Юность и борьба за жизнь
Мне уже 14. В этом возрасте все мои ровесники уже работали в колхозе.
Ведь война продолжалась, мужчин нет, а фронту хлеб нужен. Вот и тащили на себе все, что можно, женщины и дети.
Я помню, как меня поразила картина, когда бедные женщины пашут на коровах. Ведь тракторов, лошадей, или волов почти не было. Немцы поубивали, или съели. А ведь для большинства корова была единственным источником питания. А какое от нее молоко, если она целый день в ярме.
Так вот большинство женщин сшили себе что-то типа шлеи и подпрягались к своим коровам, чтобы хоть немного облегчить им жизнь. Не было Репина, чтобы запечатлеть эту картину, получилось бы похлеще, чем «Бурлаки».
Надо было и мне работать, но я ведь ничего не умел. Страшно переживал. Но наступил мой «звездный» час. Приближалась весна. Надо было определиться, кого назначить пастухом. И вот на общее собрание колхозников вызвали меня. Люди пришли к выводу, что я сын учительницы, значит порядочный человек. Всегда неулыбчив, значит серьезный человек, к тому же за мной на тот период никаких грехов перед обществом не было.
Короче говоря, утвердили единогласно. Причем не просто пастухом, а главным. Мне 14 лет. Дали мне подпаска. А ему 12. По сравнению со мной, тот был совсем ребенок. Надо сказать, что должность пастуха была хоть и очень трудной (вставать надо так рано, чтобы с восходом солнца быть уже за околицей, в любую погоду -дождь или град все дома, а ты должен быть на поле и т.д.), но престижной. Главный пастух получал 1,4 трудодня. А председатель 1.5 трудодня. Т.е. почти поровну. А на полевых работах мои сверстники зарабатывали по 0,5 трудодня.
Но никто не хотел идти в пастухи Трудно очень! Но мне некуда было деваться. Работал. Более того! Я в этой жизни занимал немало постов, и всегда был убежден, что заслуживаю их. А вот на главного пастуха в ту пору я явно не дотягивал. Хотя надо сказать, что до первого выхода в поле опытные люди натаскивали меня. Какая трава опасна, и нельзя допускать, чтобы коровы ее ели. Где можно пить, а где нет. Но главное как принимать у коровы теленка.
До сих пор не могу забыть первые роды. Корова молодая. Первый теленок. Она ничего не понимает. Я тоже. А роды шли как-то не совсем правильно. Я от напряжения даже плакать начал. Смотрю, а моя корова тоже плачет. Такие крупные слезы катятся, и так жалобно смотрит на меня. Тут я вспомнил все, чему меня учили, и стал обратно впихивать теленка. Изо всех сил боролся с ним. Наконец, с третьей попытки он пошел правильно. Я вовремя вспомнил, что надо поскорее открыть ему рот. И какое счастье! Он замычал. Значит жив. По пастушьему этикету надо было его взять на себя и отнести хозяйке. В этом случае и магарыч полагается!
Но я попробовал его нести и понял, что не смогу. Силенок не хватает! Я оставил теленка и корову в поле. Вместе с ними и подпаска. Придя в село, пояснил хозяйке, где найти корову. Таким образом, я получил первое предметное образование. В последующем я уже был опытной «Акушеркой».
За полгода пребывания на этом посту было немало происшествий. Но я рос, взрослел, учился жизни, приобретал опыт.
К периоду моей «руководящей деятельности» в области сельского хозяйства относится один не совсем обычный сюжет.
Однажды, уже после начала выгона коров на пастбище, меня вдруг вызывают на колхозное собрание.
А там идет страшный бой. Освирепевшие женщины воюют с двумя мужиками-инвалидами.
Дело в том, что в колхозе к тому периоду оставалось 5 или 6 лошадей. Но все они от непосильных перегрузок были так замучены, что, как тягловая сила уже не годились, а на пашне просто ложились под плуг.
