сказка о подорожнике

    кроме того, что эта сказка о человеке Воды, натершем свою ахиллесову пяту и (тем самым) ее нашедшем, мне нечего сказать; кроме того, что благодаря своему на-хождению человек Воды сумел не вытечь сам из себя (и - по прежнему - оказывался способен наполнить любой объем: быть и здесь, и везде, и всегда, и сейчас), и ему сказать нечего; кроме того, даже вам оче-видно, что эту сказку трудно приложить к чему-либо, кроме его (и твоей) ахиллесовой пяты (или души); кроме того, эта сказка - долгая история. история долга.
    а если кратко: эта поименная сказка о пяте. то есть об ахиллесовой пяди твоей души. и как бы ты ни тщился от нее (от пяди души) так или иначе (из лени этой самой пяди) избавиться, всегда пред тобою окажется полная собою дорога души (и душа души, и имя души); пядь лишь зовется всею душой - ей вослед, стать полным собой. да и путник на этой дороге назван по имени.
то есть позван.

                СКАЗКА О ПОДОРОЖНИКЕ,
                то   есть и обо мне, николае бизине (изображено всё в некотором дискурсе с одним из хороших романов Гарри Гарриссона)


    Сегодня, наконец, битва. Главное в ней - ввязаться не в само так называемое (и вызываемое, и навязываемое со всех сторон света, пространства и времени) сражение, а войти только в свою жизнь: тогда любая победа (но - ни в коем случае не поражение: у человека прозрения нет такого выбора!) неизбежна.
    Сегодня, наконец, битва (и до сего дня слово «сегодня» не случайно повторилось дважды)! Эта битва - битва дваждырожденных: все остальные битвы были, есть и будут не более чем её бессмысленными реинкарнациями - ибо: читатель моей волшебной сказки, знай! Это только от сего дня (от довольно-таки продолжительного «сейчас») и до «именно здесь» (до почти неограниченного «везде»), у тебя наконец-то появятся и продлятся твои краткие неизбежность и единственность - ибо:
    Как будто только здесь и сейчас ты начнешь жить жизнью живой и лишь с этого мгновения (а точнее - лишь внутри него) сможешь называться по имени! Раньше никакой такой жизни ни в тебе, ни (что там греха таить?) тебя вместе с ней попросту не было, а были лишь бессмысленные повторения пройденного. Но сегодня, наконец, настанет именно наш миг того сегодня, в котором и судьба, и мировой порядок оставят нас наедине c самими собой! Не самодовольно ли это сказано?   Разумеется, нет: идущей пяте всегда не до свободы волеизъявлений, коли уж её за собою зовут… Но вернемся к мировому порядку и судьбе.
    До этого мгновения они во всё вмешивались и направляли.
    Но с этого мгновения нам придётся самим быть самими собой.
    Разумеется даже разумом, что ты (читатель сего текста) возмутишься: как это тебя не было, если ты был и есть? Но этой реакции я и добивался, чтобы ты, мой читатель, над этой огромной гладью возник (всплеснул изнутри и выплеснул вовне) и стал вровень с той морской (и почти что мировой) катастрофой, что вот-вот возможет произойти. Ибо сегодня перед тобою море (Северное море, путь в Англию); более того, не ты один прозреваешь смысл шторма: не ты один видишь мятущийся над бездной драккар викингов...
    Есть еще пара прозревающих глаз, не твоим глазам чета: это глаза эльфа.
    Меж тем еще и вчера (то есть тоже - в настоящем, но уже довольно отдаленном от нас) этот некий и сейчас невидимый и неведомый нам (не все обязаны его помнить и достойны увидеть) эльф Лиэслиа был сердит и сосредоточен. Что выразилось и на его лице, да и внешними переменами погоды было тотчас обозначено.

    (итак, эльфа звали Лиэслиа - что на языке людей означает Серая Крепость - и его прозревающие почти всё в этом мире глаза понадобились мне в этой истории не затем, чтобы перенести её действие в мир горний или, ина'че, волшебный; всё как всегда многожды проще: в этом мире много историй, и некоторые из них задевают друг друга крылами… это ad marginem жизни, заметка на её полях)

    Итак, что именно выразилось на лице эльфа?
    А то же самое (только более рельефно), что наблюдалось сейчас  в округе: легкое, как выдох, «здесь» (а это означало весеннюю зарю над мысом Фламборо, где Йоркширская пустошь врезается в Северное море скалой) и легкое как вдох «не совсем сейчас» (а это означало закат чьей-то «все еще человеческой» жизни и рождение юного эльфа) - все это представало изумительным зрелищем...
    Когда бы отыскались глаза, способные объединить части целого!

    (таких всё ещё человеческих глаз - помимо моих - здесь не было; а эльф и так всё видел и не обращал на видимое внимания: его занимало рождение: здесь и сейчас сошлись прошлое с будущим, дабы родить настоящее… здесь и сейчас из человека мог бы родиться ещё один эльф, и Лиэслиа - Серая Крепость - был бы его рождению защитой…
    а учителем нового эльфа стал бы другой эльф, Эктиарн , что означает Господин Лошадей; что в свой черед означает и во что заключает, и во что предстоит - но это как процесс обучения, в котором ступень следует за ступенью! Порою даже следует одну ступень из-под ног убирать, ибо Первые Шаги лишь начинают, но переходят Вторые Шаги: итак, убирать - или выбрать, как выбирают сети рыбари - или даже убить? Казалось бы, зачем эльфам искусство убийства - возвращения к началу, когда они - Первые?
    затем, что рождение нового эльфа означает смерть старого человека; если ускорять рождение нового, то и убить продолжение старого - разве так не правильно?
    так да не так! убийство - и, стало быть, рождение тоже - и есть мировая катастрофа.)
    Эктиарн - стал бы, если бы и так не был: ему не было не-обходимости даже невидимо находиться здесь и сейчас. ему было довольно давать о себе Лиэслиа знать - тогда и только тогда, когда в мироздании возникала в этом особенном знании нужда.

    Таких глаз не было, но глаза другие сейчас таки отыскались, по счастью для все еще людей и к несчастью для остальных людей (и - могущих видеть эльфа, и - не могущих), и вот рассерженный эльф выглядел и выглядывал в мир людей из Элда (старого мира, который не спутать со старостью природы людей); итак, эльф выглядывал и эльф - уже выглядел (а вместе с ним и округа, которую разглядывали эти нежелательные глаза) высоким широкоплечим чужаком, да и представлялся (если ему случалось с кем-то разговаривать) таковым...
    Если он (а такое с ним статься вполне могло) становился многожды больше себя: становился овеществлением смысла вещей, им самим постигнутых превратно. Что не мешало этому смыслу проводить себя посредством его телодвижений... Итак!

    В этом мире людей овеществляясь, становясь вещей вещью, он иногда называл себя (коли люди его спрашивали, а не сразу убегали о нем доносить) путником или даже (видно было, что путник не прост) - пилигримом, вернувшимся из Святой земли, и ему такое представление оказывалось как нельзя кстати: места здесь были своеобычные! То есть и здесь (как и везде, как и вчера, как и завтра) правили боги азбучных истин, но - слова этих истин составлены были на природном языке этих мест, причем - который язык уже сейчас был бы языком прошлого и будущего, если бы...
    Если бы он умер и воскрес сейчас, или - если бы (прежде своей смерти) облекся плотью и пошел по каменистой земле человеческой пустоши, ступая по ней человеческими ногами (иначе - говоря человеческими словами слова нечеловеческие), то он был увидел эльфа Лиэслиа глазами языка человеческого - ибо:
    Язык этих мест мог бы стать языком, который разумелся всеми (такое определение провансальского диалекта в своем времени (то есть лет через сто или даже меньше) уже дали трубадуры Прованса, поначалу имея в виду простецов, не обученных даже вульгарной латыни, но вскоре и сами (в своем коллективном сознании) уразумев, что на этом языке можно говорить об изменениях мира...
    Но эльф Лиэслиа называл себя, поскольку хотел, чтобы именно этот язык закрепился на пустоши. Когда эльф выходил из Элда, тот следовал за ним, называя себя эльфийской магией (в которой никакой магии не было, но была раздача имен)...   Когда эльф встречал людей, он иногда называл себя человеком, и все видели перед собой (например, сейчас) широкоплечего путника в чужих кожаных сапогах на босу ногу! При этом все видели, что он никуда не шел и - сердился.
    Разумеется даже разумом, что сердился эльф не тому, что натер эту свою «босу ногу»; разумеется даже разумом, что примитивные аллюзии кожаного сапога на босу ногу не имели никакого отношения к обычным человеческим реинкарнациям: переходу предназначения от одного исполнителя к другому...
    Разумеется даже разумом, что данный процесс (deus ex machina) не имел никакого отношения к реальности бессмертия человеческой души: эльф всего лишь хотел хотеть. Оставаясь при этом прекрасным, что тоже само собой разумелось; так вот, о магии Элда: разумеется, Лиэслиа - выглядел (deus ex machina) как весенняя заря, угасающая над врезающейся в море скалой, она называл себя, поэтому выглядела скалой.
    Весенняя заря действительно угасала, скала действительно врезалась в море.   Скала была похожа на исполинский рыболовный крючок, но - сие  не только лишь разумеется разумом, и не только лишь видится зорким глазом, но скала действительно была заброшена в  невидимый мир за  скалой: туда, где ее миллионы тонн массы были почти невесомы и почти бессильны - ключевым здесь было вещее слово «почти»...
    Всё, что почитал в этом мире Лиэслиа, было сейчас с одной стороны волшебного удилища!
    Всё, что он хотел изменить в этом мире (если в невидимом мире применимо видимое слово «хотеть»), было с другой стороны этого мира - в том мире, в который он забросил огромный крючок! Впрочем, не всё было настолько невидимо, чтобы глаза родившихся здесь людей совсем уж не различали происходящего: Северное море с его холодными водами достаточно разрежает плоть, и можно кое-что уловить на удилища человеческих пожеланий...
    То есть - почти ничего им не уловить, но - все же он могли бы достаточно почувствовать для того, чтобы продолжать жить не только на земле! Потому что эта скала не только лишь внешне была  похожа на исполинский рыболовный крючок, на деле она таковым (при своем весе в миллиона тонн) и являлась! При этом еще и еще раз разумеется, чармянинчок сей заброшен в холодные воды Северного моря вовсе не за тем, чтобы выловить из него (одну за другой)…
    ___Или не выловить из него (одну за другой) и напрасно провести время...
    ______Взять время за руку (или за вымя, дабы выдоить из времени имя) и вывести на чистую Воду (как и выдоить до-Суха плоть) из него то, что сейчас различали даже глаза людей: то есть всего лишь именно эти (или - вовсе не те?) две ладьи викингов, что сейчас безуспешно бьются с течением шторма и вот-вот неизбежно погибнут: это разумелось даже разумом...
    ______________Но эльфа не интересовало то, что разумелось разумом...
    Ибо все, что сейчас разумелось скудным рассудком людей- это неизбывный ужас людей Земли перед викингами! А вот живы ли эти викинги, или уже мертвы (в свете своей неизбежной гибели), этого люди не могли бы увидеть, но - могли бы произнести на языке вересковых пустошей и неподъемных скал! Их язык жил над ними, и все они могли бы составить его словами свое видимое будущее!
    ___И тогда уже и в невидимое этого бушего, а не только в невидимое здесь и сейчас)  возможно будет проникать и людям, и эльфам... Казалось бы, зачем это эльфам? А затем, что эльфы и есть люди, но только люди на вершине своей человечности; причём - вершина эта у каждого человека своя - до тех самых пор, пока он не станет «все еще» человеком и однажды не увидит эльфа, бегущего по всем вершинам своей и чужой человечности (словно бы некое исполнение фуги, когда голоса, возвышаясь и опадая, словно бы пробегают волной); эльфы и есть люди, но - живущие на непрерывной и постоянно изменяющейся вершине.
    Поэтому (многотонный в одном мире и почти невесомый в другом) этот массив скалы был заброшен в холодные воды Хаоса как самый примитивный рыболовецкий крючок, но - при этом эльф вовсе не ощущал себя ловцом человеков... Ибо викинги уже вышли из пространства живых и мертвых людей (и из не-больщого Космоса людей) и стали странствовать по морю Хаоса течениями Воды, почти перекинувшись в ипостась Стихии.
    А у эльфов бывали дела со Стихиями. Сами эльфы Стихиями не были: этот путь не приводил к рождению эльфа и даже сужал их пространство существования. Но речь сейчас шла о самом на-инасущном (на иной своей сущностью) для эльфов (впрочем, и для людей): о продолжении их рода и приложении к этому роду их эльфийской природы…
    Дабы не умолкали ни голоса хора, исполняющего фугу), и не срывались с вершины голосов продолжения этих вершин... Таким образом, речь шла даже дальше выживания - но о самом их на-инасущном: так в котором (а скорее - в которых) из этого не-большого количества возможных человеческих будущих они останутся живы жизнью живой?
    А так же в котором из этих (тоже весьма ограниченном внутрен-не, почти что самоотрицая) будущем они перестанут лишь казаться deus ex machina, а перекинутся в другую природу и изменят само мироздание: когда законы миропорядка действительно станут результатом неких заранее известных телодвижений... Тогда человек становился эльфом и лишался свободы невежества: он мог переступить через мир, но не мог нарушить закон.
    Он мог почти всё и не мог почти ничего - кроме искусного чуда. Вот разве что это так называемое чудо оборачивалось результатом ловко и последовательной провоцируемой, и выходящей (как Афродита из пены первородного - или водного - Хаоса) совершенно непреклонной Сущности, которая не то чтобы замещала человеческую личность, но оказывалось настолько малой в сравнении с Несравнимым…
    На самом деле эльф называл мир, и мир становился названным, вот и всё. Итак, сейчас эльф сейчас...

