Когда младшему сыну Феде было 13 лет, мне приснился сон, будто я нахожусь перед стеклянными дверьми в раздевалке со шкафчиками для одежды. Вокруг меня стоит пятеро человек в белых халатах, все гораздо выше меня, и говорят, что они меня забирают. Я не возражала, но сказала: подождите, я хотела взять с собой кое-что из книг - и открыла шкафчик для одежды. И стала складывать себе в руки стопку книжек. Тогда они проговорили: "Ладно, мы тебе даём ещё пять лет". Я спросила: "А что у меня будет?"-"Что-то с печенью," - как-то невнятно ответил мне один, не глядя на меня - и я вышла в стеклянные двери на улицу. "Ещё пять лет" - звучало у меня в голове. Потом вижу, как мы с сынишкой едем по снегу на санках, сидя рядом, как в автомобиле, вначале быстро, потом вдруг сани начали тормозить и зарываться в снег, и снег превратился в белую простыню.
Проснувшись, я прикинула: "Пять лет - это когда сыну станет 18. Ну ничего, у меня ещё есть 5 лет, а он уже будет достаточно взрослым".
Когда сыну исполнилось 18 лет, я вспомнила обо сне, но точно месяца или дня восстановить не могла. И начала время от времени осторожно пытаться прощупать печень - ничего подозрительного не ощущала. Так прошло почти пол года.
С 30 ноября в Киеве начался массовый протест против власти, зверски расправившейся с митингующими - молодыми ребятами, парнями и девушками,в том числе, несовершеннолетними, которые мирно выступали за вхождение Украины в ЕС. Если раньше я не была уверена в правильности политической цели митингующих, то теперь всей душой восстала против правительства. А на Майдан по-прежнему не ехала, имея в виду тот сон. Но неотрывно наблюдала за событиями, молилась и мысленно была с протестующими. Майдан, в разные дни от десятков тысяч до миллиона и более, стоял круглые сутки, требуя наказать виновных в избиении, отыскать тех ребят, что в результате пропали без вести, а на перспективу - перезагрузки власти. (Один раз всё же поехала на Вече, но это отдельный рассказ).
18 февраля участники протеста организовали мирный ход к Верховной Раде с актуальными политическими требованиями. Это была не первая попытка "хода". Шли с иконами, с песнями, с плакатами. Как вдруг появляется информация о том, что голову колонны отрезали в районе Мариинского парка, что оттуда слышны выстрелы, крики, никого туда не пускают, пройти через широкий кордон милиции невозможно. Через какое-то время просьба о максимальном (МАКСИМАЛЬНОМ) репосте: На Институтскую срочно (СРОЧНО) нужны бинты, шприцы, вата, перекись, обезболивающие. Это через квартал от Мариинского парка. И никаких сведений о судьбе окруженных 50 человек. Распостила максимально, как могла. Потом подумала, что то, что там требуется, на самом деле я могу привезти сама. И не видела уважительной причины, почему не могу. Более того, понимала, что у меня просто нету другого выхода, иначе я буду не я. Не потому ли, чтоб не было причин не ехать, Бог дал мне после месяцев творческого простоя вдохновение закончить двумя днями раньше статью "О единстве религий", - думала я. С тех пор, как она была окончательно сформулирована в мыслях, я была убеждена, что непременно должна, обязана её изложить для чтения. И теперь у меня было время и возможность отвезти бинты и обезболивающие... Быстро помыла посуду и настрочила сыну письмо, чтоб срочно вызвал сантехника (сломался вентиль) и куда деть собак, если я не вернусь. Потом переслала дочке статью, попросив опубликовать, если что, только подправить ошибки. Потом побежала в аптеку. Смотрела на окружающих: жизнь вокруг шла своим чередом, будто то, что я читала, было только в виртуале. Но фармацевт, выслушав перечень товара, спросила: "Туда?"(до центра несколько станций метро) - я кивнула. Она сказала: "Обезболивающее по рецептам, но я вам дам," - сложила весь заказ в кулечек и передала мне. Обрадованная пониманию, я спросила: "Может, ещё взять бинтов?" "Хватит, " - прозвучал быстрый ответ, - и я поехала.
