14. Диверсионные действия у 15 портала

Виктор Гранин
                "Нежные прикосновения этой стервы Дженифер"
Продолжение от:
1.  http://www.proza.ru/2016/02/28/272
2.  http://www.proza.ru/2016/02/28/335
3.  http://www.proza.ru/2016/02/28/642
4.  http://www.proza.ru/2016/02/29/495
5.  http://www.proza.ru/2016/02/29/2456
6.  http://www.proza.ru/2016/03/02/264
7.  http://www.proza.ru/2016/03/03/2439
8.  http://www.proza.ru/2016/03/04/242
9.  http://www.proza.ru/2016/03/05/634
10  http://www.proza.ru/2016/03/05/657
11. http://www.proza.ru/2016/03/05/1330
12. http://www.proza.ru/2016/03/05/1785
13. http://www.proza.ru/2016/03/05/1890
               

Миссия третья. Диверсионные действия в направлении 15 портала. Точка 3.


            Командующий Гудымом полковник имел вкус изысканный, признаки коего проявлялись то здесь, то там - везде на чтобы бы  ни обращался взор командира. Даже само воинское звание - не высокое для конкретно этого случая (впрочем и не слишком исключительного, когда некий шоферюга, чьей обязанностью является перевоз члена какого то там политического бюро, мимоходом делится секретом своего воинского звания - полковник он; а как же тогда должен чувствовать себя боевой батяня комбат- гроза своих волков скорохватов, когда он всего лишь майор; и вот случается такой теоретически возможный случай что, шествуя в воинской форме, они попадаются один навстречу другому, и тогда,  согласно требованиям устава внутренней службы, который, как известно, есть Закон, младший по званию за пять шагов переходит на строевой шаг и прикладывает вытянутую ладонь правой руки к козырьку головного убора?; происходит "отдание воинской ЧЕСТИ (!)"  боевого командира лакею-извозчику (!!!) - звания вообще какие-либо представлялись явно неуместным в случае с хозяином Гудыма, ибо небожителем [по]являлся он в редкие моменты нашей жизни во поле наши ошеломлённых душ.
Каков он был из себя? - сказать затруднительно, ибо сияние его величия ослепляло наше восприятие реальности и лишало способности адекватно отражать явление это в ошеломлённом сознании, давая повод для причудливых в этом деле экзальтаций. Кажется сейчас он мне человеком не великих измерений, сухощавый и весь слившийся с серо-голубой шинелью; черными до блеска залихватски смятыми голенищами сапог; папаха из серебристого каракуля венчала его голову. Говорил он скупо - всякая его фраза была бездонно глубокомыслена и вербализовалась языком, звучащим неожиданно интеллигентным, наполненным тембром, выдающим таинственную высокородность, которую - вот что странно - лишь подчёркивали случающиеся лингвистические изъяны, слабо выраженные грассировкой - но не звуком "Р", а этакой прищёлкивающей "Л".
Не сомневаюсь, что во всём, что относится к сфере содержания вверенных  его попечению ядерных боеприпасов, порядок у него был абсолютный, а вот что касается  отношений с личным составом, то здесь   Он - подбросил мне пищи для размышлений.
Во-первых, предстаёт необъяснимой явная сухость встречи гарнизоном Первого заместителя Министра обороны. Никакой подготовки, никаких спецопераций по собиранию окурков и сверхгенерального драения закоулков и углов. Сказали, что гость посетит нашу роту и поэтому - всех, с лица не сильно сообразительных, рекомендовано было с утра разогнать по разным работам, да ещё, отобрать группу с лицами вменяемого выражения; и пусть они с утра сидят в ленкомнате с томиками уставов на столах; наиболее же непосредственному из нас следовало вызубрить и отрепетировать команды, которые он должен был подавать в случае прибытия в расположения любого, кто  по должности старше командира роты. Собственно, надлежало ему быть в тот день бессменно дневальным у тумбочки и всего лишь для того чтобы вовремя завопить: - Смирно! Командир роты - на выход! - да не упасть при этом от лихости и напряжения.
Как и было предусмотрено планами на сей день - сидим мы, избранные умники, с самого утра в ленкомнате, перед нами нервно расхаживает старлей Толик, которого ротный отделил от офицерского своего коллектива, дабы спрятать с глаз долой.
И вот мы слышим сдавленный вопль дневального; и сделался приглушенный топот нескольких пар яловых сапог, из которого выделилась четкая поступь ротного и его уверенный доклад о том, что всё здесь, о-кей!
Толик наш шустро выскользнул из комнаты, да совсем скоро и возвратился, обескуражено пожаловашись нам, что вот пнул его командир (впрочем неясно был ли этот пинок реальным или же командир ограничился образным его эквивалентом.)
А тут и дверь ленкомнаты распахнулась, да вошёл сухощавый генерал, наполняя  внутренние объёмы помещения, не столько своими биометрическими реалиями, сколько многозначительностью облика, гармонично сосредоточенной в волевых чертах суперкомандирского лица, ещё более подчёркнутые особенного покроя форменной фуражкой; на погонах его, едва ли не избыточно, сияла россыпь генеральских звёзд; по краям брюк красные лампасы как бы воздымали своего владельца над грешною землёй; но, нет - твёрдо стоял генерал на земле, вместе с нами, его богоданным народом.
Наше командование сопровождало генерала, и тут уж были все равны - и Хозяин Гудыма, и наш комбат и ротные офицеры, допущенные к церемонии.
Толик наш старлей тоже оказался не лыком шит - выставив нас по стойке смирно, он обратился к Первому заместителю Министра, с трудом сдерживая себя , дабы в речи своей не перейти на язык матери своей казашки.
Ему всё удалось.
И генерал узнал, что все мы тут собрались, чтобы почитать уставы Вооруженных Сил и запомнить их статьи на всю жизнь.
Генералу наши устремления, очевидно, понравились, и он, оборотясь к нам во фронт, задушевно и в тоже время твёрдо произнёс:
- Здравствуйте, товарищи!
И товарищи, стрижеными столбиками стоящие там, где их застигла судьба, неожиданно слаженно ответствовали, особенно тщательно выговаривая сейчас вот впервые понадобившееся воинское звание адресата приветствия :
-Здравия желаем, товарищ ге не рал ар мии!
Воодушевлённый приёмом, генерал поинтересовался  - из каких же краёв произошли такие орлы.
Узнав, что перед ним сибиряки, интерес его простерся ещё дальше: - как служба идёт, воины?
- Нормально! - задорно ответил за всех, прорезавшийся Валерка, чем, видимо, вполне удовлетворил интерес высокого руководителя Вооруженных сил государства.
Гость не стал тратить время на прощание - и в этом угадывается высокий смысл (нет - прощанию, и да - постоянному боевому дежурству, как частице неустанной работы по защите социалистического отечества) - решительной походкой вышел он из комнаты, вытянув за собою  и офицеров сопровождения.
На этом следы существования генерала армии, как бы обрываются.