    (я - еще маленький я, ещё даже не «всё ещё человек» - прекрасно помню, как это могло бы оказаться просто: вот я стою на палубе корабля - даже, предположим, драккара викингов - а вокруг бушует стихия; кто-то оказывается за бортом, начинает тонуть, и мне при этом ничуть не надобно кричать и спасать, бросать круги или бросать свое тельце в пучину, дабы суетливыми телодвижениями извлечь погибающего из его погибели; мне достаточно назвать погибель спасением, и мир изменится: тонущий никогда и не покидал палубы, Стихия Воды никого не собиралась поглощать и т. д… если бы всё было так легко, эльф Лиэслиа не стоял бы сейчас перед морем.)

    … произнесет, и всё всем станет ясно: зачем сегодня предстоит произойти сегодняшней битве (ведь её можно назвать, и в ней отпадёт нужда); вот-вот эльф произнесет… впрочем, до окончательных решений слово и дело так не дошли, поэтому Лиэслиа всё ещё лишь наблюдал, как викинги (запомните: люди Стихии Воды, так Стихией и не ставшие) стремительно близятся к берегу и своей неизбежной погибели, причем уже при их приближении - сам берег словно бы окаменел (что не касалось скалы, и без того каменной) от нечеловеческого ужаса!
    Казалось бы, само это волшебство отрицало престидижитацию, но... Здесь требуется некое пояснение о изменениях природы вещей - итак:

    «Живы» ли жизнью живой эти викинги (эти люди стихии Воды, но - не ипостаси Стихии) или они только настанут «уже мертвы» - казалось бы, сейчас не имело для берега никакого значения: он оставался вне времени, но - его временными жителями были люди, носители языка.
    Его жителями были все мы, а викинги (живые ли, мертвые ли - все равно!) наступали на нас: вот как день наступает для нас, свет проливая и наполняя, и не на-вредя (словно бы на-ведя) - а эти пришельцы с той стороны мира могли вдребезги раздавать наши души!
    Ибо - они плавают в море, а мы тщимся выжить на суше.
    Ибо мы «все еще люди», а они из людей вышли в море: они существуют в невидимом и текучем, кажущемся мире наших смертей!
    Они говорят нам, что только мы умрем, а они изменятся.
    И это было почти так: почти правдой (и - почти жизнью, и - почти смертью) - и именно поэтому не было истиной: истина живет лишь в изменении истин, в этом «почти», где люди почтительны к не всегда видимым жителям Полых Холмов, к эльфам и другому не менее удивительному народу... Потому что иначе им не изменять свою душу...
    Нам обязательно скажут, что мы умрем, но - нам солгут еще до того, как начнут говорить.

    Но эльф Лиэслиа был очень сердит не на викингов; эльф был настолько сердит, что вышел и из сердца мира, и из середины миров - лишь бы глядеть на происходящее глазами людей, чьи сердца сжимались, чьи ноги бежали, чьи глотки кричали, а уши слышали... Впрочем, к людям мы еще вернемся, а сейчас я расскажу о невозможности для эльфа - сер-диться...
    Ведь он и так по-среди.

