагалась основная база экспедиции. Тем, которым не повезло и предстояло работать на праздники, дома, конечно, оторвались хорошо, заранее отметив эту достойную дату.
Тундра вокруг была заснежена, но покров снежный был всего несколько сантиметров. Передвигаться можно было и без лыж.
Что греха таить, на вертолётных площадках в ту пору было не так строго, как стало позже и поэтому некоторые летели на участок не только с похмелья, но и подшофе. Мастера знали – проспятся, будут пахать, как черти – без устали, в тундре водки не достанешь, магазинов нет.
Те из буровиков, чья смена была первой, наскоро перекусив, ушли на буровую, а остальные завалились спать. Одним из них был и Петро, мужик средних лет, в последнее время особенно налегавший на спиртное. Запои дома у него могли длиться неделю, а то и больше. Мужики посерьёзней, прошедшие когда-то этот этап, со знаньем дела, не раз предупреждали его: «Смотри, Петро, допьёшься, схватишь вальтов, мало тебе не покажется».
В свободное время на буровой, чтобы скоротать досуг, вопрос этот обсуждался неоднократно во всех красочных деталях. Где-то в душе у него появлялась какая-то боязнь, но через какое-то время, понадеявшись опять на русское «авось пронесёт», продолжал употреблять спиртное в неограниченных количествах.
Через какое-то время буровики услышали шум вертолета и, недоумевая, что за гости собираются к ним пожаловать, вышли на улицу. Сделав круг над лагерем, вертолет приземлился, высадил одного человека и улетел.
Пробудившись утром, Петро понял, что терпеть больше не может, голова гудела, как медный котёл и надо как-то встать и выйти подышать свежим воздухом. Отпив водички из ведра, он накинул на плечи фуфайку и, покачиваясь, вышел из балка.
Стояла тихая морозная погода. Ветра не было. Дышалось хорошо и, через мгновенье он ощутил, что становится легче, головная боль стала куда-то исчезать. Обозревая окрестности, он постарался думать о хорошем. О том, как оклемавшись от спиртного, будет опять сменами крутиться на буровой, а в свободное время уходить на лыжах в тундру – ставить силки на куропаток. Судя по всему, в этом году их будет много, так как даже от балка было заметно, что вдалеке, над заснеженным ивняком, то и дело, как белые облачка, взлетали стаи куропаток.
Опять вспомнилось, что в последнем письме родной брат, что живёт на юге, всё настойчивей уговаривал его завязывать с Севером и переезжать к нему. Как не поймёт человек, что ни за какие деньги, он этого не сделает. Раз побывал в тех краях, покупался в море среди этой толчеи, шума, гама и понял, что это не для него. Нет там покоя для души, одна суета и беспокойство, не то, что у нас здесь. Да и если честно сказать, то и народ там несколько другой, не сравнишь с нашим.
В балке народ начал подниматься. Всё шло своим чередом. Но вдруг снаружи раздался такой душераздирающий вопль, что вскочили даже те, кто ещё спал.
Полураздетые мужики выбежали на улицу и увидели, что рядом с балком стоит Петро и кричит во всё горло, показывая рукой в тундру. Фуфайка его слетела с плеч, но, казалось, он этого даже не замечал. Ну, всё, подумали мужики – вот тебе и вальты.
Лицо его было искажено такой гримасой, что к нему было страшно подходить. Но Петро сам кричал: "Мужики, мужики, да держите вы меня, я вальтов погнал". Ну, коль человек просит, мужики крепкой хваткой обхватили его с двух сторон. Руки, привыкшие к тяжестям при работе с буровым снарядом, надёжно держали орущего Петра.
Из соседнего балка прибежал буровой мастер и, вплотную приблизившись к Петру, громко прокричал в его искажённое страхом лицо: «Ты чего орёшь? Я тебя спрашиваю. Говори!»
Увидев начальника, мужики, держащие Петра, несколько ослабили хватку, и он, освободив правую руку, вытянул её перед собой, опять показывая на что-то в тундре, прокричал при этом с ужасом: «Да смотрите вы, мужик бежит! Мужик голый бежит по тундре!»
И вот только тогда народ взглянул, куда показывал Петро и, действительно, увидел, что из тундры, по направлению к ним, бежит совершенно голый мужик. Борода, волосы на голове его были белыми, как снег, лежащий под ногами. Движения его были размеренными, плавными, казалось, он плыл без всяких усилий над белой тундрой. Но когда расстояние уменьшилось, народ увидел, что на нём, всё-таки надеты светлые плавки телесного цвета и не мудрено, что все подумали, что он голый.
Для мастера всё стало ясно. Он взял Петра за грудки и, глядя ему прямо в лицо, прокричал: «Это Кострюков бежит. Да успокойся же ты, в конце концов!»
Но Петро-то знал, что кроме, как на вертолете, сюда невозможно добраться, а с ними никто не летел из посторонних. Пришлось мастеру объяснять, что этот товарищ прилетел на втором вертолёте, когда Петро, очевидно, спал. Что это научный сотрудник из Ленинграда, геолог, прилетевший к ним на буровую в командировку. Что он «морж» и зимой всегда при любой погоде делает такие пробежки.
И вот только тогда до Петра стало что-то доходить. Тело его расслабилось, а до сознания дошло, что, очевидно, с ним всё в порядке и эти проклятые вальты пока не достали его.
А человек, так напугавший Петра, вдоволь набегавшись по тундре, уже подбегал к стоявшей на улице группе людей. Тело его, невзирая на морозец, было розового цвета, а на лице сияла широкая улыбка. Очевидно подумав, что буровики просто вышли посмотреть на его пробежки в обнажённом виде, он этому ничуть не удивился. Дома, в Ленинграде, и в многочисленных командировках, он уже привык к тому, что люди воспринимают «моржей» как что-то необычное.
Ситуация разрядилась. Мастер, вместе с гостем, ушли в командирский балок. Мужики, заходя в жильё, весело улыбались, хлопали Петра по плечу, говоря: «Ну, всё, Петрусь, не трусь, всё в порядке».
Руки у Петра перестали дрожать, голова прояснилась. Но он-то понимал, что сегодня его пронесло и всё обошлось, а дальше неизвестно что будет. Поэтому, однозначно, надо завязывать с этим зелёным змием.
Даже в балке, за его стенами, было слышно, что на буровой идут спуско-подъёмные операции. Позвякивали свечи*, ударяясь друг об друга, станок временами надсадно гудел, казалось, недовольно пофыркивал.
Бескрайняя тундра, протянувшаяся на много километров вдоль хмурого Баренцева моря, запорошенная первым снегом, сливалась где-то там, у горизонта, с таким же белёсым небом и не было ей ни конца ни края.
*БУРИЛЬНАЯ СВЕЧА — часть бурильной колонны,
неразъёмная во время спускоподъёмных операций;
состоит из двух, трёх или четырёх бурильных труб,
свинченных между собой.