  И приходит черёд встречи - но уже не генерала, даже армии, а маршала, командующего родом войск, имевшего касательство к Гудыму, разве что подчинённое  -обязанностью прикрывать объект от угрозы воздушного нападения; правда, задача эта была непростая, если шустрые соседи по планете могли запросто пальнуть по нам из настолько близко расположенных позиций, что ихняя фиговина, перелетев водные пространства пролива, могла застать нас  ещё судорожно мотающими портянки.
Конечно же, не это обстоятельство было причиной странной прихоти командира, приветствовать возможный визит маршала, собственным почётным караулом; а что же тогда подтолкнуло Хозяина Гудыма к этакому выгибону – не берусь строить на этот счёт даже и предположений
Так или иначе, но принялась особо созданная команда днями напролёт совершенствовать себя в строевой подготовке. Для этого нам каждый день выдавали белоснежные перчатки – всякий раз новые. Но тут налетела пурга, перчатки выдавать перестали, но занятия наши не прекратились;  для обеспечения возможности их проводить от котельной загодя приходил бульдозер и делал то, на что обычно употреблялись губари или, за их недостатком, - внеочередные нарядчики, или просто обычный наряд, наконец.
Бульдозер в этом смысле был, конечно же, более производителен, но не вполне аккуратен; так что прохождение нашей команды строем по следам траков вызывало у наших репетиторов гримасы отвращения.
Между  тем, пурга и не собиралась утихомириваться; а маршал сидел на Камчатке уже неприлично долго, пока не махнул рукой на затею инспектировать чукотских стрелков по воздушным целям в их прихотливо неряшливых  самодельных норах.
Маршал улетел в центральный свой офис и надо полагать занялся неотложными командирскими делами; да и нас тоже перестали гонять по плацу и вернули в лоно плановой боевой учёбы.
Эти два эпизода, по моему разумению, могли бы подчеркнуть особую прозорливость Хозяина, неужели предчувствовашего? что придёт время и генерал этот не то чтобы сам станет Министром, а и слетит с этого поста из-за какого-то там заграничного хлыща, проникшего в самое сердце отчизны и посадившего  рядом  с мавзолеем вождя и прахом его соратников и последователей, какой-то, прости господи! – аэроплан.
Конечно, более всего виноват в случившемся конфузе знатный род войск  маршала, но уж, если кинули шефа, то его подчиненные вроде бы тем не только наказаны, но и прощены даже, и позора этого всемирного как бы уже и не имут.
Тогда же наш суперполковник посетил солдатскую свою столовую, где ему не понравилось, как его сынки пожирают, чавкая аки звери хищно ядящие, первые и вторые блюда одною только ложкою, а жидкости блюда третьего выхлёбывают, на манер колымских бичей, из эмалированных кружек.
И сделалось так: как-то, - справа в колонну по одному – заполняя ряды столов обеденного зала, мы были едва ли не ослеплены блеском маленковских гранёных стаканов.
- Неужели водки?! - Передалась по подкорке воинской рати волна фантазии грёз. Но, нет – отныне солдатский наш стол будет сервирован стаканами и – только представьте себе – вилками (относительно уж ножей память моя безмолвствует).
Со временем стало заметно, что стаканов становится всё меньше и меньше, и что их постепенно стали вытеснять, отринутые было, кружки. Но не этот пустяшный факт доминирует в переживаниях того времени; более того существенна загадка улучшения нашего рациона – на столы стала подаваться, замаскированная под обычную баланду, свежая свинина, а в бачках дополнительного питания доставляемых  в полночь на  объекты круглосуточной службы  - свеженина эта представала вообще полновесными кусками.
Чтобы понять, в чём же дело надо представить себе моечное отделение нашей столовой.
Посуда мылась так:
- стояли бок о бок три чугунные ванны: одна наполнялась тёплой водой с горчичным порошком, другая – водой горячей с мыльным раствором, ну а третья – просто холодной водой.
Бачки, тарелки, кружки, ложки со столов, очищались вчерне от остатков пищи – как ни странно, но такая оказия случалась у привередливых едоков – и загружались в ванну номер один; деревянным веслом универсального назначения (им же перемешивалось содержимое варочных котлов, каши, супы) интенсивно ворошилась эта грохочущая масса; после чего посуда перемещалась в ванну номер два и уж оттуда в ванну номер три.
Отмытая таким способом утварь выставлялась для проверки качества старшиной, начальником столовой. Если его царственная рука ощущала признаки не отмытого жира, то очистительный процесс возобновлялся любое число раз ради достижения результата, удовлетворяющего  старшину.
-А стеклянные стаканы?
Ну, наконец-то, дошло! Они бились; и осколки их попадали, -  разумеется ненароком,  -  в  бочку  с пищевыми отходами, поступающими прямиком к кормушкам свинарника, где полупьяный рядовой советской армии, любитель писать своей подружке о том, как же сложно ему совершать скрытые полёты над американской территорией (перлюстраторы нашей почты, должно быть, давились от смеха, прежде чем передать его письмо куда следует; а ведь его, стервеца, даже на губу не посадишь - в самом разгаре опорос, а нет его, так выхаживание молодняка, а там уж и случка свиноматок подошла. Хрен с ним, пускай совершает виртуальные  свои полёты, всё равно информация об этом не уйдёт за пределы Гудыма), да в свинари любого ведь не поставишь - и он, тайный летчик виртуальных ВВС, как ни в чём ни бывало, продолжать сдабривать злополучную эту объедочную смесь облагораживающим комбикормом.
Безмолвные хрюшки съедали эту, невиданную до сей поры, пищу и им от этого становилось плохо; поголовье свиней несло потери, превышающие возможности естественного воспроизводства, а мы радовались объявившимся, по столь прихотливой цепочке совпадений, деликатесам.
Больше к столь печальной свинячьей судьбе я  ничего добавить не могу, но думаю, что участь их сообщества на просторах гарнизона более оптимистична, чем тех же маленковских стаканов, которых мы больше так и не увидели.
Зато появилась на свет новая казарма.
Старые казармы до сих пор вызывают у меня ностальгические переживания. И вот ведь, что бы это значило - обыкновенный  же  это типовой барак на две роты, но сделан был из дерева, и так добротно, так любовно обжит многими поколениями невольников судьбы, что ни щелочки не было в старых оконных пролётах, так обустроены внутренние помещения, особенно туалеты, что в свободную минуту собирались служивые, и, в умывальнике, полу возлежа на кафельном полу, рассупонив форменные свои причиндалы,  в обстановке, почти что семейной, вели ли разговоры, просто ли молчали, слушая завывание пурги за стеной – «порывы до сорока метров в секунду» изо дня уже в день бубнили синоптики; только - что там пурга? пусть в ней барахтаются часовые на постах! а нам здесь сухо и тепло, и кровля так тщательно склёпана железом, что ни струйки снега не проникнет на чердак, а это значит, что крыша надёжна, что её не сорвёт, и что она, действительно прикрывает наши расслабленные в этот час головы. Скоро отбой, и, может быть приснится тебе под  покровом  ночи что-то особенно дорогое, а нет – так матушка родимая прикоснется к твоей головушке ласковой своей ладонью: - Спи, сынок – всё будет хорошо!