    Невозможно сердиться на тех, кто вышел из плоскости птолемеева глобуса, причем - единственно доступным для смерти бессмертного существа способом: прозвучать и навязать себя миру  - стать добавлением к достаточному... Слишком много в этом от жизни: добавлять и добавлять, когда для мира от тебя достаточно - не быть, не существовать вовсе, быть никем! То есть совершенно недостижимое.
    А второе по предпочтительности - скоро умереть...
    Но Лиэслиа был сердит и (поэтому) назвал себя бес-сердечным, и стал сердцем бессердечного мира (стал добавлением к видимому - невидимого, но не всего, а лишь своего), и благодаря этому добавлению у людей на Йоркширской пустоши (носителей языка и возможных на-зывателей по имени) появился шанс остаться в живых и даже не стать «живыми убитыми»... Лиэслиа хорошо помнил этот древнеегипетский термин, означающий тело, выполняющее повеления извне!
    Означающий воина, попавшего в плен.
    Как всегда, означающий (помечающий знаком осознания) много больше своего непосредственного называния: случись этому миру остановиться, и эльфам не будет в нем места... Тогда им самим придётся стать чем-то, чего не было испокон: они станут данностью и более не будут приходить и уходить, как вращение зубцов шестерни, цепляющей другую шестерню - как deus ex machina... А вот викинги, что близились к берегам (вне зависимости от успеха или не успеха) были восхитительны!
    ___Самим фактом своего бытия они похищали души…
    ______________Они были зримой альтернативой для тех, кто «всё ещё люди» - предлагая им так и остаться здесь и во плоти; по своему викинги тоже являлись deus ex machina, но - здесь и сейчас, теша почти что вселенское тщеславие...
    __________________________Их бытие прельщало, хотя и вызывало отвращение: они были воры, они были убийцы и насильники, они были и они стали воины моря, немыслимо отважные и отчаянно безрассудные - они словно бы сами собой шли по вершинам рассудка и могли бы пойти по вершинам прозрений... Если бы за-хотели стать чудом! Но подобное им даже в голову не приходило, ибо - зачем?
    Чудеса сами шли за ними по пятам!
    Что с того, что они убивали, ежели смерти нет? Что с того, что они грабили, если к местному, статичному человеку нечего прибавлять, но и убавлять тоже нечего? Их бытие прельщало потому, что казалось одной из вершин такой человечности, в которой тоже живут живой жизнью... Ибо - если смерти нет, то все позволено, лишь бы хватало сил.
    Они были те, кто вышел из всех законов, божеских и человеческих, и теперь сам стал законом и вне закона: они стали Те, Кто не стал (или почти стал, или полностью стал) человеком Воды, но всё равно плавал по воде и имел даже не право, но - возможность говорить нам всем: это вы умрете от нашей руки, а мы изменимся!   Мы станем рукой не-касаемы, ибо пройдем меж вас как ваше предание:
    Вы расскажете о нас вашим детям, и они станут наши...
    Вы расскажете о нас, и ваше сказание станет нашим - в этом и был страх перед людьми моря: не быть, не существовать вовсе, быть никем! Что перед этим простой страх - скоро умереть той смертью, которой по-просту нет? Эльф оглянулся и увидел: мелкие королевства Британии, превозмогая страх, начали сплачивать силы, дабы сообща отразить угрозу с Севера...
    Потом эльф вернулся взглядом к скале Рыболовного Крючка и подивился гармонии мира: эти миллионы сплоченных тонн камня заброшены в воду с единственной целью - действительно выловить тех, кто в морской воде плавает... Потом эльф выглянул из себя и оттуда (извне) взглянул на себя и увидел путника в чужих сапогах на босу ногу, который заброшен в мир, дабы выловить жизнь из смерти.
    Скала для викингов была камнем развилки дороги...
    Эльф для всего мира был (словно бы - не бывая) как камень развилки для Бога: не решая, куда сейчас миру пойти (куда - все равно, ибо: направо, налево и прямо - это всё такие равно-великие погибели смертного тела)! Эльф (этот камень, что положен в ладонь в-место неба) стоял на самой оконечности Йоркширской пустоши перед скалой и размышлял (насколько может размышлять камень в ладони Бога) над совершеннейшей и вполне разрешимой нелепицей - то есть:
    Возможно ли Богу сотворить камень, который он не сможет поднять?
    Разумеется даже разумом, что Бог уже ответил, сотворив (или - вылепив из гончарной глины, это как угодно) такую неподъемность, что сама себя на наших глазах поднимает, причем - прямо сейчас! Причем - живя жизнь и живой, и мертвой, то есть волшебной (что сродни человеческому ad marginem: не жив и не мертв!)...   Человек и есть этот камень в ладонь, ибо на вопрос: зачем эльфам люди - ещё и ещё раз «следует» ответ, намного опередивший вопрос: эльфы и есть люди!
    Но здесь и сейчас эльф (с точки зрения людей ни живой и ни мертвый, а вообще не бывший) выглянул из себя и взглянул на точку человеческого поворота: на мыс Фламбро, где Йоркширская пустошь врезается в Северное море скалой и даже не стал замечать, что - именно такова человеческая точка зрения! С этой точки рыболовный крючок, заброшенный за добычей, видится бесполезной мертвой скалой весом в миллионы тонн...
    Ибо - пришла пора повторить в третий раз: сегодня, наконец, битва!
    Сегодня человек раз-решается (даже два или три и более раза решается) сам для себя: будущий ли эльф он или эльфом ему пока не бывать? Сегодня решается, когда побывать ему в других временах и нравах; так что сегодня (на йоркширских травах) «все еще» человек, сам себя сплотивший (путем примитивнейшей престидижитации) в мелкие королевства Британии, должен добиться (как это ни странно для человека звучит) даже не исполнения, а осознания того, что оно у него есть: последнее желание...
    В этом корень слова «хотеть» - настолько, чтобы потом слов не стало, ибо настали дела.
    Итак, сегодня человек раз-решается (даже два или три и более раза решается) сам для себя. И знать не знает при этом, что на деле он их уже до-бился всего, чего мог (до-был своё всё), и теперь это всё готово до-бить (до-быть его для небытия) его самого!
    Поэтому в «этом здесь и сейчас» эльф Лиэслиа почти что явил себя в образе человека. Ибо именно здесь и сейчас всеобщий  «все еще» человек (сам себя обособивший в мелкие королевства Британии) ничего другого и не мог бы явить: добившись своего человеческого, здешний человек теперь восхотел сохранить свою жизнь такой, какова она есть... Поэтому эльф (способный переступать богами, как переступают ногами) был сердит аки человек…
    И принял вид человека…
    ___Но открою страшную тайну: я не знаю, какого именно - сейчас!
    ______Но открою ещё большую тайну: он может быть или в одном из, или в нескольких из, или во всех из нас с вами! Ибо что вверху, то и внизу.
    Поэтому эльф (способный переступать богами, как переступают ногами) отвернулся от погибельного моря! Поэтому сейчас именно человек пошел (с души на душу переступая) вдоль деревянного частокола небольшого человеческого форта, ибо здешние люди сплотили себя в этот форт! И вот теперь, шагая по самой верхушке вдавленного в Северное море мыса, эльф позволял себе сыпать проклятиями и даже бросать взгляды...
    То есть вел себя вдоль берега (и вдоль частокола) как человек!
    Только человек мог позволять себе надеяться, что в более счастливых странах день мирно приходит на смену ночи, и за радостными рассветами и спокойными вечерами следуют благоденствие и любовь: женщины обязательно плодовиты, а мужчины заботливы и любящи... Но все это не обязательно здесь и сейчас, на границе цивилизованного мира!
    Здесь, чтобы сохранять человеческие законы, их приходится нарушать.
    Здесь закон перетекает в закон, и даже человеческая природа пытается стать совершенно другой: здесь выходят из времени и пространства только затем, чтобы сохранить эти пространство и время в неприкосновенности, чтобы женщины могли проявлять плодовитость, а мужчины заботливость - чтобы одно следовало за другим, соблюдая свою очередность в ритме рождений и смертей...
    Чтобы в этом соблюдении продвинуться немного за соблюдение и за очередность!
    Очень ненамного, иначе этим «всё ещё людям» в миротворении не удержаться, их личная  природа изменится, соответственно изменяя их личные миры вокруг них  и они станут либо мирами эльфов и Стихий (и их раз-движения в бесконечной мозаике Хаоса уже ничем не остановить), либо мирами homo sum (суть человеческие помыслы и тела, собрание мышц и сухожилий, даже не боги-из машинерии, а статика)... Но сегодня людям было должно (и, стало быть, люди могли) все еще удержаться на линии горизонта, делящего пополам плоть и дух! Поэтому эльф Лиэслиа был сердит и мог понимать их сердца.
    Викинги, напротив, были особой ситуацией (не предметом, не вещью, но процессом и некоей в этом процессе точкой отсчёта): они выходили из очередности и опережали ее, и (поэтому) навсегда оставались в мире, пусть даже людьми Стихии Воды, тогда как люди Стихии Земли были сейчас в своем праве на свое рождение и на свою смерть - которые придут именно в свой черед! Даже если все произойдет немного иначе, нежели видимая глазами людей очередность... А ведь Лиэслиа был здесь и сейчас, поэтому все могло (и - значит - должно!) получиться иначе!
    Сегодня люди должны были (и - значит: могли) удержаться и в той, и в другой своей реальности и остаться полными собой, и не стать частью самих себя, к чему их заранее приуготовляли близящиеся к берегу волки морей... Что во всем этом могло потрясти, так это то, что волки морей погибали, но - своею погибелью обрекали людей на долгую жизнь в плоском мире!
    Эльф Лиэслиа был сердит...
    Эльф Лиэслиа (напомню, что на иных языках значило «Старая Крепость») был сердцем и этих людей, что наблюдали за гибелью драккаров, и тех двух ладей, что были сейчас на медленно вздымаемой гигантской хляби его груди... ___А тот человек в чужих сапогах на босу ногу (который не был эльфом, но ощущал себя нагим оком) бросил жадный взгляд на жалкое человеческое укрепление англов, из которого одну его ипостась (всего лишь явленного нам человеческого раба в сапогах) вышвырнули пинком в дозор, дабы бдил за морем… ______ И поди определи: раб ли сейчас  в эльфе, или эльф в рабе…
    ______ И поди сейчас определи, в каком именно эльфе или рабе...
    (здесь я - суть всего лишь автор этой правдивой истории - вынужден признать, что мне не легко поспевать за всесущностью эльфьего взгляда на мир: быть и точкой зрения, и виртуальностью этой точки, и обращением вокруг этой точки всего остального — не менее, а даже более виртуального - миропонимания)… ______А тот человек в чужих сапогах на босу ногу (который не был эльфом, но ощущал себя нагим ходоком) всё ещё бросил жадный взгляд на жалкое человеческое укрепление англов, из которого одну его ипостась (всего лишь явленного нам человеческого раба в сапогах) вышвырнули пинком в дозор, дабы бдил за морем… _________И взгляд этот всё ещё не долетел.
    Кроме того, из жалкого человеческого укрытия тянуло дымком очага!
    Ветер рвал дым в мелкие клочья (как волны на берегу дробились в брызги): эльф нашел бы здесь сходство с чередой прижизненных реаинкарнаций, но - эльф счел возможным, чтобы (заглянем немного назад) посланный дозором раб на секунду задумался: а стоит ли извещать хозяев о их смертельных врагах? Тщетные размышления, надо признать - ибо: самому же эльфу не было в их череде никакой нужды - кроме самой череды...
    Я ещё и вспомнил, что в ближайшем будущем уже забыл уточнить (вполне намеренно за-был: заглянул за быль и вспомнил о вочеловечиваниях эльфа), что человек в сапогах на босу ногу был раб своего господина, местного барона из людей (то, что его раб сейчас был ипостасью эльфа, никакому барону не могло быть известно), и кожаные сапоги на его босых ногах - это было прямое указание эльфа на своё здесь присутствие…
    Сама по себе дорогая обувь никак не могла появиться на ногах раба.
    Более того, в этом месте и времени о сапогах вообще не имели понятия.    Впрочем, не только по этой причине сапоги никому не были видны; впрочем, всё это детали, не имеющие прямого отношения к непосредственно происходящим событиям… Нога облеклась в кожу. Эльф (способный переступать богами, как переступают ногами) облёкся в раба, стал функцией…
    Иначе, кармой, исполнением должного.
    Ибо - хозяева раба должны быть оповещены вне зависимости от желаний раба!
    Ибо - если должного (в череде прижизненных реинкарнаций) не выполнит один «ты», то перевыполнит другой «ты»: не все ли хозяину равно, какие чужие сапоги на босу ногу будет носить это должное... Дальше-больше! Затем далеко ходить? Ведь в homo sum от хозяина до раба невелико расстояние, то есть его вообще нет.
    Эльф раз-решил себе движение (или - опустил телодвижения - как то: проворот глазных яблок, упирание зрачков в две обреченных ладьи с оборванными парусами, вскрик ужаса и сомнения: извещать ли?.. Потом - уже без пробега зрачков по плоскости птолемеева глобуса! И - к частоколу, и - к проходу в нем! А потом - и к той землянке, где располагался хозяин)... Эльф опустил телодвижения!
    И сразу же не стало в нём никаких рас-стояний между рабом и хозяином.   Телодвижений раба (которые направлял хозяин) тоже не стало. Эльф позволил реальности измениться в соответствии с обстоятельствами зрения, и реальность изменилась: стало понятно, что раба в кожаных сапогах выбрали (как выбирают сети из глубины) не случайно…
    ___Раб перекинулся в Князя Мира Сего! Но очень маленького князя маленького мирка.
    ______Теперь этого человека в чужих сапогах звали (не за собой, но и не оставив безымянным рабом) всего-навсего (не много и не мало) Гудвином, он был тан (иначе - граф или барон) из страны Эдмунда, короля восточных англов... Но на самом деле (то есть в своём понимании) он был выше короля, хотя король об этом не догадывался.
    Ибо у тана Гудвина (местного князька сего мирка) был лишь одни настоящий, жизненно не-обходимый ему раб: его собственное тело. Разумеется, по его социальному статусу ему полагались и закабалённые люди, но (в главном, то есть в престидижитации, манипулированию здешним социумом)...
    Ибо (и это прежде всего) Гудвин был престидижитатором, искусным в таких манипуляциях, которые могли бы сойти за чудеса: он был умелец в руководстве мыслями людей и обладал умением им лгать таким образом, чтобы сам образ их жизни подразумевал верховенство тана (иначе - графа или барона)... Сейчас этот Гудвин (надевший чужие сапоги не потому, что торопился выскочить из жилища, а потому как выглядел одевшим тело на нагую душу) должен был защитить людей от викингов руками самих людей!
    Он должен и он - собирается...
    Для начала он собирает у себя под рукой все ему доступные начала...
    А эльф Лиэслиа здесь лишь за-тем, чтобы не нарушалась последовательность сборов: начинать обособление здешним людям следовало с ужаса перед мощью Хаоса; тан Гудвин собирался (и эльф не возразил ему) с ужаса перед викингами...

    Не начинайте с начала!
    Иначе начала качнутся
    Совсем не качелями детскими
    И не игрушечным штормом -

    Но тебе станет просторно!

    Подставив спину ветру и морю, Гудвин (ничего не знавший о престидижитаторе из Изумрудного города, но - тоже человек ловкий и начальственный) сейчас именно что начал с начала - с самого себя: он становился уверен, что угроза его людям (его средством производства и его обпъектом манипуляций коллективным бессознательным были люди здешнего социума) именно сейчас незначительна и становится все меньше!
    Поэтому Лиэслиа упростил ему задачу и раз-решил триединству (раба-тана-эльфа) распасться: сам остался незрим, зато рядом с местным князьком (ставшим теперь чуть в стороне) появился ещё и отдельный раб...
    Поэтому тан Гудвин жестом велел рабу (Гудвин аки самому себе: для эльфа они были суть одно) извлечь из кожаной сумки (словно бы из самого себя, но - не одушевленного) флягу с вином, немедленно получил требуемое и приложился к ней...   То, что не смотря на спешку (а именно что - попросту не глядя на нее!), Гудвин прихватил с собой раба, даже не разумелось, а - попросту было.

    То есть не станешь умнее
    И не станешь глупее:
    Будешь вторником и средой
    Посреди огромной недели

   (которой вдруг стало много):
    Так волосок бороды у старика Хоттабыча
    Не твои исполняет желания,
    Но их исполняют - тобой!

    Раб должен был быть, потому он за таном последовал. Но и у самого тана был долг, даже перед рабом. Ибо - раб был «живым убитым» (так звали рабов ещё в Древнем Египте), стало быть, жил не на суше и не на море: был средством коммуникации между миром Стихий и миром ипостасей Стихий (нисшедших к людям), ибо - Гудвину хотелось манипулировать сознанием викингов, сотворять из них орудия власти над невидимым миром, манипуляций над ним...
    Впрочем, Гудвин об этом еще не мечтал, а лишь собирался помечтать!

    (что есть собирание себя перед исполнением долга? Чувствую я, например, долг перед своей рукой? Или нет - не чувствую... Никакой моей руки нет сейчас в этой истории, а есть - всего лишь - различные варианты приближений викингов к бурному и скалистому берегу; более того, нет в истории никакой моей ноги, но - весь берег кипит прибоем, словно бы в ожидании их ног!
    Словно бы готов пойти их ногами и брать их руками...
    Это и есть власть над невидимым, некоторое одушевление мертвых вещей…)

    Вот, например, мечта: Гудвин еще раз приложился к фляге, но - до дна осушать не стал, более того, дружески протянул початую флягу рабу! Что престидижитатору брезгливость? Ему случалось целовать даже прокаженных, более того - эльф (как уже помянуто, сейчас от Гудвина несколько обособленный) оценил символику жеста.
    Более того, Лиэслиа и сам разделил человека на Гудвина и «живого убитого» символическим жестом - заставив его еще в жилище надеть сапоги на босу ногу: невидимый мир отражен в незначительном, внешне неприметном! Как душа, что едва-едва отражена на глади лица. Как водомерка перебирает ногами выражений, отражающих глубину чувства.
    Вот как отношения британских королей друг к другу...
    Вот как Йоркширская пустошь смотрит сейчас в бурное море... А что сейчас в море?
    Престидижитатор взглянул на море (в которое был заброшен крючок) и выловил взглядом ладьи (которые стали ему много ближе и - уже принадлежали!) и взялся руками мысли за крепкое удилище бытия, дабы выловить из Хаоса возможного Космос своего будущего... А что сейчас в мире? Там на короткое время причины и следствия выживания человека (который может стать эльфом) совпали.