Мужики настаивали, что лошадям надо дать хотя бы недельный отдых, чтобы они, во-первых немного окрепли, а во-вторых стали способны к воспроизводству. Женщины задыхались от ярости.
Как это можно? Мы на себе тащим плуг, чтобы хоть немного помочь нашим несчастным коровам в ярме, а вы лошадям отпуск даете.
Мужчины резонно возражали, что если не дадите лошадям отдохнуть, так и будете на себе таскать плуг до скончания века. Во-первых, лошади сдохнут, а во-вторых приплода никогда не будет, даже в перспективе.
Но как бы то, ни было, здравый смысл победил. Решили дать лошадям недельный отпуск.
Мне поручили с утра вместе со стадом коров забирать и лошадей.
Надо сказать, что здоровая лошадь никогда не ложится. Она и спит стоя. Если лошадь легла - значит она больна.
Выгоняю я стадо в степь, смотрю, все мои лошади легли. В середине дня 1-2 встали и начали пощипывать траву. Мы внимательно присмотрелись, какую траву они едят, и стали ее выщипывать из грунта и относить лежащим лошадям. Как ни странно эти гордые создания взяли еду из наших рук. (Обычно они воздерживаются от этого.)
На второй день - то же самое. Мы настолько болели за них, что стали понемногу делиться с ними своей скудной пайкой хлеба. После хлеба с солью, они охотнее ели траву. Иногда нам казалось, что у них даже слезы идут, когда они принимают наше скромное угощение.
К 4-у дню все лошади уже не лежали, а добросовестно паслись.
А в колхозе инвалиды каждый вечер очень внимательно допрашивали нас о поведении каждой лошади, в подробностях.
Когда к 6-у дню они узнали, что кони уже бегают по полю, гоняются друг за другом, пощипывают за крупы и вообще вроде резвятся, завхоз сказал: «Пора»
Он попросил меня на завтра далеко не отгонять стадо, и на своем костыле доковылял до нас.
Осмотрев лошадей, остался очень доволен. На следующий день он опять пришел, но не один. Привел с собою жеребца.
Этим красавцем гордилась вся деревня. Он был очень породистым, и во время оккупации вся деревня по очереди прятала его, чтобы немцы не убили
жеребенка. А все лошади, которых мы временно опекали, были дамы.
И вот все они, которые еще неделю назад приходили в бешенство, если возле них просто проводили жеребца, на сей раз встретили его весьма дружелюбно и радушно приняли его в свою компанию.
На второй, или третий день лошадей у меня забрали.
Как я потом узнавал: цель все же была достигнута. На следующий год конюшню колхоза пополнили 6 молодых лошадок.
А я для себя на всю жизнь запомнил, что люди, как кони, когда замучены, забиты, затравлены-единственное, о чем они могут думать, это хоть на неделю выйти из этого кошмара.
А потом может быть и физика и лирика и все остальное.
Оглядываясь на тот период, я должен сказать, что достаточно любил своих подопечных. Я никогда никого из них не бил. А и палка и кнут – это антураж. Они настолько привыкли ко мне, что повиновались голосовым командам.
Некоторые были настолько привязаны ко мне, что поражали своих хозяек, когда охотней шли за мной, чем за ними.
А корова в моих глазах всегда была кормилицей, и я относился к ней, как индус, почти благоговейно.
Когда моя внучка Аня была еще мала и спросила у меня, какое животное я больше всех люблю, она была крайне удивлена, когда я ответил «корову»
Вероятно пора пастушества, длительное одиночество на лоне природы, выработали во мне и привычку, и потребность к размышлениям.
В жизни это несет за собой и плюсы и минусы.
Может именно поэтому образованнейший Грузинский князь Александр Казбеги сам пас отары своих овец.
Не знаю. Думаю только о том, что годы, потраченные на этой стезе - это, наверное, для каждого в жизни не потерянное время.