Но хорошо  должно было быть вовсе не то, что вам напето под завыванье вьюги, а вот это архитектурное совершенство из  блоков сборного железобетона, специально доставленных морями, океанами с материка.
 Она в два этажа. У неё широкие окна  в стенах и новое оборудование внутри: всё, как задумали военные архитекторы для процветания личного состава вооруженных сил.
Но внутри - казённый блеск регламентированной окраски; но злые сквозняки повсюду, и оттого непроходящий холод обширных объёмов; А спать в них удаётся, если только упакуешь особым образом постель, да сверху набросишь шинель и ватную куртку спецпошива; и, вообще – жопа! – это чудо архтектуры..
А как отсюда будет ломиться батальон, поднимаемый по тревоге, да все бойцы – в один выход, по лестничным маршам – на плац, а там строиться и – бегом, на опорные пункты обороны?
Надо проверить!
И вызывает меня мой всегдашний собеседник из штаба Гудыма на инструктаж и даёт задание занять позицию на каптерках, сохранившихся со старых времён как раз в полусотне метров от казармы; когда же будет твой батальон выбегать по тревоге на построение, то выбери удобную минуту, да изобрази шквальный огонь тайно пробравшихся сквозь периметр ограждения диверсионных сил; затем, не мешкая – в отрыв, и встречай выдвигающиеся ротные колонны не менее интенсивным огнём; а уж потом ступай, как обычно, взрывать портал – на  этот раз Первый.
Ясненько!
Сижу в казарме и жду звонка. Действительно – к телефону! – зовёт дневальный; а в трубке – знакомый голос: - Вперёд! Беру автомат и, отмечая про себя, как занялись мои надзирающие вычислять, сколько же времени остаётся до объявления тревоги, совсем скоро занимаю удобную позицию напротив крыльца. Тут и ревун даёт себя знать; упали на всех окнах шторки светомаскировок, и с грохотом из дверей казармы начало выбрасывать людские массы со снаряжением в охапку. Налево, направо разбегаются солдаты, занимают своё место на плацу, формируют отделенческие, взводные строи.
К половине состава уже набирается.
Даю не очень длинную  очередь. В ненастных сумерках белой ночи пламя холостых выстрелов ошеломляет даже самого меня.
А там, внизу, сделалось невообразимое, с грохотом полетело на бетон снаряжение, ломанулся во все стороны, уж было обозначившийся, строй; и кто-то совсем уж ласковый- мама! – позвал себе на помощь.
Но – надо делать ноги, ибо не растерялись офицеры и уже выбегают, клещами меня собираясь изловить, да надавать тумаков батальонному изменнику.
Помчался и я как лось. А куда бежать-то – когда нет возможности оторваться от преследования и нужно всего лишь укрыться. А куда же  в населённой местности? Да хотя бы в подъезд этого дома! Всё правильно – не может никому прийти в голову, чтобы военнослужащий срочной службы взял бы да вышел без разрешения за пределы условно обозначенной батальонской границы, да ещё и  в расположение жилого городка.
 Промчались мои преследователи, и теперь уж моя очередь их догонять, потому что не успеваю я к мосту – вон, первая рота уже пробежала его и часовой на втором КПП распахивает ворота,  пропуская  усиление караулам порталов; а другая – подпирает первую и только хвост её колонны  колыхается у моста, стремительно уползая вдаль.
Стреляю вдогонку, без заметного эффекта; снова обозначились охотники меня изловить; прикрываясь развалинами теплотрассы, бегу уже не на третье КПП, а  прямо ныряю под колючку периметра и оказываюсь на оперативном просторе; сворачиваю направо, пересекаю речушку вброд и спешу на склон Улитки, чтобы повторить знакомую уж схему нападения диверсантов на портал.
Но сейчас лето; белая ночь перешла в ясный день; и я отмечаю для себя, что замечен на фоне начинающей расцветать тундры; и охотников меня изловить уже выслали; и они уж открывают специальную калитку на углу периметра - а я успел только  добрался до характерной лощины слева от высоты; и тут уж я - как на ладони, а кругом открытая местность. Только чуть ниже по склону, а это значит – ближе к преследователям, чудом произрастает куртина ольхи.
Чудо это вполне для меня объяснимо: зимой лощина эта забивается  многометровой толщей снега; в ней и проводит безбедно суровые дни стайка ольховых подружек. Долгой весной, когда сойдут уже на солнцепёке снега, а сугроб этот всё не тает, продолжая укрывать ольховник от  ночных морозов; потом, уже к лету, прогреется эта снежная масса от поверхности до основания и, в один миг, начнёт таять, тёплыми ручьями прорезая толщу снегов, сохраняя останцы снежника до середины лета. Открываются ольховые ветки навстречу незаходящему уже солнцу, да щедро питаются талой водой снежника. Им спасение; спасение сейчас и мне – валюсь в самую середину зарослей и замираю.
Охотники до меня, уже подошли к моему укрытию и не спешат проявить свою резвость; они садятся у края ольховников, закуривают и начинают предаваться редкой минуте  выпавшей свободы. Разговор их праздный отнюдь не о бабах, как это вообще водится в мужских сообществах. Они взахлёб делятся своими предположениями о том, что же находится там, в подземелье, и как там всё устроено.
Тем временем я начинаю ощущать, что в спешке я упал  на, невесть откуда здесь объявившуюся, железяку, которая всё сильнее упирается мне в бок и теперь я принуждён находиться в позиции «палка», как учит приверженцев йоги, мудрый гуру. Надолго меня не хватит. Но и охотники чувствуют, что им пора возвращаться к своим командирам.
Они уходят.
А мне остаётся только изменить первоначальный план. Я спускаюсь вниз, к реке, и по этому берегу пробираюсь сквозь ограждение вовнутрь зоны, оказываясь у основания отвала. Сюда сваливали проходчики породу, извлечённую из недр горы. От подошвы подземелья по отвалу спланирована обширная площадка, удобная для маневрирования грузовиков, загружающихся в недрах хранилищ. По бровке отвала легко было устроить окопы для стрелков охранения, и я уже чувствую, что один из них засел там, прямо надо мной.
Орлом взлетаю я по откосу наверх, заметив, как ошеломлённый стрелок выставил свой автомат и, совсем по-детски, имитирует звуки производимых в меня выстрелов, сэкономив таким образом, государству немалую сумму на патроны, хоты бы и холостые.
Мимолётно я даю свою богатую очередь и, уже пробегая, отмечаю краем глаза, как падает защитник на дно окопа, обхватив руками голову.
Скрытый во мне гуманизм подводит меня; я останавливаюсь и, обернувшись к пострадавшему, пытаюсь оценить – сколь же тяжкое поражение нанесло лицу воина пламя моих выстрелов.
Ничего.
Только лишь испуг.
И я  устремляюсь вперёд. Мне остаётся  сделать всего лишь с десяток шагов, чтобы, брошенный мною взрывпакет,  долетел бы до входа в портал. Но меня ловят, валят на землю и мне уже не вырваться на свободу.
Всё, моя миссия бесславно окончена.