    Двумя или тремя часами позже (а с точки обзора эльфа - почти сразу или даже быстрей) сотня вооруженных людей, разбитая на пять отрядов, сгрудилась (собралась для исполнения долга) на берегу близ северной оконечности прибрежной полосы, причем сами по себе они отдельного интереса не представляли и оказывались всего лишь сжатой в кулак пятерней... Престидижитатор пробовал пригрозить морю!
    Как некий перс, велевший высечь плетьми непокорное море…
    Но лишь высек свою глупость в граните!
    Человек, из разных культур собранный и образованный, он вознамерился погрозить своим богам (а в глазах своих «живых убитых» с богами сравняться) - причем: ни в каких богов сам он не верил! Просто это был еще один жест ритуала, которым он тщился объясниться с невидимым, заставить его воспринять себя всерьез... Эльф настолько его воспринял, что остался недвижим!
    Ибо - если все останется без изменения, и викингам попросту не удастся высадиться (они договорятся со Стихией - в отличие от престидижитатора, их Стихия хорошо слышала), то людям своим Гудвин всегда разъяснит, что судьба переменилась от их личных (хотя и совместных) телодвижений, но - главное заключалось не в этом: скорей всего, викингам предстояло погибнуть...
    Тогда тан (барон или граф, или даже князь, не всё ли равно?) Гудвин разожмёт пятерню сотни и загребет все, что от них останется… А что останется, если реальность иллюзорна? Так пусть она станет реальна! В тот миг, когда тан (барон или граф, или даже князь, не всё ли равно?) разожмёт пятерню сотни...
    ___Не начинайте с начала! Просто потому, что не сможете.
    ______Никто не сможет, все лишь повторяют друг друга: верх-вниз, что вверзу, то и внизу________

    Итак, всего лишь двумя или тремя часами позже (то есть - почти сразу же или даже быстрей) сотня вооруженных людей, разбитая на пять отрядов, сгрудилась на берегу близ северной оконечности прибрежной полосы; все они, разумеется, все были при оружии и какого-либо отдельного интереса из себя не представляли: Гудвин (в бытность свою посреди своего свободного от людей времени) не раз размышлял о людях и вещах…
    Гудвин, размышляя о людях и вещах, не знал, о чём о раз-два-три-или-более-мышляет...
    Гудвин не раз спрашивал себя (как человек начальственный) не есть ли «люди функции» одушевленная (в той или иной степени) вещь; Гудвин не раз и не два убеждался, что «человек функции» отделен от самоё себя и есть не более чем средство; более того, сейчас это было средство (ибо викинги и до сих пор, и  всё ещё оставались живы и целы - их ладьи крепко держались за волны!) оказывалось совершенно бесполезным!
    Если все останется без изменений, и викингам удастся высадиться, то по команде Гудвина его «люди функции» немного помашут перед супостатами своим оружием - и всё: викинги (даже ежели и буде они окажутся не расположены убивать всех будущих «живых убитых» подчистую) посмотрят на их не пустой замах (какое-никакое, но в руках то оружие) и его оценят: дабы определить его даль и - из этого исходя - запросить себе дани! Потом (и только потом - если викинги так и не начнут убивать) наступит время торга...
    Тогда Гудвину скажут, сколько своих «живых убитых» он должен отдать, чтобы остаться самому Не измениться природой, не стать предметом манипуляций более ловкого местечкового демиурга, буде такой сыщется... ___Сыщется, ибо сие есть доподлинное свято место! Не опустеет.
    ______Но даже если всё в нём (пусть доже самое наиничтожное всё) не останется без изменений, Гудвин (ему было приятно думать о себе как о некоем продолжении, как об орудии более значимого самого себя) пошлет своих «всё еще людей» собрать то, что море выбросит на берег после кораблекрушения; таким образом, даже новообретённый Гудвин станет еще более богат!
    Это пища языческих божиков: наполнять себя или «нищетою духа» - могут собой наполнять, представляя себя как содержание пустоты -  людей моря, или примитивно превысить их силу и волю своими силой и волей; или же (явив своё мастерство престидижитатора) перекинуть их природу людей в приземлённую сущность вещей; тан Гудвин (христианин по социальным обстоятельствам) иногда полагал, что язычество удобней для мастера престидижитации…

    (но здесь была некая тонкость: он не мог быть - если не хотел перестать быть таном, власть предержащим - странником Стихии, человеком между мирами (а о своей эльфьей природе не ведал); и здесь - как и везде - выплывало понятие хотений: человек очень ограничен (даже эльф очень ограничен: всеобщность уничтожит личность, поэтому приходится помещать себя в какую-никакую, но родинку на губе своего говорения…
    Ибо всегда во всем есть некая тонкость: так любая константа сама себя отрицает.)

    Но вернёмся к удобству: то есть - что скрывать от себя? -  неизбывный ужас людей перед викингами (людьми моря) был престидижитатору Гудвину в чем-то очень конкретном очень полезен: с одной стороны он помогал манипулировать «все еще людьми» (пугая их едва ли не до смерти), а с другой - давал ему соизмерить более значимого самого себя с реальным самим собой...

    так бы все и было и совершилось, не будь сейчас начальственный престидижитатор Гудвин всего лишь чужим кожаным сапогом на босой ноге невесть откуда пришедшего эльфа Лиэслиа! любые власть предержащие (престидижитаторы коллективного бессознательного) только тем и оправдывают перед собой собственное существование, что они научились полагать человеческую душу некоей вещью, которой можно манипулировать.
    они полагают себя «знающими и умеющими» и живущими в невидимом; но - они лишь полагают и возлагают это знание на других! а сейчас все именно (и - по имени, то есть и ложью, и чистою правдой) так и обстояло и должно было открыться: эльф действительно жил в невидимом и являлся осуществлением ожиданий!
поэтому сейчас все обязательно (хоть и немного) изменится. море убьёт людей Воды.

    -  Море их убивает! Корабли разобьёт о Воду! Или о Землю!
    Под словцом "Земля" имелись в виду, разумеется, скалы. Те самые миллионы тонн гранита, что словно бы рыболовецкий крючок заброшены… ___Впрочем, престидижитатор даже не заметил как его будущее изменилось... ______ Что ему не придётся платить дань этим викингам. Он даже не обратил внимания, что не он первым это понял.   _________Престидижитатора окружали галдящие «предметы манипуляций», проявившие вдруг отдельность. Некоторые из них даже произносили слова. Вот, например:
    -  Ветер сейчас восточный, с северным уклоном, очень сильный: вряд ли у супостатов остался хоть один лоскуток от парусов! Они никуда не смогут пойти, ни на север, ни на юг, и никуда от нас не денутся, - объяснял какой-то специалист в области навигации своему Гудвину; другой специалист (в области военного дела) давал ему не менее обстоятельные рекомендации:
    -  Господин! Не следует держать всех воинов кучно, их надо отправить цепью вдоль берега; если корабли разобьются (а это вот-вот произойдет), нас успеют вовремя известить и о месте крушения, и о его времени...
    Господин благосклонно слушал и - при этом своём благе, к которому всё более и более склонялся - еще думал и о том, что (быть может) следует оставить некоторое количество людей «все еще людьми» (не забывая, что человеческое падение может происходить и вверх, и вниз); Гудвин (власть предержащий престидижитатор) благосклонно думал о людях - себя от них отделяя... Наконец он настолько себя отдалил от людей, что Лиэслиа дал ему возможность увидеть близкое будущее:..
    ___...
    ______а потом, только эльфу известно почему, отнял...
    _________Гудвину осталось слушать человеческие предположения:
    _________-  Не такие уж они великие мореходы! - воскликнул (или еще только воскликнет) его специалист в области навигации. - Их люди (так и не ставшие «все еще людьми» и предпочитающие другие пути) уже измотаны; они многое могут, но - сейчас все против них!
    ______Его перебил воин:
    ___-  Они действительно измотаны, но их души сильны! Их плоть ослабла, но их души собраны в кулаки: погибнут их тела или нет, викинги (даже расставшись со своим текучим и изменчивым бытием) могут настичь нас и после того, как для них самих все закончится... Это будет началом нашего конца.
    Гудвин (которому и без узких специалистов все это было видно) продолжал, меж тем, слушать их вполне благосклонно и сам себя не понимал: он должен был направо и налево раздавать приказы, он должен был направо и налево (и вверх, и вниз) разбрасывать сам себя, но - он ничего этого не делал! Сейчас престидижитатор    Гудвин оказался и впереди, и позади самого себя без того, чтобы себя по мелочам разбрасывать: он действительно понимал себя бесом!
    Он влиял на события и без того, чтобы в них реально (но - без своего присутствия) вмешиваться.
    Но и в этом не было никакого влияния эльфа, пребывавшего в нем, или - почти никакого! И именно это было достойно и почтения, и прочтения: престидижитатор едва одушевленными вещами (или иначе - манипулятор функциями людей) начинал понимать (и отказывался понимать), что и сам является едва одушевленной вещью.
    Чужими кожаными сапогами, надетыми на босу ногу.
    Но и это уже не имело никакого значения, ибо то текучее и кажущееся бытие (которое люди полагают своим единственным) уже стало множится: с одной стороны ладьи викингов уже разбились - и я обязательно опишу, как это могло бы выглядеть!   Напротив, с другой стороны бытия они уже как бы высадились и действительно встали напротив его людей, после чего хорошенько его воинство разбили… Причем разбили - каждого.
    Этот мир - действителен; он цел, но бытие его разбито на осколки восприятий; для Гудвина этот мир разбит. Разбитые осколки этого «бытия Гудвина» я тоже (хотя и без удовольствия, но - подробно) опишу:

    Итак, две «плоские» нити (представить, что дао возможно сшивать измерения, не сложно даже и мне) многовыстраданного бытия людей (которые - в меру своего разумения - полагали себя всего лишь единождырожденными) наступили на беса (иначе - престидижитатора вещами и вещим) Гудвина и вдребезги его разбили и (как кувшин, якобы имеющий второе дно) расплескали, ибо: за этим (и за тем) эльф и показывал, и отнимал видение будущей плоскости.
    Гудвину был предоставлен выбор - в тот самый миг, когда на самом-то деле никакого выбора не было! Разумеется, тотчас (от лица престидижитатора) воспоследовали действия (безо всякой в том надобности ещё и ещё утверждая действительность мира): Гудвин предпочёл власть над плоскостью самого себя...
    ...-  Ну вот! - воскликнул специалист в области навигации.
    Не отвлекаясь от размышлений, Гудвин взглянул и увидел самый: в текучем и кажущемся бытии моря вот-вот должен был разыграться последний акт кораблекрушения. Одна из ладей отстала от другой (то ли викинги совсем обессилели плотью и совсем положились на свои души) и вела себя все более неуверенно (скорее всего, именно ее вел менее опытный шкипер) - и теперь наступала расплата всех за неопытность одного!
    Впрочем, Гудвин никак не соотнес эту расплату с самим собой и не ошибся - его расплата будет многожды сложней и, одновременно проще; впрочем, своего за-вершения он еще (сам того не понимая) не выбрал. Но выбор (функция, ставшая персоналией) сам отказался его выбирать.
    Угол, под которым судно перебиралось (едва ли не по частям) через гребни волн, резко изменился, и абсолютно нагая (даже без обрывков паруса или астрала) мачта бешено закачалась;  наблюдатели (и торжествующий Гудвин в их числе) по одну сторону от корпуса ладьи различили линию подводной отмели...
    Викинги тоже ее увидели!
    Они стали срываться с мест, где цеплялись за жизнь их тела, и бросали себя к веслам, вонзали их в воду; викинги в телах людей уже всё понимали о себе, но все равно давали своим телам еще несколько мгновений жизни - дабы они могли собраться и еще более отрешиться от себя! Но из этого мало что получалось.
    Тела повели себя сами: из их глоток вырвался вопль ужаса!
    Путь человеческий - в сторону страха, но именно только так (безотчетной тревогой) невидимое отделяет себя от видимого; путь человеческий только внешне определяется телодвижениями (вот как сейчас у викингов - мельтешением беспомощных весел); более того, путь человеческий только на первый (изнутри вовне) взгляд определяется произрастанием души сквозь пустоту, то есть ее изменением...
    Ибо это путь человеческий, а ведь мы уже «все еще люди», тщащиеся стать всем миром!
    Ибо - викинги только полагали себя иными, нежели люди, но сейчас они заканчивали с собой.
    Англичане (так Гудвин иногда именовал свои одухотворенные орудия) издали восторженный гул; англичане видели, как на неуверенную ладью надвигается совершенно особенная волна (на текучее и изменчивое викингов бросилось другое нечто, превысившее их измену природе людей), и никто и ничто уже не могло изменить ближайшего будущего драккара!
    Она подхватила суденышко, подняла на гребень и опрокинула на бок.
    Когда волна ушла, корабль разнесло вдребезги.