Мне не хочется больше останавливаться на этом периоде жизни и работы. Главное было в другом. На свои трудодни я получил пшеницу, ячмень другие продукты и даже сено. Все ненужное мы продали.
Я страшно гордился, что на эти деньги мне купили штаны, башмаки и еще кое какие вещи.
Но самое главное, на определенный период (пока не съели), примерно на год, от нас отступил самый страшный враг - голод.
Под своей пастушьей мантией я встретил и пятнадцатилетие, и, что самое главное, ДЕНЬ ПОБЕДЫ.
Я был страшно поражен, что ко мне в стадо вернули коров. То есть день объявили не рабочим. Вся деревня гуляет, пьет, веселится, радуется, а я с Юркой (подпасок), как 2 изгоя, вдали от всех. Но потом я понял, что при любом празднике кто-то должен кормить и людей и животных, и немного успокоился.
Между тем подошел сентябрь 1945 года. Надо было думать о школе. Мама упросила районное начальство перевести ее поближе к району, в другое село, чтобы я мог ежедневно ходить в школу пешком. Но тут возникла другая сложность.
Школа соглашалась взять меня только в шестой класс, где я проучился чуть более одной четверти. Но я смертельно не хотел. Ведь все мои товарищи, с которыми я в прошлом году был в шестом, будут в седьмом, а я, вроде второгодника, опять в шестом.
Я это воспринимал, как высочайшее оскорбление. И готов был вообще не учиться. Тем более что все колхозники умоляли меня остаться. Такого хорошего и ответственного пастуха у них никогда не было.
Но мама ходила и плакала по всем инстанциям. Наконец, над нею сжалились, и предложили компромисс: если я до нового года догоню сверстников, то меня оставят.
Но они не знали, что я и в пятом, то не учился.
Пришел я в седьмой. Они уже алгебру изучают, а я понятия ни о чем не имею.
Вот тут-то и началась первая гонка. От деревни, где мы поселились, до школы было около 5 километров. Идти примерно час. Так я решил, чтобы время не пропадало, все устные уроки учить в пути. История, география, литература, еще что-то, пока доходил до дома, уже были на завтра подготовлены. Придя домой, покушав, сразу садился за уроки.
Пришлось математику, физику начинать с первой страницы пятого класса. По-другому никогда ничего понимать не будешь. Это мне говорили в школе, да я и сам это хорошо понимал. За уроками я просиживал все время, оставшееся после школы. А в школе сел на последнюю парту и низко прятал голову, когда учитель задавал вопросы. Но они меня щадили. Не дергали, чтобы не позорить перед классом. Учиться мне было очень трудно. Хорошо, что мама хорошо знала арифметику и этим путем помогала мне в алгебре.
Время шло. Мой труд начал приносить свои плоды. Помню, как все опешили, когда я первый раз поднял руку. Надо сказать, что ко мне все относились сочувственно. Я до сих пор им благодарен.
Но, так или иначе, к новому году я догнал класс, и больше о моем отчислении уже никто и не вспоминал. Тем не менее, закончить год первым учеником мне не удалось, я занял второе место. И не из-за математики, а из-за сочинения. Грамматику я не подгонял.
И, к сожалению, навсегда сохранились пробелы. Слава Богу, что всю жизнь отработал в национальной республике, а здесь это никому не было заметно. К тому же по жизни тоже немного подучивался.
Итак, окончен 7-ой класс. Мне 16 лет. А что дальше? Ведь все пока в руинах, немцы все разрушили. Ведь они почти 3 года оккупировали Крым. Это только школу Советы восстановили. Но школа была восстановлена только в районе. А в селах не было ни школ, ни учителей. Школы понемногу восстанавливали, а учителей взять было неоткуда. И тут в районе приняли мудрое решение. Взять из всех педагогических семей подростков, имеющих за плечами хотя бы семилетку, и, по мнению школы более или менее грамотных, отправить на учебу (заочно) в педтехникум в столице Республики. (Крым тогда был автономной республикой).