По выходе из метро я увидела много людей, рассеянных по улице Институтской. Вдалеке белел халат. Медсестра бинтовала ногу женщине. Я спросила, нужны ли бинты, она ответила: идите дальше, там спрашивайте. Через несколько десятков метров врач в белом халате, бинтующий ногу мужчине, сказал мне то же. Так я дошла почти до улицы Садовой и спросила у окружающих: кому нужно передать медикаменты? Последовал ответ: стойте тут, ждите, может, кому понадобятся. Я спросила, есть ли какая информация о тех, изолированных от колонны. Никто не мог ответить. Молодые ребята постоянно кидали петарды в сторону горящих КАМАЗов, перегораживающих въезд в правительственный квартал. Оттуда иногда что-то летело в ответ. Я так поняла, что это и есть самая горячая точка противостояния. Вначале мелькнула мысль повесить пакет на ветку: надо будет, заметят. Потом подумалось, что медсестер и врачей-то нет поблизости. Решила постоять. Атмосфера была гнетущая. У метро хоть женщины били камнями по металлическим столбам для поднятия духа, но сюда эти звуки не доносились. Я обратила внимание на мужчину у столба, в руках у него был камень. Подошла ближе: "Вы хотите бить этим камнем по столбу?" - он немного смутился, я предложила бить вместе. Наверное, у нас хорошо получалось, потому что вскоре к нам подошла ещё женщина и стала бить, потом ещё. На другой стороне женщина стала колотить палкой в дорожный знак, стоя на цыпочках на ящике. Потом этот знак нагнули. Кажется, все вокруг приободрились. Ребята, как заводные подбегали к машинам, кидали петарды и возвращались к нам. Кто-то притащил бочку: бейте по бочке, у столба уже тесно. Кто-то принес палки: бейте! Грохот стоял на всю Институскую. Пришли девочки с подносами, предложили бутерброды. Несколько человек ходили, раздавали маски: в воздухе стоял какой-то посторонний сладковатый запах - и оставили нам про запас, может, кому понадобятся. Рядом со мной молодая женщина говорила: "Лучше быть тут, у телевизора страшнее," - и рассказывала, что они с мужем оставили дома одних детей, трех и пяти лет, и пришли сюда. Город подтягивался. Атмосфера уже стала очень теплой, дружеской, хоть и было по-прежнему тревожно. Нас постоянно фотографировали, даже просили улыбнуться, на что мы отвечали: не до шуток сейчас...
В какой-то момент люди, стоявшие ближе к перекрестку, стали бегом отступать. Я бросилась бежать тоже. Но метров через двадцать увидела, что уже никто не бежит, и вернулась. Но у бочки людей стало меньше. Мы возобновили стук. Мне стало казаться, что пора бы уже домой. Уже и маски все разобрали. Опять посмотрела на ветку (кулек так и болтался у меня на руке). Оглянулась: позади люди разбирали брусчатку и строили насыпь-баррикаду, девушки в норковых шубах на шпильках, пожилые мужчины и женщины. Баррикада росла, как на дрожжах. Тогда я решила, что ещё немного подожду, пока её построят, и уйду.
Через какое-то время люди опять побежали. Женщины вокруг меня поднимали руки и командовали: стоИм, стоИм! Толпа всколыхнулась, поколебалась и осталась на месте. И тут я увидела, что я бью по бочке практически одна: кто-то подходит, постучит и уходит. Мне хотелось уже идти домой, но удерживала мысль о том, что, если я уйду, будет опять та зловещая тишина и ребята почувствуют себя брошенными. Я снова решила подождать до тех пор, пока хоть как-то закончат баррикаду.