    опять-таки так все и было бы, не будь сейчас Гудвин (всего лишь отчасти - ибо «все еще человек» - эльфом): это ведь так по человечески - разъять все на части (птицу, предположим, на перья и скелет), а потом тщиться составить из частей целое (предположим, полет); так все и было бы, и разосланные по берегу дозорные обязательно бы сыскали себе, чем поживиться за счет чужой живой (но - ставшей мертвой) жизни...
    собственно, в этом сущность любой престидижитации: разъять, чтобы составить - демонстрируя подчиняемым своей воле эрзац волшебства! собственно, в этом суть любой власти над душами: навязать душе свою (а не ее) ложь.
опять-таки, все так бы и составилось - разъявшись; однако сейчас в престидижитаторе (кроме его телодвижений) присутствовало отдельное от него волшебство; более того, своей сутью это волшебство считало (ибо - являясь персонифицировано в эльфа - тоже отчасти разнимает на части) перестать быть от чего либо отдельным.

    Еще какое-то время было видно, как полетели в разные стороны доски; было видно, как кто-то пытается удержаться за узорчатый драконообразный нос; очень скоро все исчезло под покровом стихии (или стало-таки Стихией); когда все ушло, на поверхности виделись лишь несколько самых ничтожных обломков и ни одной живой души.
    Но у более сноровистого драккара еще оставалась воля к жизни и (даже) к власти над ней!
    Гудвин вперил в нее свои глаза; казалось, он признал за неудачниками некую чуждую ему волю - казалось, он мерился с ней именно тем невидимым, которым и сам не владел! Все, чем владел начальный человек (не от начала - лишь от «заставлять других начинать»!) Гудвин - это ловкость тела, ловкость пусть даже и не всем видимых, но всего лишь -своих (то есть маленьких) тело-движений.
    Ведь престидижитатор лишь тщился продвигать свою власть и в невидимое.
    Но тут у руля драккара тоже оказался человек, который противопоставил себя потугам с берега: даже с берега было видно, как взметнулась его рыжая борода, когда он проревел слова команды! Викинги услышали его и, дружно взявшись за снасти, застыли в диком напряжении. Последний лоскут паруса, терзаемый стихией Воздуха, слетел с реи. Корабль неумолимо несло к берегу.
    Но новый град команд развернул рей, накренив судно к подветренной стороне!
    -  Они уходят! - взревел (опередив специалиста-навигатора) разъяренный Гудвин. - По коням!
    Он бросился. Он вскочил. Он помчался. Все это - одновременно, недаром он обладал властью над вещами. Его свита (кроме раба, носителя фляги, коня не удостоенного) бросилась за нам и стала громоздиться на своих одров; конь легко унес бы Гудвина далеко вперед и оставил один на один с проблемой, а там (случись чудо) этим (а не тем, в другой версии реальности уже погибшим) викингам удалось бы уйти от очередной разъяренной волны и на берег во всей своей готовности выбраться...
    Тогда его бы настигла вторая погибель, ненамного опередив первую.
    В чем-то это было бы сродни двоичности рождезащищаажды родиться в смерть!
    Но то ли судьба, то ли невидимый миру Лиэслиа решили иначе отнестись к престидижитатору: пока ещё Гудвин вдогон ладье викингов бросался лишь собой, пусть его; но теперь он еще и размышлял о непостижимом! Причем не только о воле к жизни (никаких оснований для жизни не существует, кроме простого: я хочу), но и о власти вообще: Гудвин, всегда мысливший на несколько шагов вперед, вдруг сам собой оказался тем самым шагом, который оказался занесен, но - не донесен!
    Власть, что не явлена, более высока, но...
    Эльф Лиэслиа словно бы завис в воздухе вневременья и увидел себя совсем-совсем одного… ___Этого одиночества хватило на то, чтобы первая смерть вновь опередила вторую. ______Всякая реализация, всякий выбор есть необоснованное (с точки зрения вечности) предпочтение, но - личность определяет себя именно тем, что и (главное) когда предпочитает; несравненное право самому выбирать себе смерть есть лишь у бессмертных; более того, суверенное (ибо - личностное) право умереть (и остаться, и более не «вторить» самому себе - то есть действительно родиться дважды) есть лишь у «из смерти вышедших»… _________Потому эльф Лиэслиа натирал себе ногу души в «кожаном сапоге» Гудвина!
    Всякая реализация отнимает одного тебя у безграничного моря возможностей других тебя, но всякий человек Воды способен наполнить собой даже море: этого одиночества действительно должно было хватить, чтобы первая смерть опять опередила вторую (я уж и не поминаю, что у дваждырождённых и вторая жизнь необозримо опережала первую)... И вот здесь море (тоже состоящее из Воды и эту Воду собой ограничивающее) решило судьбу рыжебородого кормчего!
    Одно лишь мгновение назад его корабль двигался полным ходом, а в следующее его нос уже врезается в неподатливый гравий; в это следующее мгновение мачта ладьи срывается и перелетает через нос, увлекая за собой половину команды; во мгновение ока корабль распахивается будто цветок, а затем исчезает в окружившей его Стихии...
    А потом на месте Стихии возникает рыжебородый кормчий!
    А потом Стихия, принявшая в себя его викингов, отступается от него.
    -  Думаю, он один попытается выбраться. - сказал только-только подоспевший и запыхавшийся специалист войны.
    -  Думаю, он поостережется! - время спустя возразил запыхавшийся специалист-навигатор.
    И верно: бушующие исполинские волны бились о берег, а человек (так и не становясь «все еще» - или не сливаясь со Стихией) прилагал всего себя лишь к тому, чтобы держаться неподвижно и на расстоянии от них, и не предпринимал никаких попыток к тому, чтобы переступить по Воде яко посуху и обрести новую природу бытия.
    -  Он попытается, - уверенно ответил Гудвин: начальственный престидижитатор уже видел, как будет брать в плен кормчего ладьи! Более того, он обязательно попытается взять себе этого кормчего, сделать его своей одушевленной вещью, сыскать ему функцию; впрочем, он и знать не знал, и ведать не ведал, что он сейчас - более того себя, каким был всегда...

    (эльф Лиэслиа знал, что у Гудвина всё его - получится, но - не получится всё не его; престидижитатор догадывался, но не мог понимать, на что предъявляет свою претензию; именно от слова до-гадливость - коли всё в мире речь - и происходит чувство гадливости, чувство нетерпения сердца: желание по-жалеть или по-желать и тотчас забыть о собственной ни-к-чёмности)

    ...Гудвин уже почти осязаемо видел себя осязаемовластным, реально существующим в самом себе, видящим внешнее и этим внешним манипулирующим; он не видел себя из себя вовне вышедшим, он был внутренним человеком, внутренне себя изменяющим тогда, когда викинги были и остались людьми внешности - теми, кто всё-всё вокруг себя изменяет!
    Впрочем, если бы он знал, насколько примитивно изменяют викинги...
    Но это ничего бы не изменило: Гудвин лишь стремился сохранить свой "внутренний круг" (других членов этого круга он никогда не видел, но надеялся до-гадаться оь их существовании: будучи ярким самородком, он не мог отрицать того, что существуют и другие, паразитирующие на человеческой частичности... И вот здесь совместились времена!
    Пространства, впрочем, тоже.

    (а чего же ты ожидал, читатель? неужели простоты?
    ____и вот ты её дождался, настоящей простоты: она неслыханно сложна!)

    Смыслы, смыслы слов. Со временем и они изменяют друг другу. На взаимном предательстве держится мир, оттого-то он столь неустойчив: лишь вдвоём предают друг друга, три кита - это вымысел людей, забывших, что у них две ноги, одна земля и одна душа на одного; на самом деле - даже более того: времена всегда одни, бессмертие всегда одно и то же, а смерть всегда одинаково лжет о своём неизбежном приходе...
    Мне (или эльфу Лиэслиа, если угодно) понадобилось перемешать времена, чтобы разъяснить просто словосочетание Внутренний Круг. Для этого я не выбрал (как место) мой возлбленный город Санкт-Ленинград; для этого я не выбрал время - не всё ли равно, когда оно наступает на вас? Если у вас крепкие плечи, помните: все мы стоим на плечах титанов, время в том числе, все мы друг для друга и точка опоры, и точка отсчёта.
    Итак... ____и вот здесь сместились времена, век десятый от рождества стал веком двадцать первым, но речь по прежнему шла о внешнем и внутреннем; более того, речь всегда идет на собственных ногах - полагая людей и «все еще людей» лишь ногами себе.

    -  Добро пожаловать во Внутренний Круг, - сказал человек человеку.
    Следует заметить, что оба они (были это мужчина и женщина, и дело - как ни странно - на этот раз происходило в Москве) никакого отношения ни к каким кругам не имели; человек на несколько дней приехал из Санкт-Ленинграда и остановился у молодой красивой женщины: казалось бы, ничего удивительного в этом не было!
    Более того, ничего удивительного не было, если бы человек человеку сказал сейчас:
    -  Сегодня, наконец, битва.
    Ещё менее удивительно было бы узнать, что всё это неправда: битва идёт каждый день, а никаких внутренних кругов нет вовсе - все круги Космоса всегда внутри Хаоса; человек, впрочем, этого женщине не сказал. И не только потому, что ещё мало что знал об отношениях Хаоса и Космоса, но и потому что (хотя бы) даже любовниками с этой красивой женщиной они никогда не являлись и никогда не станут.
    -  Спасибо, - сказала ему (сама не понимая, что говорит) собеседница.
    Ее муж (а при разговоре присутствовал её муж: это тоже не странно, тогда у нее еще был супруг), отгородившийся от них экраном монитора и (как Кощей над златом) перед монитором чахнувший, слова приезжего услыхал и со значением улыбнулся — что опять-таки никакого значения для будущих событий не имело!
    Именно её муж (в этом здесь и сейчас) полагал себя основополагающим (впрочем, подозреваю, по своему они всё трое что-либо полагали); более того, он был более чем определён: не мыслил себя без себя и в какой-то степени был абсолютно прав, но - был не прав в степени абсолютную превосходной...
    Ибо сегодня, наконец, битва!
    Ибо и судьба, и мировой порядок оставят нас самими собой.
    -  Внутренний Круг - это не сообщество элиты, - стал объяснять (не отрываясь от монитора) тогдашний муж красивой женщины (не отрываясь от беседы, скажу, что уже тогда он был хорошо знаком с другим мужем, то есть - ещё того не ведающим, но - уже следующим); занятый собой супруг к этому самому Внутреннему Кругу себя уверенно причислял.
    При всем при том он не считал себя ни числом, ни просто перечисленным!
    -  Внутренний Круг объединяет людей знающих о знании, - сказал настоящий (но - уже становящийся бывшим) супруг и был при этом не только абсолютно, но и в какой-то степени прав, поскольку Внутренний Круг вообще никого не объединяет - впрочем, повторю ещё раз: никто из присутствовавших в той Москве и в той однокомнатной квартире понятия не имел, о чем говорил.