Безусловно, я не гожусь в герои даже моего рассказа. Но, безусловно и то, что я вхожу в число первых любимчиков случая, иначе кто бы другой мог провести меня тёмными коридорами времени, сохраняя от сумасбродств охранителей, более всего охочих до наших жизней, слишком часто подменяющих кропотливый труд балансирования над пропастью множественных интересов нас, людей сирых и убогих -  горячечной своей брутальностью, которая должна по их мнению обозначать высшую степень державности, а демонстрирует, почти всегда, то, что мы называем  - дурогонством.  Но сколько нас -  их милостью - нашли свой конец на поле бессмысленных битв! И уж тут-то я могу сказать, что случись мне поучаствовать не в игрушечной миссии, а просто  в реальном боестолкновении, не первая, так вторая неприятельская пуля была бы моею.
Я знаю это.
 Ну да - что из того - это ли повод для увёрток? Когда от неизбежного спасенья нет - иди и соверши неотвратимое. Ничего, что, тем самым, ты даёшь возможность прохиндеям не только сохранить себя, но и заделаться героями на многие времена.
Да только - что за проблема?
Бессмысленны фальшивые доспехи величия, хотя и приятны! И тут уж я чувствую, что курс моих рассуждений ведёт в логический тупик. Да, судоводитель я - никудышный. Но ещё крепки шпангоуты моего корабля, и волны случая стекают с  его палубы не в трюм, а прочь за борт, сталкиваясь, и бурунами  вскипая в шпигатах.
 Корабль Жизнь знает своё дело!