Немного времени прошло, и люди снова кинулись бежать. Я же почувствовала, что у меня под ногами дрожит земля. Все бежали, а я смотрела на свои ноги, как завороженная и мне казалось, что вижу, как синхронно подпрыгивают камни. Это могло бы быть метро, если бы камни лежали практически на крыше поезда. Или тяжеленная техника, но если бы близко: ничего такого не было слышно. А земля продолжала трястись. Тут я поняла, что стоять не имеет смысла, потому что бегут уже абсолютно все. Вспомнилась памятка на двери подъезда: "Если вы попали в толпу бегущих людей..." Я стала пытаться выходить по диагонали, но люди бежали так плотно, что ни обогнать кого-то, ни поменяться с кем-то местами было невозможно: ни вперед, ни влево, ни вправо. Мне казалось, что я семеню, а не шагаю, и чувствовала, что позади меня бегут гораздо быстрее, что их откуда-то очень много и они могут сбить меня с ног и затоптать. Поэтому решила остановиться, спрятавшись за столб или дерево. Пробежала мимо первого какого-то столба с дорожным знаком, показался тонким - и развернувшись возле дерева, что росло на краю тротуара у меня на пути, увидела лицом к лицу, буквально в пяти метрах, бегущих ВВ-шников в черной форме. Между ними и мной никого не было. Они бежали "в ногу", "квадратно-гнездовым" способом: расстояние между ними в ширину примерно полтора метра, в длину метра два-три - и заполняли весь квартал, сколько было видно.
Я прислонилась к дереву боком и слегка головой и стала смотреть в пол-оборота им в спины. Несколько пробежало мимо меня, а кто-то ударил со спины по голове. Я была в болоньевом пальто, на голове капюшон. Но услышала, как при ударе раздался тихий треск, вроде раскололась скорлупа, потом было ощущение, что из меня, как из резинового шарика, выпустили воздух: это обильно пошла кровь. Я почувствовала, что что-то качественно сильно поменялось в моем состоянии, что нужно что-то немедленно предпринять, кровь лилась по шее непрерывным потоком, и дальше стоять под деревом бессмысленно, терять нечего. Скорее это было всё на уровне подсознания. Я вышла из-за дерева и пошла навстречу бегущим военным. Они мне кричат: "Женщина, уходите, идите домой!", а я им: "Как мне отсюда уйти, тут вы везде бежите!"
То ли сама вышла, то ли кто-то из них вывел меня из этой бегущей колонны. Прямо передо мной, метрах в тридцати, были распахнуты двери подъезда дома. Я шла и думала, хоть бы опять не ударил кто в спину. Но дошла. Лестница вела и вниз, и вверх. Внизу у запертых дверей подвала сидел мужчина, сжимая предплечье. Пошла было наверх, потом вспомнила, что у меня ведь есть медикаменты в кульке на руке, вернулась и спросила, не надо ли его перебинтовать. Он ответил, что это меня нужно перебинтовать. Я передала ему кулек, он перевязал мне голову. Пришло ещё несколько человек с разной степени ранениями. Мы тихонько говорили. Зашел "беркут", начал цепляться к девчонкам у двери. Они стали его стыдить и говорить, что тут женщина ранена. У меня все бинты на голове были мокрые, я трогала шею - тоже мокрая, кровь не останавливалась. Беркутовец посмотрел в мою сторону: "Это не женщина, это революционер". Я лежала, подогнув под себя ноги, положив голову на колени мужчине, что меня бинтовал. Несколько мгновений мы смотрели с беркутовцем в глаза друг другу. Он развернулся и ушёл.
В очередной раз спросила, остановилась ли у меня кровь, мужчина отвечал, что не видит. С бинтов капало, шея по-прежнему мокрая, шарф, пальто изнутри, платье, все мокрое насквозь. Мужчина стал звонить кому-то из знакомых, те отвечали, что приехать не могут. Я вспомнила, что у моего бывшего мужа есть автомобиль. Набрала старшего сына: машина у папы или у тебя? Он ответил, что у отца, поблагодарила и попрощалась. Звоню бывшему мужу, объяснила ситуацию. Он говорит, вызывай скорую.