    (Внутренний Круг действительно не сообщество какой-либо элиты! Он попросту не определяем определениями. Кроме того, он ничем и никем не разделяем ни внешне, ни внутренне; если определяющая черта человека - это сознание, а определяющая черта «все еще человека» - способность сойти с ума в долину, где растут деревья смысла...
    Если определяющая черта, предположим, викинга - это текучее и изменчивое состояние его человечности и - никакой нравственности! Поскольку нравственно только то, что не мешает  изменяться и изменять; поскольку под этим «изменять» нет никаких оснований, кроме выбора, кроме простого «я так хочу», чтобы было именно так, а не иначе... Знающие люди - среди хасидов, например - могут возражать Всевышнему!
    Но это ничего не значит посреди всеобщей виртуальности.)

    Настоящий (но уже становящийся и даже ставший прошлым) муж молодой женщины был красив красотой Востока, он был армянин из Казахстана (тогда были времена распада СССР, впрочем, армяне - люди мира, они есть везде). Настоящая (но тоже становящаяся и даже ставшая прошлой) женщина была красива красотой беспомощного маленького эльфа... ___Хотя сложно представить себе нечто более нелепое, чем беспомощный эльф!
    ______Люди, впрочем, не представляют, а являются.
    ___Вот, например:
    -  Интересно, что мы будем есть завтра? - спросила жена у мужа.
    Меня она сейчас подчёркнуто игнорировала: я не был мужем, на мне не лежала обязанность что-либо добывать. Хотя я тоже мог возражать Всевышнему и добывать хлеб свой в поте лица своего (а женщина могла рожать в муках). Здесь есть одна тонкость: возражать можно, но - с по-чтением... Ибо мир есть текст.
    Впрочем, это лишь одна сторона листа: на другой стороне может и не быть текста.
    Сейчас, когда где-то и когда-то викинги (люди Воды) терпят свою катастрофу у берегов Британии, престидижитатор Гудвин (а с ним и эльф Лиэслиа - в сапогах на босу душу) собираются определить, есть ли у людей будущее вообще, зачем мне (автору) праздные посиделки в московской семье, обречённой на распад?
    А затем, что Внутренний Круг есть противо-речие распаду.
    И это всё главное, что следует знать о Внутреннем Круге.
    Здесь и сейчас противостоять распаду никто не собирался (да и не мог): ни муж, кичливоскромный любимец многих женщин, ни жена (москвичка, уверенная, что её счастье ей уже дО'лжно, аки серебряная ложечка, ежеминутно преподносится; впрочем, я почти уверен, в те годы - стремительного крушения «развитого социализма», на самом деле бывшего коммунизмом, которого мы не заметили - были и другие москвички, и лишь я их не встретил), ни даже я, заезжий гость из Санкт-Ленинград: приехал- уехал…
    Я тогда ещё не знал, что наблюдаю за происходящим точно так же, как эльф Лиэслиа - за гибелью людей воды, викингов… ___Так что ни о каком Кнутреннем Круге говорящие понятия не имели и распаду противостояли разве что своей молодостью!
    ____________________________Так зачем я вообще перенёс повествование сюда, в Москву?
    ____________________________А затем и перенёс, что - мог, да и определение Кругу дал, какое-никакое…
    -  Интересно, что мы будем есть завтра? - повторила жена.
    -  Пусть завтрашний сам думает о завтра, довольно сегодняшнему дню своей заботы, - молча сказал я, и все - молча - меня услышали… Итак... ____и вот здесь сместились времена, век десятый от рождества стал веком двадцать первым, но речь по прежнему шла о внешнем и внутреннем; более того, речь всегда идет на собственных ногах - полагая людей и «все еще людей» лишь ногами себе.
    Я перешагнул обратно, от людей ко всё ещё людям

    Итак, перед нами всё та же средневековая Британия. Впрочем, та да не та: пока я предавался мудрствованиям о не-существующем Внутреннем Круге, что именно успело выразиться на лице эльфа?
    А всё то же самое (только более рельефно), что наблюдалось сейчас  в округе: продолжилось всё то же легкое, как выдох, «здесь» (а это означало весеннюю зарю над мысом Фламборо, где Йоркширская пустошь врезается в Северное море скалой) и всё то же легкое как вдох «не совсем сейчас» (а это означало закат чьей-то «все еще человеческой» жизни и рождение юного эльфа) - все это представало изумительным зрелищем...
    -  Всё то же, - молча сказал эльфу Лиэслиа (Серой Крепости) не присутствовавший здесь во чуждой плоти (но всегда соучастник в открытии миру новых эльфов) эльф Эктиарн (Господин Лошадей), и Лиэслиа даже не стал с ним соглашаться, за-чем?
    За-тем, что он за-держался в пошлом теле престидижитатора (пошлость, иначе прошлость: когда тело «определяет» неопределимое). За-тем Лиэслиа престидижитатора покинул и стал другим человеком: то есть стал един во двух телах, перейдя в командира отрада воинов (которой должен был на место вот-вот подоспеть) и его подростка-слугу.
    -  Тоже слишком символично, - молча сказал Эктиарн.
    - За-то вдали от подтверждений о существовании каких-либо Кругов.
    -  Да
    Эктиарн прямо указывал на бессмысленность моего «давнего будущего» (а для той Британии - «дальнего будущего») визита в Москву. Я мог бы дивиться: что эльфам до моих бес-смысленностей? Меж тем всё очень просто: престидижитатор Гудвин, искатель смысла в телодвижениях и ловкий оными манипулятор - на деле не более чем бес, подменяющий смыслы... Впрочем, это всё оче-видно (и далее станет просто-напросто очень видно). Итак, за время моего визита на побережье кое-что переменилось.

    Теперь при Гудвине уже словно бы был один отряд воинов (который должен был вот-вот подоспеть), что представлял из себя уже помянутую мной сотню человек (помните, якобы уже подошедшую; теперь вдруг выясняется - они лишь вот-вот подоспеют, и не более того): эти люди не пригодятся мирозданию, так что «их есть или их нет» - всё равно (это даже не их дело, а дело эльфов)... Все они (хотя сейчас - когда вроде бы с датчанами установилось подобие перемирия - и собранные с бору по сосенке) были при оружии, причём вооружение их было стандартным: кожаные жилеты и шлемы, пики, деревянные щиты; виднелись и тяжёлые топоры, у каждого был сакс, короткий рубящий меч…
    Это всё было обычно: этого ещё не было, но уже было.
    Но уже по настоящему был и другой отряд: на тропе, проложенной вдоль линии приливной волны, спешивался отряд в двенадцать всадников (туда, кстати, Лиэслиа и пере-местился: стал для этих новых людей их возможным местом и временем).    Рекруты, изумился покинутый эльфом Гудвин, таны из Беверли? Нет, они никогда бы не успели добраться до места. В лучшем случае они только седлают сейчас коней…
    Эктиарн усмехнулся, а Лиэслиа кивком головы невидимо  поблагодарил его.
    Гудвин, меж тем, вгляделся и ничего настоящего не увидел. Однако предводитель отряда. русоволосый человек, голубоглазый, крупный и дородный, с гордой осанкой с удивлением уставился на его сапоги на босу ногу… Гудвин и сам не мог теперь понять, каким образом он оказался столь нелепо обут!
    Гудвин не понял, каким образом предводитель увидел его босоногость.
    Гудвин даже не подумал о своём непонимаении. Вместо этого он переключился на престидижитацию: заорал на раба, указал на ноги, велел что-либо срочно подыскать. И только тут ощутил, насколько успел натереть мертвой кожей сапог живую кожу ног…   Предводитель сделал вид, что ничего не видит.
    Следом за предводителем двигался его двойник, только гораздо моложе и ниже ростом, - конечно же, его сын. А рядом с дворянином шагает другой юноша, высокий, с прямой, как стрела, спиной воина; но цвет его лица тёмен, и одеяние его гораздо скромнее, оружия же не видно вовсе... Что, впрочем, не означает, что его нет.
    -  Не асасин ли? - мог бы подумать Гудвин, но престидижитатора отвлекли: грумы шумно придерживали коней, с которых спешились ещё с полдюжины вооружённых, уверенного вида людей, личная свита богатого тана, так же (как и Гудвин) побывавшего на Святой Земле, на что явно указывал цвет лица слуги...
Гудвин не только миновал опасную мысль о тайном убийце, но и не заметил происшедшего смещения времён: невесть куда делись одна-две сотни лет (причём то ли в одно, то ли в другую сторону): Крестовые походы принадлежали совсем другой эпохе, но для целей эльфа убийца с Востока мог оказаться необходим.
    Впрочем, пора и действию наступить.
    Эльф протянул руку, и шагавший к Гудвину незнакомец оказался с ним рядом и протянул руку:
    -  Ты меня не знаешь, - сказал он. - Я - Вольфганг Амадей (здесь еще более невидимый, нежели Лиэслиа; Эктиарн даже не усмехнулся), тан из страны Эдмунда, короля восточных англов.
    В Гудвине шевельнулось любопытство.
    -  Ты удивлён, почему я нахожусь здесь. Я объясню тебе, - пришелец показал рукой в сторону берега… (Лиэслиа в это время протянул руку к даккару викинга, дабы немного его то ли поддержать, то ли подтолкнуть, то ли направить)… Я ненавижу викингов. Я знаю их лучше, чем любой смертный, и - подобно любому смертному - к своему горю… (Лиэслиа глянул на него и кивнул, а Эктиарн был полностью с его кивком не согласен): Но именнокогда человек доходит до такого положения, когда ему закрыты все пути в горизонтальной плоскости, ему открывается дорога вверх! И вода, стиснутая со всех сторон, поднимается вверх, и душа, сжатая, сдавленная, стесненная скорбью, поднимается к Небу. Благо нам, если мы сами вовремя внутренне освобождаемся от широких путей мира сего, если ни удобства жизни, ни богатство, ни удача не заполняют нашего сердца и не отвлекают от самого главного. В противном случае Господь во гневе Своем сокрушает наших идолов - комфорт, карьеру, здоровье, семью, - чтобы мы поняли наконец, что есть Единый Бог… Мне кажется, у тебя сейчас такой момент. У тебя появился шанс.
    Гудвин сказал:
    -  Я христианин.
    И солгал. Он был престидижитатор.
    Вольфганг Амадей рассмеялся совершенно холодным смехом. Гудвин даже поёжился.   Разумеется, престидижитатор никогда не читал гессевского Степного Волка (да и читать хоть и умел, но только в тайне от слуг, ибо не княжеское дело). Зато Эктиарн был с Лиэслиа совершенно согласен: кроме того, что эта сказка о человеке Воды, натершем свою ахиллесову пяту и (тем самым) ее нашедшем, другого смысла вся эта история не имеет… Кроме того, что сегодня, наконец, битва!
    Кроме того, что благодаря своему на-хождению человек Воды сумел не вытечь сам из себя (и - по прежнему - оказывался способен наполнить любой объем: быть и здесь, и везде, и всегда, и сейчас); кроме того, что эту сказку трудно приложить к чему-либо, кроме его (и твоей) ахиллесовой пяты (или души); кроме того, что это - долгая история, история долга.