Миссия четвёртая миротворческая. Точка 4

-Десятый взвод, тревога!; форма - повседневная.
Выдвигаемся к спортзалу, где проводится еженедельная по субботам дискотека (если выразиться в терминах более позднего времени).
Но контингент к тому времени уже изрядно выпил и танцевать не хочет  а хочет бить морду тому, против кого найдётся компромат или просто предубеждение.
Оно нашлось – обычное. Гэсээмщики  (так называли  служащих ракетного полка стратегического назначения) в свою очередь обозвали когото из отдела испытаний  авиадвигателей,  или, другое название, отдела кондиционирования – а уж какое название  оно, действительно носило, я не знаю, да и узнать не пытаюсь. Широко сейчас известно, что они занимались поддержанием нормативных условий среды для сохранения работоспособности ядерных боеприпасов, сохраняемых в недрах скал спецобъектом под простеньким названием Портал. И им действительно было бы обидно услышать прозвище ассенизатор.
Когда мы добежали до места действия, мы уже знали что нам надо делать.
Веселье здесь было в полном разгаре и, как это чаще всего бывает, кто-то не в меру активный обозначал явное желание подраться, и  уже нашёл того, в отношении кого это желание могло бы быть реализовано. Окружающие, хоть и разделились на противостоящие группировки, но обострения не то чтобы не желали, а их пока устраивала роль миротворцев. Эта куча мала, по-молодецки вопя, хватала друг друга за грудки и пыталась тем восстановить спокойствие. Однако, буяну подобный исход не нравился, его больше устраивало то, что каждый рвался остановить его попытки, впрочем сомнительные в решительности – прекрати его удерживать и он удивился бы столь неблагополучному исходу баталии.  Однако ко всеобщему благоразумию дело и не думало продвигаться и потому вероятность нежелательного обострения ситуации была достаточно велика, чтобы нам было велено выступить шеренгой и теснить весельчаков во внутрь спортзала.
И тут я выхватил  из свалки знакомого, Иванова.
- Товарищ подполковник, пойдемте отсюда.
- Степаныч, ты меня, того, на губу не надо.
А почему нет? Наша губа - не чета старой, той, что располагалась ещё совсем недавно в приземистом бараке, с низким потолком, где размножалось неимоверное количество крыс, которых - прежде чем спать отдыхающей смене - приходилось распугивать стрельбой   из табельного оружия. Нынче была уже  введена в строй  губа новая: на бетонных сваях вознеслась она над мерзлотой; тепло, сухо в ней, краска свежая радует глаз. Знатно постарались рабы или еще их одно название - ломы. И ничего обидного нет в том, как называли гудымовцы военных строителей тихоокеанского флота - тёмными тенями перемещавшихся, не пересекаясь с нами, на крохотном пятачке закрытого гарнизона.
Мало ли кого как назовут.
 В тундровом посёлке - уже последующих для меня лет – например,  даже приёмные двое ребятишек звали мужа их матери -"Салага": точно так же  как и все остальные жители. А что было делать носителю этой не по возрасту выданной кличке?
Так вот, строители построили, а мы в этом году обжили новую губу - попасть куда, не скрою, мечтал и я, да вот не сбылось.
К той минуте, когда мы выдвигались к месту действия,  всех губарей уже выперли из гостеприимной обители; наряд вымыл полы и сменил постель: всё было готово к приёму дебоширов.
 А вот подполковник хочет ночевать дома.
И это правильно!
-Но до дому, уж извините, провожу.
В дверь квартиры трезвонили по очереди и долго; а когда она, наконец-то, открылась Иванов рванул было в наступление: Ты чё, Нюрка, ****ь ... но был остановлен суровым обращением ко мне:
 – Сержант! (вот так вот – с повышением, товарищ младший сержант!)  Этого - где взял, туда и положи....
- Ну, нет!
И: стоп! - уже захлопывающуюся - дверь ногой.
Провинившийся был впущен в собственный дом, и я уверен в скором примирении сторон, и чем оно закончится в уютной атмосфере тщательно лелеемой спальни - тоже догадываюсь.
На чём, спрашиваете, основывается  последнее мое предположение.
Да что же ещё может прийти в голову мне, наблюдателю,- пребывавшему некогда на излечении от невропатологически болезненного своего состояния, - тех перегрузок,  которые испытывал хирург нашего госпиталя,  - тоже, кстати, подполковник -  ежедневно, сразу же после обеда, начинавший хирургические манипуляции над плодовитой женской половиной нашего гарнизона.
Бывалоче, соберутся мои соратники по оружию и госпитальным изобильным харчам у непроходной двери в  операционную, натащат  из палаты табуретки, чтобы, значит, можно было дотянуться лицом до не закрашенной части стеклянной филёнки и познают себе таинство аборта. Да так при этом увлекутся, что, иной раз, выйдет подполковник Галахов во всём своём стерильном облачении и вытянутыми руками в перчатках приглашает:
-Заходи, и тебя, дружочек, поскребу! 