Мужчина, что мне помогал, привел медсестру. Она вывела меня на улицу, осмотрела рану на теменной части головы и сказала, что ей нечем мне помочь, что у меня проломлен череп, и что я нахожусь в шоковом состоянии. Потом она позвонила кому-то, проконсультировалась и посоветовала мне держать рану рукой. Я же не знала, как рана расположена и боялась её трогать. По улице ходили беркутовцы, где-то кучками били кого-то лежачего, кого-то тащили за ногу... Я старалась не смотреть в их сторону, чтоб не вызывать их интерес к себе. Ко мне подбежал полный невысокий мужчина: "Дайте мне своей крови". Я растерялась, подумала, что он вампир, и не знала, как реагировать. Но он после повторной просьбы подхватил бинт, свисающий с моей головы и обмазал им своё лицо. К нему подошёл другой: "Били?" Этот отвечает: "Да, били, все карманы повыворачивали, мобильный забрали!" -- "У меня тоже мобильный забрали," - и они стали дальше обмениваться впечатлениями, я отошла в сторону. Ко мне обратилась девушка: "Можно я вас сфотографирую?" -- Я молча смотрела на неё, она сфотографировала и ушла. Я вернулась в подъезд. Пришел "мой" мужчина и повел меня под руку к "скорой помощи", что уже стояла неподалеку. В "скорой" мне сказали, что ничем помочь не могут, что медикаменты кончились. Я смотрела на свой кулек, что остался в поле зрения возле окна, где мы разговаривали с медсестрой, и почему-то молчала. Мужчина завел меня в соседний подъезд и сказал: "Ждите, я скоро вернусь". Там мне предложили воды, я с радостью опустошила литр или больше пластиковой бутылки. Очень хотелось спать. Вокруг было несколько человек раненных. Я сказала: "Я посплю немного, не волнуйтесь, я не теряю сознание," - и присела на лестнице, положив голову на руки на пару ступенек выше. Какой-то мужчина принес картон: постелите под себя. Поблагодарила и закрыла глаза. Перед глазами покойная мама, стоит, спрашивает: "Ты помнишь, что говорила врач в "скорой помощи" Олегу (племяннику), когда он в пять лет ударился о бордюр и разбил себе селезенку? - Только не засыпай!" Я мысленно ответила: "Это же селезенка, а у меня голова, значит, можно," - сопротивляться сну было очень трудно. Тут позвонил телефон. Близкая подруга из Житомира: " Марина, где ты, что ты, я места себе не нахожу и дозвониться до тебя не могу, у меня такое беспокойство!" - будто мы утром не разговаривали о собаках. Как она узнала, с чего это она стала меня разыскивать?..Это о ней мне говорила мама, что из всех моих подруг она мне завещает эту вместо себя... "Я сейчас не могу говорить, вечером перезвоню", - отвечаю. Пытаюсь удобнее устроиться на ступеньке, но чувствую, что пальцы рук немеют, ноги немеют... Вспомнила про сон: "Кажется мой сон исполняется", - и стала читать про себя 90-й псалом и мысленно обращаться к Богу. Мне принесли лед на голову, похоже, работник "скорой". Звонит телефон. Старший сын Веня: "Мама, ты где?!" Я сквозь сон отвечаю: "На Институтской, лежу в подъезде, истекаю кровью, говорят, череп проломлен". Он кричит: "Где?!" - я отвечаю: "На Институтской" - "Где?!" - "На Институтской," - и так несколько раз. Он попросил передать кому-то телефон. Ему объяснили, какой дом и номер подъезда. Потрогала шею - мокрая. Вспомнила, что медсестра говорила держать рану рукой, стала наобум прижимать, уже села, чтоб сына дождаться.
Скоро пришёл "мой" мужчина: "Пойдемте, на Шелковичной стоит машина, везет раненных в Дом Профсоюзов". Это на Майдан. Там функционировала оборудованная митингующими палата для пострадавших и работали врачи-волонтеры, в основном, хирурги. Потому что раненных милиция часто арестовывала в больницах (это была не первая стычка милиции с митингующими). Мы быстро пошли через дворы, мужчина поддерживал меня под руку. В машине было несколько человек. Но место ещё оставалось. Я села и попросила подождать, чтоб предупредить сына, чтоб не ехал. Позвонила, а он отвечает: "Я стою в пробке в 100 метрах от тебя, дождись меня, выйди из машины". Я поблагодарила их и вышла.
Подошли две женщины в медицинских масках с бутылками воды, взяли меня под руку и дали пить. Я объяснила, что жду сына. Они предлагали пойти к ним домой, тут, неподалеку, но я отказалась. Они рассказывали, скольких ребят спасли, и как многих беркутовцы затащили, кажется, в магазин... Хоть беркутовцы по-прежнему ходили на некотором расстоянии от нас и ещё кого-то били, я не очень понимала, что речь идет о сегодняшних событиях, не видела полностью лиц этих женщин, но одно: в их глазах было столько сострадания и боли!..