    а если кратко: эта поименная сказка - о пяте (ахиллесовой пяди) твоей души (как бы ты ни тщился от нее избавиться); пред тобою дорога души (и душа души, и имя души), она лишь зовется душой - ей вослед), да и путник на этой дороге назван по имени… Вольфганг Амадей, разумеется, не был той бессмертной сущностью из романа Германа Гессе, но и Гудвин больше не содержал в своей душе эльфа и должен был быть сам по себе…

    Сегодня, наконец, битва!
    -  Не пора ли к ней приступить?
    -  Пора.
    И в этих словах этого языка было всё: в этом мире людей любой всё ещё человек называл себя по'рой на коже телесной оболочки (называл, коли люди его спрашивали, а не сразу убегали о нем доносить), то есть -  путником или даже (видно было, что путник не прост) - пилигримом, вернувшимся из Святой земли, и ему такое представление оказывалось как нельзя кстати: места здесь были своеобычные! То есть и здесь (как и везде, как и вчера, как и завтра) правили боги азбучных истин, но - слова этих истин составлены были на природном языке этих мест, причем - который язык уже сейчас был бы языком прошлого и будущего, если бы...
    Если бы он умер и воскрес сейчас, или - если бы (прежде своей смерти) облекся плотью и пошел по каменистой земле человеческой пустоши, ступая по ней человеческими ногами (иначе - говоря человеческими словами слова нечеловеческие), то он был увидел эльфа Лиэслиа глазами языка человеческого - ибо:
    Язык этих мест мог бы стать языком, который разумелся всеми (такое определение провансальского диалекта в своем времени (то есть лет через сто или даже меньше) уже дали трубадуры Прованса, поначалу имея в виду простецов, не обученных даже вульгарной латыни, но вскоре и сами (в своем коллективном сознании) уразумев, что на этом языке можно говорить об изменениях мира… ___
    ______Пока я отрекался от внутренних кругов (легче было им дантовых девять атлетических дисков звенеть, задыхаться, синеть, голубеть), один из кораблей успел погибнуть (мы пропустим всё отчаяние, всё невероятные усилия мореходов, чтобы этому отчаянию не поддаться: матросы срывались с палубы и брусьев, на которых они лежали и за которые они цеплялись, в яростной суматохе хватались за весла, выгадывая ещё несколько мгновений жизни; а потом - играючи - корабль захлестнуло волной...
    ______Когда волна ушла, корабль разнесло вдребезги.
    ___Люди на берегу закивали. Кое-кто из них перекрестился.); ___Здесь Лиэслиа, успевший побывать в рабе Гудвина, потом в самом тане Гудвине, потом покинувший обоих и обустроившийся в сыне пришельца, попросту соотнёс свою частичную повсеместность с ограниченной всеобщностью местного мироздания________
    _________Но уцелевший пока викинг (здесь следует упомянуть, что появление его рыжей головы было подобно вспышке сверхновой звезды; впрочем, только эльф мог прибегнуть к такому сравнению, и это было не случайно) вздымался и опадал вместе с водой Северного моря, и никаких действий не предпринимал...
    _____________...
    _________...
    -  Думаешь, он захочет выбраться? - спросил Вольфганг Амадей. Они теперь ясно различали человека, который, держась в воде неподвижно ярдах в пятидесяти от них, взирал на бушующие исполинские волны, что вдребезги разбивались о берег, и не предпринимал попыток подплыть ближе.
    -  Попытается, - сказал Гудвин. - Выйдет к нам на сушу и попробует уйти красиво, в смерть или в душу свои.
    Вольфганг Амадей с интересом взглянул. Юноша рядом с ним понял и взволновался. Гудвин улыбнулся:
    -  Наше дело - не дать. Выберется - мы его схватим.
    Наконец рыжебородый решился. Отталкиваясь от воды мощными взмахами рук, поплыл к берегу. Он уже видел бегущую сзади гигантскую волну... (Эктиарн - Господин Лошадей - не замедлил вмешаться: делай, что должно, и будь что будет)…   Он понимал: для викинга утонуть - не менее позорно, чем умереть в постели… Или менее позорно? Но рыжебородый решился.
    Волна настигла. Подхватила. Понесла вперед.
    Отчаянно барахтаясь, он пытался удержаться на поверхности волны…
    ___Отчаянно барахтаясь, он мог на-деяться (над-деянием пронестись), что невесомая белая пена, что едва не лизала подошвы кожаных сапог обоих танов, вынесет его на берег...
    ______Не прошло и десяти мгновений (интересный способ отсчёта времени, не правда ли?), как он уже был совсем рядом: извиваясь на гребне волны, он, казалось, завис над стоящими на берегу людьми и собирался их смять (Эктиарн мог бы увидеть в этом некоторый символизм, но даже не взглянул)…
    _________Потом передняя волна, отступая, остановила его продвижение, накрыв его шквалом песка и камней (опять-таки можно было увидеть в этом некоторое мифотворчество, но - опять- таки - никто не смотрел). Гребень смялся, рассеялся.   Волна обрушилась на человека. Уже беспомощного, швырнула вперёд. И вновь потащила прочь от берега.
    -  Вытащите его, - прокричал Гудвин. Шевелитесь же, трусы. Он вас не тронет.
    Он лгал. И все знали, что он лжёт.
    Впрочем, все они могли бы надеяться, что волна убила викинга. Даже людей Воды может убить Вода, Подтверждая тем самым, что смерти нет.
    -  Вытащите его, - сказал Гудвин. На сей раз голос его был тих и полон.
    Двое воинов кинулись в волны, подхватили человека под руки и поволокли к берегу. Рыжебородый висел у них на локтях.
    -  Да он ещё жив, - музыкально и спокойно, но не менее тихо и наполнено сказал Вольфганг Амадей. - Мне казалось, та волна переломила ему хребет.
    Главным было - казалось, но теперь - стало.
    Едва ступив на берег, рыжебородый окинул взглядом многие десятки человек (так Вода поглощает песок). На мгновение он оскалил зубы в усмешке (так отхлынула речь, обнажая склететы смертных). Человек Воды (почти бессмертный) заговорил:
    -  Каков приём! - процедил он...
    ___(смыслы, словно Вода сквозь решето, могли быть понятны эльфам, но даже престидижитатор осознал в них всего лишь бравирование перед лицом безнадежности)___
    Что рыжебородый словно бы подтвердил: резким движением он ослабил захват своих спасителей. Внешней стороной стопы подсёк голени одного из воинов и, давя всем весом, поставил её на подъём. Воин взвыл и выпустил мускулистую руку, которую только что сжимал.
    В следующее мгновение два растопыренных пальца этой руки уже вонзились в глаза его товарища. Тот, в свою очередь, испустил вопль и упал на колени… ___(-    Ну, можно бы не смотреть, - сказал бы Эктиарн…
    ______-  Но глаза не умеют не видеть, - сказал бы Лиэслиа.
    ___Они говорили, а я вспоминал пустой разговор о Внутреннем Круге, происшедший в пустом для меня городе Москва…
    -  Природа пустоты не знает, - сказал бы мне на это неизвестно кто. -  Викинг совершает должное, зная, что его всё равно одолеют, и рассчитывая лишь такую цену запросить за своё, пленение, чтобы пленители предпочли его попросту убить.
    Должное!
    -  Не предпочтут, - сказал Эктиарн, Господин Лошадей.
    Это было его дело.)
    _Пока разговор совершался, совершиться с викингом и воинами успело многое (но плод всё ещё не поспел): викинг убил одного или двух, у-мудрился (впрочем, к мудрости сие не относилось) завладеть пикой… Спустя джесять мгновений (опять эта мера времён!) он стоял в полукруге пятившихся от него людей, не считая тех, кто недвижно покоился рядом.
    -  Все сюда! - раздался его призыв. - Я один, вас много. Сразитесь со мной.   Кто из вас самый сильный?
    Даже Вольфганг Амадей увидел, что викинг лгал. Ибо даже не назвал своего имени. Теперь же, когда он завладел пикой, он не менее картинно указал ею на Гудвина и тех, кто был ним рядом... Впрочем, воины действительно от него пятились и не прочь были отступить ещё больше.
    -  Придется нам ним повозиться, - пробормотал престидижитатор. - Жаль, что при мне нет щита.
    Вольфганг Амадей не стал улыбаться. Впрочем, он тут же вынужден был обернуться, дабы преградить дорогу принявшему всё за чистую монету сыну... Гудвин тоже не стал улыбаться, тем более что... ___Тем больнее им было бы осозновать, что эльфы уже решили: довольно...
    ___Они стали бесполезны этой минуте, и люди, и всё ещё люди: человеки - существа временные; в сущности, приходя во время по той или иной нужде, любая сущность казывается взаимна: ты изменяешь мир, но мир (в каждом из возможных миров и мгновений изменяет тебе...
    _____Это следовало прекратить, и прекращение воспоследовало.
    -  Придётся с ним повозиться, - повторил Гудвин, вытаскивая меч.
    Вольфганг Амадей последовал его примеру, но тут же развернулся: время стало сущим и ещё раз могло изменить самое себя... А сын не-здешнего тана ещё раз порывисто шагнул за отцом. Это всё выглядело добро-вольно (но не было ни злом, ни добром): эльфы полагали, что всё выбирать не следует, что выбор сам выберет рыбака:

    И я из тех, кто выбирает сети,
    Когда идёт бессмертье косяком.

    -  Цитируй полностью, - сказал Эктиарн.
    - Да, - согласился Лиэслиа.

    Арсений Тарковский
    Жизнь, жизнь
    I
    Предчувствиям не верю и примет
    Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
    Я не бегу. На свете смерти нет.
    Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо
    Бояться смерти ни в семнадцать лет,
    Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
    Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
    Мы все уже на берегу морском,
    И я из тех, кто выбирает сети,
    Когда идет бессмертье косяком.
    II
    Живите в доме - и не рухнет дом.
    Я вызову любое из столетий,
    Войду в него и дом построю в нем.
    Вот почему со мною ваши дети
    И жены ваши за одним столом -
    А стол один и прадеду и внуку:
    Грядущее свершается сейчас,
    И если я приподнимаю руку,
    Все пять лучей останутся у вас.
    Я каждый день минувшего, как крепью,
    Ключицами своими подпирал,
    Измерил время землемерной цепью
    И сквозь него прошел, как сквозь Урал.
    III
    Я век себе по росту подбирал.
    Мы шли на юг, держали пыль над степью;
    Бурьян чадил; кузнечик баловал,
    Подковы трогал усом, и пророчил,
    И гибелью грозил мне, как монах.
    Судьбу свою к седлу я приторочил;
    Я и сейчас, в грядущих временах,
    Как мальчик, привстаю на стременах.
    Мне моего бессмертия довольно,
    Чтоб кровь моя из века в век текла.
    За верный угол ровного тепла
    Я жизнью заплатил бы своевольно,
    Когда б ее летучая игла
    Меня, как нить, по свету не вела.
   
    1965

    -  Спасибо, - сказало море. Или это сказал берег. Не всё ли равно?
    Эльфы кивнули. Впрочем, с викингом пора было заканчивать. Из людей Воды ему следовало следовать дальше.