 Но все те мои предположения относительно тонкостей человеческих отношений не содержат и ничтожной доли неуважительной иронии. Более того я  всего сильнее доволен тем, что участники этих историй ведут себя не как дрессированные бобики, а живут той жизнью, какая складывается предпочтениями сторон и балансом сил, эти стороны активизирующих.

Утром  участники побоища были, как это делалось всегда, освобождены, и все, как один, что называется - как огурчик, весёлым ручейком, преодолевая одно КПП за другим, устремились в  привычные подземелья,  да к наземным ангарам, где – надо полагать! – и приступили к дальнейшему исполнению своих обязанностей  по поддержанию обороноспособности государства на надлежащем уровне.
Их рабочая неделя  вступила в свои повседневные права.

Миссия пятая. Мега. Направление 5

Она была прекрасна своей дьявольски совершенной формой.
Только что её доставили сюда на большегрузной машине, сняли защитный контейнер и по рольгангам перекатили с грузовой площадки в зацепы манипулятора.
Укрытая брезентом от несанкционированных взглядов, она выступала неким абстрактным объемом, пока порыв ветра не заголил это тайное создание изощренного ума.
Стоял крепкий мороз. И норматив, определяемый необходимостью обеспечения работоспособности деталей взрывателя, был предельно сжатый; поэтому от офицеров инженерно-технической службы шел пар, когда они замысловатым изворотом манипулятора вводили изделие в распахнутые створки люка корабля, такого воздушного на вид.
Только широта размаха крылатых плоскостей, распростертых от края до края взлетно-посадочной полосы, говорила о том, насколько тяжелый груз была она готова доставить за долгие часы полета над материками к заранее обдуманной цели, где в это время, такие же, как я, люди беспечно совершали обычные свои благоглупости, прожигая мгновенья  единственным способом дарованной им жизни, избежавшие, значит злой участи аборта или преждевременного выкидыша – да мало ли какие ещё препятствия поджидают нас на путях явления на свет.

Мегатонны аккумулированной энергии готовы мы были обрушить на головы противных народов, раболепствующих перед капиталистическими своими правителями и не выражавшими в активной форме своего намерения присоединиться  к миру прогресса и социальной справедливости.

Там, у серебристого бомбовоза, оставалось только выполнить заключительные операции, и - командир славной этой рабочей группы мог уже себе позволить расслабиться в тепле  стоявшего рядом небольшого автобуса.