"Марина, это ты?" - я стала всматриваться в лицо ещё подошедшей: моя одноклассница, Света Ф., мы не виделись ни разу после школы. Элегантная, стильная и деловая, вроде только из офиса: "Дай мне свой номер телефона!" - говорит и ищет у себя в сумочке мобильный.
"Какой ещё номер телефона?!!" - из подъехавшего такси выскочил Веня, открыл заднюю дверцу: "Садись! Быстро!!!"
Мы мчались по тротуарам, по дворам, как можно скорее. Сын сказал, что Октябрьская больница очень близко, лучше подальше от места события, на Подвысоцкого. Я увидела под сиденьем впереди себя бутылки с водой, достала и начала пить, не могла остановиться. Водитель сообщил, что только набрал этой воды из источника. Когда мы проезжали большие скопления народа, к нам заглядывали в машину: у меня в одной руке пластиковая бутылка, на голове красные бинты, другой прижимала ладонью рану. Мы тогда не знали, что метро в центре, где происходили события, уже было закрыто, поэтому столько людей на улицах, и столько пробок, и что буквально через несколько минут был перекрыт весь квартал и все выезды из Институтской и Шелковичной, в том числе из Октябрьской больницы, и никого не впускали и не выпускали.
Сделали рентген, череп цел, легонько постучали скальпелем по косточке, стали зашивать рану (8 швов, сантиметр в глубину), поставили капельницу, когда я начала терять сознание, после этого предписали стационар. Сказали, распоряжение главврача никого не отпускать домой. Сын написал по моей просьбе расписку об отказе (категорическом, подсказали нам медсестры) в госпитализации, я подписалась, и мы ушли.
Когда поднимались по лестнице к нему на пятый этаж, почувствовала в ногах слабость. Я понимала, что у меня сейчас жидкая кровь, низкий гемоглобин, и хотела спросить, есть ли у него дома какие-то продукты с железом, а получилось: "Ты не знаешь, в чем есть железо?" Он ответил: "Тебе нужна печенка," - и я поняла, что сон сбылся, но Бог меня пожалел. Я часто молюсь: "Господь, не убирай Своей руки с моей головы." Веня означает "Божья десница".
Сын сходил в аптеку за некоторыми лекарствами. "Там пачками скупают рентгеновскую бумагу, видимо, на Майдан," - рассказывал по приходе.
Я осталась ночевать в его доме. Извинилась перед невесткой Дашей, что невольно втянула Веню в свои дела. Вечером по телевизору показывали горящий Дом Профсоюзов, и, как потом оказалось, практически решающее противостояние на Майдане, онлайн. Я не могла смотреть: сердце билось неимоверно - и не могла не смотреть. Дети выключили телевизор и отправили меня спать.
Утром за завтраком сын сказал, что на рассвете, стоя на балконе, видел проходившую под домом молодую девушку с перебинтованной головой: наверное, "оттуда".
После стало известно, что тех, с утра отрезанных от колонны, тогда забили до смерти и расстреляли. Десятки и сотни убитых и раненных было на Интитутской и на Майдане.
Уже после перезагрузки власти, через несколько месяцев меня вызвали на допрос в прокуратуру, поскольку данные о пострадавших, как оказалось, из больницы передавались в милицию. Там я узнала, что основное противостояние в то время, как я находилась на Институтской около Садовой, было немного выше по улице, на углу Шелковичной, образующей вместе с Садовой зигзагообразный перекресток на Институтской, недалеко от того места, где позже ждала сына. Среди прочего, спросили, кто может подтвердить моё пребывание на Институтской в тот день. Я назвала свою одноклассницу. Прокурор прищурился в сторону папок с делами потерпевших: "Такая фамилия, помнится, здесь фигурирует".
Дали подписать распечатанный протокол допроса, читаю в самой шапке в графе "национальность" - "украинка". Хотела исправить на "русская", задумалась, да так и оставила: украинка.
А ещё через несколько месяцев проводили следственный эксперимент на месте события. Двери подъездов на кодовых замках: значит, в тот день их специально пооткрывали жители дома... Я поначалу не могла отыскать дерево, к которому прислонилась тогда, а потом увидела его: оно всё время было прямо передо мной, просто я его не замечала: оно стояло качественно иное, одно засохшее, на фоне остальных густо зеленевших лип.