    -  Вернись, - сказал Вольфганг Амадей сыну. - Если мы сможем разоружить его, воины совладают...
    Договорить он не успел. Внезапно придя в движение, со скоростью и свирепостью бешеного вепря, викинг ринулся вперёд прямо на Гудвина. Следует признать, что престидижитатор проиграл бы столкновение, если бы викинг добрался до него... ___     Следует признать, что престидижитатор уже проиграл столкновение...
    Просто-напросто потому, что даже (случись она, что само по себе почти невероятно) гибель викинга от руки престидижитатора или его воинов (что более вероятно, особенно после гибели Гудвина) была бы для человека Воды выигрышем...   ___Была бы, но не жители суши (и не странник по морю) играли в эту игру...
    Викинг оказался совсем рядом с танами. Те глазом не успевали моргнуть. Викинг занёс правую руку, готовый пригвоздить соперника пикой... ___И тут нечто сбило его с ног, поволокло в сторону. Тщетно пытался он всвободить руку. Перевернувшись пару раз, он, он тяжело упал на мокрый песок. Сеть. Рыбацкая сеть. Рыбацкий невод… ___Пока длилась вся эта суета с окружением выброшенного на берег врага и попытками напасть на него, забытый всеми (кроме Лиэслиа) раб Гудвина посмел покинуть господина и от-лучиться: ___Эльфы, вестимо, лучатся… ______ Раб, увидевший брошенные на берегу сети (в нищем мире Средневековья, где ничто ценное не бывает брошено)...
    ______Раб (неведомой силой, закинувшей невод в бессмертие) и ещё двое воинов (из тех, кто сразу ориентируется в любой сутолоке) бросились вперёд, подхватили целую охапку вымазанных дёгтем снастей, ещё крепче затянули силки… _________ Один из воинов с силой выдернул из онемевшей руки викинга меч, другой, безжалостно стукнув ногой по сжимавшим копьё пальцам, одним ударом размолол кости и древко…
    Потом они сноровисто и со знанием дела, откатив викинга в сторону, стали ждать приказов.
    Вольфганг Амадей подобрался к Гудвину (и всё мироздание подо-бралось с ним вместе).
    -  Кого это мы здесь выудили?
    Вернее было бы сказать: подо-брали. Но когда это люди за-говаривали об эльфах? Меж тем, всё было подобрано бусина к бусине: и мыс Фламборо, и Йоркширская пустошь, и скала с миллионами тонн веса, похожая на исполинский рыбный крючок... Скала хранит память о море, о неизбывном ужасе перед викингами... ___ Но человеку Воды не дали достойной серти, он был пленён...
    Во время времён, грядущих и прошлых: подо-брали даже пустой раз-говор о Внутреннем Круге... Подобрали даже английский язык, играющий временами... Пришло время времён, которому тесны алфавиты столетий.
    Теперь следовало говорить языками, для которых любой алфавит просто тесен.
    Впрочем, всё ещё люди знать не знали об этом. Никто, впрочем, знания от людей и не ждал, ожидали лишь ожидания.
    - Кого мы здесь выудили? - повторил человек.
    Гудвин принялся разглядывать одеяние пленника. Вольфганг Амадей занялся тем же. Выводы не заставили себя ждать:
    -  Козья шкура. Просмоленная козья шкура.
    Ничто не шевельнулось в мироздании. Ни Зверь Сатир с его флейтой, ни бог римлян Приап и атрибутом (ни альтернативой - Аполлон с его вереницею муз): для людей вступили в игру интересы полиса, а не пантеона…
    -  Мы захватили … (здесь было произнесено имя очень важного викинга, но для дальнейшего оно не имеет значения)
    -  Он не наш пленник, - спокойно сказал престидижитатор Гудвин. - Мы должны отправить его королю.
    Он знал своё место. Именно поэтому эльфы обошли его, такого умелого, своим вниманием. Впрочем, именно поэтому он мог возблагодарить судьбу, и его телесной оболочке ничто не угрожало. Чего нельзя было сказать о пленном человеке Воды, викинге. Который тоже был помещён в некий (обладающий объёмом) сосуд…
    Этот сосуд подлежал разбитию.
    -  Хорошо не распитию, - усмехнулся Эктиарн. Здесь снова мог бы возникнуть некий Внутренний Круг с передачей сосуда с виной и вином от члена к члену (и здесь, самоиронией, мог бы возникнуть Приап с его атрибутом), но оказалось довольно и эльфовой усмешки...
    - Хорошо, не распятию, - могло бы прозвучать в Элде (Старом Мире), но не прозвучало не только потому, что в Элде нет нужды в зву-чании, за-чатии, следовательно, и в рас-пятии (для-ради последующего Вос-кресения, для-ради спасения всего рода людей от первородного грехопадения); нет нужды ни в чём, кроме самоё наличия нужды - дабы счесть её точкой отсчёта, вокруг коего и незыблем Элд: для эльфов Абсолют не есть начало; начало всему живому положено именно уязвимостью, частичностью...
    -  Человека Воды не распнут в этом мире, - сказал Эктиарн. - Его ожидает иная погибель.
    Лиэслиа смотрел на то, как по велению престидижитатора пленника, ещё обмотав для надежности какими-то жгутами, потащили по направлению к человеческому жилищу. Эктиарн прокомментировал направление:
    -  Его убьют змеи.
    -  Не змея?
    -  Не Слово, но слова, слова. Быти-я, не Бытие. Грехопадения, а не единичность падшести. То есть всеобщность. То есть - ничто.
    -  Да.
    В начале было Слово, разумеется, но следует ли ждать и наблюдать, как человек Воды переходит из ипостаси язычества в ипостась слова, даже если всё происходит под присмотром эльфов? Если возникает проблема оценки, то целого мира мало: будет вам мир по частям.
    Ждать, пока пленника доставят к туземному королю, дабы тот взвесил на весах своего убожество свои (и государственные) интересы и свою гордыню - что перевесит? - означало начать тратить время (потреблять его по частям); это было бы возможно, если бы пленнику предстояло остаться в людях…
    -  А нет ли здесь сквозняков индуизма? - сказал Эктиарн.
    -  Конечно, есть, - согласился Лиэслиа.
    Так стоит ли нам смотреть, как викинга везут к какому-то королю? Как помянутый король будет пробовать убить неубиваемое? Стоит ли нам смотреть, как король приговорит его (этого ещё нет, но где-то в нашей с вами истории это уже было) к сбрасыванию в яму с гадюками (есть именно у этого туземного короля такая забава)… Стоит ли нам сердиться и находить себя посередине всего этого?   Разумеется, стоит.
    Невозможно сердиться лишь на тех, кто вышел из плоскости птолемеева глобуса, причем - единственно доступным для смерти бессмертного существа способом: прозвучать и навязать себя миру  - стать добавлением к достаточному... Слишком много в этом от жизни: добавлять и добавлять, когда для мира от тебя достаточно - не быть, не существовать вовсе, быть никем! То есть совершенно недостижимое.
    А второе по предпочтительности - скоро умереть.
    Но Лиэслиа был сердит и (поэтому) назвал себя бес-сердечным, и стал сердцем бессердечного мира (стал добавлением к видимому - невидимого, но не всего, а лишь своего), и благодаря этому добавлению у людей на Йоркширской пустоши (носителей языка и возможных на-зывателей по имени) появился шанс остаться в живых и даже не стать «живыми убитыми»... Лиэслиа хорошо помнил этот древнеегипетский термин, означающий тело, выполняющее повеления извне!
    Означающий воина, попавшего в плен.
    Как всегда, означающий (помечающий знаком осознания) много больше своего непосредственного называния: случись этому миру остановиться, и эльфам не будет в нем места... Тогда им самим придётся стать чем-то, чего не было испокон: они станут данностью и более не будут приходить и уходить, как вращение зубцов шестерни, цепляющей другую шестерню - как deus ex machina...
    -  Он не попал в плен, - сказал Эктиарн.
    -  Или попал, - сказал Лиэслиа.
    -  Если у короля возобладает здравый смысл, он не захочет навлекать на свою землю войну со всей Скандинавией, - Эктиарн имел в виду, что возможно забросить в море гораздо больший крючок, нежели миллионы тон мыса Фламборо: например, полуостров…
    -  Можно.
    И они, не забрасывая, забросили.
    -  Внутренний Круг, - сказал Лиэслиа. Что означало: никаких кругов.
    Гудвин, престидижитатор, как раз и считающий себя частью (или - в идеале - всем) круга, не слышал этого приговора себе. Гудвин полагал себя победителем над одиноким, потерпевшим крушение в море Хаоса, викингом. Впрочем, это не имело ни какого значения. Всё было сказано. Как именно умрёт пленённый викинг (то есть как именно какой-то там туземный король с ним решит поступить, не имело никакого значения. Просто потому, что даже для людей никакой смерти нет.
    Ведь эльфы - это и есть люди.
    А куда вы пойдёте: к silentium христианства или к языку Стихий? И будет ли этого с вас довольно? Не знаю.
    Или не хочу знать. Это ваше дело и ваше слово.

    p. s. Но в той московской квартире не всё было кончено. Разговор был продолжен через несколько десятков лет. Причём продолжен не самым лучшим образом.   Но напомню:
    ___кроме того, что эта сказка о человеке Воды, натершем свою ахиллесову пяту и (тем самым) ее нашедшем; кроме того, что благодаря своему на-хождению человек Воды сумел не вытечь сам из себя (и - по прежнему - оказывался способен наполнить любой объем: быть и здесь, и везде, и всегда, и сейчас); кроме того, что эту сказку трудно приложить к чему-либо, кроме его (и твоей) ахиллесовой пяты (или души); кроме того, что это - долгая история. история долга.
    ______а если кратко: эта поименная сказка - о пяте (ахиллесовой пяди) твоей души (как бы ты ни тщился от нее избавиться); пред тобою дорога души (и душа души, и имя души), она лишь зовется душой - ей вослед), да и путник на этой дороге назван по имени:

                СКАЗКА О ПОДОРОЖНИКЕ,
                то  есть сказка и обо мне, николае бизине (изображено всё в некотором дискурсе с одним из хороших романов Гарри Гарриссона)...

    -  Добро пожаловать во Внутренний Круг, - сказал я женщине и невольно солгал: мы с тобою, читатель, снова в Москве, а там нет никаких кругов, кроме устроений и телодвижений мирового полиса; впрочем, пусть их! Как сказал некто Cинезий некоему александрийскому патриарху Теофилу: «Я никогда не поверю тому, чтобы душа происходила после тела; я никогда не скажу, чтобы мир и его различные части погибли с ним. Это воскресение, о котором столько говорят, я считаю просто священной и таинственной аллегорией и далек от того, чтобы согласиться с мнением черни»… Чернью же я считаю престидижитаторов, телодвижетилей самое себя, вот пример:
    Её муж (для меня и сейчас, и всегда  - то есть для него самого когда-то «тогда-тогда» - занятый самообразованием: погружённый в компьютер, постигал его графику, собираясь строить на виртуале карьеру; забежав наперёд, замечу, что ничего у него не получится) со значением от монитора оторвался и сделал лицо...
Лиэслиа (будь он при этом) не смог бы удержаться от колкости:
    - Телодвижения.
    И действительно, мыс Фламборо, не смотря на миллионы тонн массы, напоминал колкий рыболовный крючок, заброшенный в воды... Впрочем, ни Лиэслиа, ни Эктиарну не были интересны духовные потуги данного объёма; впрочем, кого вообще интересует объём?
    Меня, конечно. Но того меня, который уже не-я, а всё моё я и все мои не-я.
    Пока же моё я находится в ловушках собственного я: ему будут необходимы данитовы круги. Но тогда, повторяя телодвижения по кругу, моё я никогда не узнает, что вот эта милая московская жена - уже не жена своему мужу, да и никогда ею (полагая его - для себя) не была; впрочем, это не интересно: истина анонимна…   Впрочем, и это ложь, ведь и истиной можно солгать в мире, где всё повторимо.
    Мне в этой московской истории интересна её послесловие: интуитивно пологая, что истина анонимна, муж московской женщины присвоит себе чужую идею, авторизует её воплощение и будет разоблачён; тогда на его защиту встанет корпорация, из самосозранения призванная защищать каждую свою корпускулу… Впрочем, это всё не интересно, ибо тоже сиюминутно.
    А что не сиюминутно?
    Только то, что мы всё ещё люди. Только то, что я не мгновенен. Но это уже выходит за очертания следа этой истории:

    Как подорожник душу приложить
    К дороге, что подошвами натерта.
    Дорога, что бездонно распростерта!
    И ты ее решил одушевить,

    Помочь ей перейти через тебя.

    Дорога, что всегда в пути,
    Сегодня лишь на миг в тебя уперлась,
    Сегодня лишь на крик тобой звучала.
    И ты решил, что ты ее начало!

    Всего лишь будучи ее печаль.

    И вот ты в ее двери постучал.
    И вот ты в ее очи заглянул.
    Или она взглянула на тебя!
    И вот ты, ее двери теребя,

    Решился свою душу приложить

    К одной лишь створке этих тысяч крыл,
    К одним губам из тысяч поцелуев
    И к гробу - одному! - из всех, покрывших землю.
    А если она просто не приемлет

    Такой исчисленной души еще безбожной?

    Как подорожник душу приложи.
    Все остальное лживо, то есть сложно.

    P. P. S. Итак, мир как выражение. Что именно выразилось на лице эльфа?
    А то же самое (только более рельефно), что наблюдалось сейчас  в округе: легкое, как выдох, «здесь» (а это означало весеннюю зарю над мысом Фламборо, где Йоркширская пустошь врезается в Северное море скалой) и легкое как вдох «не совсем сейчас» (а это означало закат чьей-то «все еще человеческой» жизни и рождение юного эльфа) - все это представало изумительным зрелищем...
    Когда бы отыскались глаза, способные объединить части целого!