Юноша сидел в пустом салоне своей командирской машины и сквозь заиндевевшее окно смотрел на жаркую работу специалистов. Явившееся из-под брезента совершенство нисколько не тронуло его - он был в это время несколько рассеян. Что, в принципе, недопустимо для младшего сержанта, командира спецкоманды, обеспечивающего со своей стороны проведение общей операции.
Но вот он думал об отвлечённом. Почему? - кто знает! Да потому, наверное, что был уверен в своих ребятах.
Неожиданности здесь вряд ли возможны.
Лишь однажды за месяцы службы здесь потребовалось его внештатное  вмешательство.
Боковым зрением он заметил тогда, как от линии стоявших поодаль истребителей-перехватчиков отделилась автомашина и направилась в их сторону. Тут же по реакции часового из оцепления он понял, что ситуация хоть и находится там под контролем, но все же развивается не так как следовало.
Тем временем автомобиль продолжал приближаться, а часовой уже поднимал свое оружие.
А ведь на директрисе огня находились перехватчики.
Приятно, конечно же, было бы осознавать впоследствии, как досужими байками передавалась потом  от дембелей салагам легенда о том, как мы сделали тогда этих "Яков", хотя вряд ли повреждения, причиненные автоматной очередью самолету на земле, были бы значительные.
Но, вполне вероятно было бы тогда обострение отношений командования здешнего военного округа, владельца этой техники с их Батей - незримым генерал-полковником, стоящим во главе  особой структуры военного ведомства, запустившего свои части  в укромные места обширного нашего отечества.
Никто, никогда не учил его  давать оценки премудростям этих отношений, да и осознание  их им вряд ли предполагалось вообще кем-либо. Но оказалось, что достаточно было увидеть что-либо подобное со стороны, а хоть бы и из-под некой условной подворотни, чтобы в единый миг принять тогда решение.
В малый отрезок времени, достаточный лишь на то чтобы нажать на спусковой крючок оружия, он выскочил из автобуса, на бегу приводя к бою свой автомат, давно уже долгими тренировками ставший как бы частью его тела.
Нескольких прыжков оказалось достаточно, чтобы, оказавшись в зоне конфликта, крикнуть:
-Цыцульников, отставить!
Не было в целом мире другого, кроме него, человека, имевшего право отдать этот приказ.
И огневое развитие событий было остановлено.
Молодец, Коля, на пользу, знать пошла та невольная моя затрещина, что остановила, - в одной, давней уже, ой, какой непростой ситуации, - слезы, этого еще совсем парнишки, недавно оторванного от матери.
Автомобиль юзом затормозил, из его кабины с поднятыми руками выпрыгнул обескураженный майор, оказавшийся дежурным офицером летунов.
Сразу же он оказался в цепких руках наших особистов, оказывающихся рядом всегда, когда есть возможность отличиться.
На этом конфликт был исчерпан без видимых последствий, словно бы и не начинался.
Нормально, парни!
Да, неожиданности невозможны.

Ну, а если они всё же обнаружат себя? Например, в форме нападения реальных диверсионных групп.
Разумеется, и такой вопрос родился когда-то в моей голове. Тогда, выслушав его, наш, более всего сведущий в этих   делах, специалист из штаба, сначала удивленно посмотрел на меня, и, подумав некоторое время, изрёк:
- колонне – увеличив скорость и дистанцию, прорываться в точку передачи изделия средствам боевого применения;
- а караулу надлежит спешиться и принять бой на время, необходимое для развёртывания частей системы активной обороны.
На час времени наших жизней надо чтобы хватило – этак рассудил уже я сам – а хватит едва ли больше чем на двадцать минут…

-Сынок, пусти обогреться,- и промерзший командир технарей,  не дожидаясь разрешающего моего кивка, поднялся в салон и сел рядом, хотя вокруг были сплошь свободные места.
Помолчали.
-О чем призадумался, боец?
-Да, так, пригрезилось что-то, товарищ полковник.
-Не бери в голову, - последовал совет бывалого человека.
А как, скажите, - не брать, - если прямо сейчас уже прет в эту дурную твою башку, уже другое, уже что-то такое пустяковое, что не хочется продолжать беседу, а, отвернувшись от всего, уставить свой взгляд в окружающие дальние сопки и, выступающий из за горизонта, краешек моря; да, обострившимся некстати своим существом, ловить, возникшие, казалось бы, из ничего, своевольные знаки:


 Мне был намёк: - Ну напиши стихи
 Об юбилее нашей части...
 Да, стало быть, дела мои плохи.
 Мне этот юбилей, как для собаки - здрасте!
 Вот мне б на волю вырваться скорее,
 Где ходят женщины, доступные, как свал.
 Чтоб этот гриб плутониевый ядерной идеи
 Врасплох меня истасканным застал...
 Один малейший миг. И вот уже в материи межзвездной,
 -Тот, изначальный, мир её в галактиках тесня,-
 Навек обречено блуждать, частицею ничтожной,
 Теперь миллимикрон того, что называлось прежде - Я.

Вот вам излюбленный гротеск юноши, на пороге  своего двадцать первого года  краснеющего всякий раз от одного только лишь упоминания о женской прелести, даже в части малых её элементов прельщения,  не говоря уж о ком-то, обладающем всеми ими в форме конкретной совокупности!
Однако же, кто их приглашал, эти вирши, явиться в столь неурочный час, без пропуска и надлежащего пароля,  сюда, где всего лишь несколько шагов отделяет тебя от только что своевольно приобнажившей себя ядерной бомбы?

Миссия шестая.  Знаменосец. Точка 6.   

Ча-а-а-сть, смир-рна-а! К торжественному маршу, по-ротно, на одного линейного дистанции, управление - прямо, остальные - напра-во! Ша-агом, марш!
Взвилась к небу  звонкая медь духового оркестра, и ты с первым тактом славного марша - впереди всех -  ладно чеканишь шаг, удерживая на вытянутых руках красное, с золотым шитьём, Знамя части. Не шелохнётся древко, а ветер играет тяжёлым полотнищем и приходится изо всех сил напрягаться, чтобы держать шаг и равнение.
Ты - знаменосец, ассистенты - у тебя по сторонам; за тобой идёт управление; за ними роты; за ними - подразделения обеспечения, а замыкает колонну сводная рота офицеров подземелья со своим полковником во главе; когда же все они минуют командование части, то в движение придут музыканты и, взыграв в слаженном строю что-нибудь особенное, завершат сегодняшнее торжество.
А пока, я с тревогой чувствую, как начинает потрескивать моё туго натянутое галифе. Это не выдерживают напряжение мои видавшие виды штаны, и - точно по шву, соединяющему лавсановое полушерстяное полотно с простым материалом надставки, предназначенной для обитания в голенищах сапог – происходит некая дизъюнкция, разрыв образуется, который я не только чувствую, но и отстранённым своим зрением фиксирую, как расширяется образовавшая прореха и белым пятном является на свет материя кальсон, резко контрастирующая с зеленью формы и алым полотнищем символа воинской чести.
Чувствую также, что происшествие это  остается   замеченным не только мною.
Однако же никакой реакции  на этот конфуз не последовало, только с той поры пресеклась традиция выставлять знаменосцами сержантов нашего взвода - элиты части, для которой в солдатском клубе был отведён особого рода подиум, отделённый от общего зала  фигурным барьерчиком с ещё более фигурными балясинами. Отсюда мне не раз довелось слышать как, во дни праздников, жена одного из наших политработников, театрально заламывая тонкие руки, завывая на все лады высочайшим своим контр-альто, читала про демона, томящегося в изгнании. Не уверен - как там с демоном обстояло дело, но мои страдания быть свидетелем происходящего в тот час были столь велики, что я закрывал глаза, чтобы хоть не видеть сцену, если уж прекратить слушание не в моей власти.
В том месте, где классик, устами - экзотической для нашего круга – томно-жеманной женщины повествовал о том, что бедный демон вошёл, любить готовый,  я прекращал свои прихотливые страдания и сливался с оживлением более активных зрителей в зале, очевидно, как и я же, представивших с солдатской непосредственностью выход этого мужчины, готового, как это сказано, для того чтобы заняться любовью. Разумеется, каждый из нас на себе испытал - каково это быть готовым, но наедине с самим собою, в коллективе же мы представляли  из себя пассивных носителей соответствующего вооружения, да и то, в массовом виде, представали таковыми разве что только в бане.
Вскоре после этих переживаний, начался вывод из городка передвижных ракетных комплексов, так что мне ещё предстояло в качестве начальника караула,  по разово оформленным документам, осуществлять пропуск боевых машин через наше КПП, лично проследив тогда, чтобы часовой  реализовал свою обязанность произвести досмотр транспорта не дальше брезентового полога установки. А что же касается шасси, то мне ли будущему нефтеразведочному механику, испытывать особый пиетет перед колёсными тягачами минского завода - будь это изделие 7313 да хоть бы и 537. Так скончался ракетный полк. И  с кем  теперь остаётся веселиться нашим офицерам на традиционной дискотеке по выходным? – знак вопроса.
Скоро расформировали и наш доблестный взвод; раскидали нас - кого куда! - я же достался балластом на душу командира первой роты капитана Степаненко, надёжно прикрытым от посягательств службы справкой, выданной моим персонально лечащим врачом подполковником Першиковым. Не задолго до этих реформ, этот невольник Гиппократа вошёл однажды в палату, чтобы в очередной раз проверить состояние моих нервных реакций, и, получив в ответ на прочерк щупом по солдатскому моему прессу дрожание новообразованной жировой прослойки, укоризненно покачал своей головой и произнёс: - Пора выписывать! Заметив, что я несколько опечален таким разворотом событий, он успокоил меня, сказав, что уж теперь - до самого дембеля - я освобождён от любых занятий, связанных с несением службы. Однако же дальнейшие события развивались не совсем что бы так. Иногда я всё же соглашался с уговорами командира и заступал в суточный наряд  - но только уж туда, где находил для себя приемлемым. Не смотря на это, товарищ капитан письменно охарактеризовал меня вполне прилично.
Оцениваемое мной, как форменное безобразие, это положение должно же было прекратиться, что и произошло вскоре, когда я с группой сослуживцев, пройдя под звуки "Прощание славянки" последний раз по плацу, погрузился в автобус и прибыл на аэродром, но уже не на хорошо знакомую мне стоянку для Мясищевых и Тушек, а к зданию аэровокзала, которое в те годы представляло типовую деревянную одноэтажную казарму, приспособленную для размещения всего комплекса аэрофлотовских служб. Здесь мои друзья, увешенные, заслуженными и не вполне, регалиями, оставили меня наедине с собой, чтобы спустя какой-то час я смог появиться в гражданской конторе неким сержантом, стройным и возмужалым; и пусть на груди у меня не было ни единого значка - всё было роздано отъезжающим на материк, всё равно положительное впечатление я, видимо, смог произвести на окружающих, настолько, что в первый же вечер "гражданки" приобрёл прозвище "Сержант" - но это уж будет другая история. В моей же власти прекратить здесь дальнейшее моё участие в виртуальных дебатах на тему чукотских воинских частей, позволив лишь уделить некоторое время анализу описанных здесь явлений нашей жизни.

Далее  http://www.proza.ru/2016/03/06/329