Таким образом, я по выбору властей стал студентом.
С этим периодом связано немало тяжелых воспоминаний. Главное из них - тяжелый голод. У меня где-то есть фото того периода. Вид - как будто-то с креста сняли. Нам выдавали по 0,5 кг хлеба. Сегодня никто столько не съедает. А тогда, при отсутствии другой пищи, это на один зуб не хватало.
Кто-то меня научил, продать свой хлеб на базаре. За него давали 50 рублей. На эти деньги в студенческой столовой можно было купить почти 6 порций баланды. Мы покупали по три, два раза в день. Жидкость выливали, и из трех тарелок получалась одна с теплой бурдой. Но самое главное, на каждую порцию давали 100 гр. хлеба. Так что выигрыш был и по хлебу, да в придачу еще теплая бурда. Что не говори, а считалось горячей пищей.
К сожалению, я был в самом бедственном положении. Ни кола, ни двора, ни дома. Помощь получать неоткуда. А большинство были местные, крымчане, их всех поддерживали из дома. Так прошло лето в столице Республики. В голоде, мучениях и все же в учебе.
Но приближался сентябрь. На всех уровнях стоял просто вой. Школы в большинстве сел закрыты.
Детям даже буквы негде выучить. Как это можно! Стыд и срам!
Местные власти приняли историческое решение. Обратились в педагогический техникум, чтобы из их студентов отобрали лучших, немного натаскали и хотя бы 10-15 человек вернули в район с правом преподавания, имея в виду, что все они будут продолжать заочную учебу. Разумеется, что я попал в эту группу. Техникум опекал нас очень плотно. У каждого был свой куратор. Еженедельно давали задания, требовали выполнения. Я и в последующем учился заочно. Кроме названия ничего общего.
А фактическая картина сложилась так. Весной я окончил школу, а осенью возвращаюсь уже педагогом. У руководителей хватило ума послать меня не в ту школу, где я учился (и вместе с пацанами тайком курил в туалете), а в другую.
В районе, кроме него, было еще одно крупное село, где была большая школа.
Итак, я учитель в 3-м классе. Преподавать надо было все, включая пение и рисование! (Это при моих-то способностях по этим вопросам.) А в школе переростки, которые при немцах не учились. В 6-7 классах мои ровесники. А девочки даже глазки уже строили. Мы договорились с директором школы, как будто мне 20. Выглядел я от трудов и недоеданий достаточно серьезно, так что легенде поверили. (Это дало мне возможность отшивать «малолеток»). Но я и сам поверил, что мне 20, и тащил на себе этот груз лет до 30.
Год прошел в трудах и заботах. Как не странно, представители министерства, которые к нам часто наезжали, всегда считали своим долгом навестить мой урок. Затем меня очень хвалили, убеждая всех, что я рожден для школы. Я даже сам уже поверил. Но судьба распорядилась по-иному.
Надо сказать, что запасы, которые я заработал в колхозе, мы за год съели. И ко времени работы в школе, мы опять оказались в объятиях голода.
Учебный год закончился, и я вновь пошел на лето работать в другой колхоз, но уже на полевые работы. Там мы и ночевали.
Володя служил в Армии, в Тбилиси. Однажды днем, я глазам своим не поверил, прямо на полевом стане появился Володя. Оказывается, приехал в отпуск. Увидел, как мы живем, увидел, что мы никак из голода выбиться не можем, и стал агитировать, чтобы мы переехали к месту его службы, т.е. в Тбилиси. Главный мотив, что там фактически нет голода, по крайней мере, такого, как у нас. Так или иначе, мы согласились. Тут встала проблема, как отпускать из района сразу двух учителей. Володе пришлось поехать в Наркомпрос. Не знаю, его военная форма, или личное обаяние сыграли ключевую роль, но нас все же отпустили.
1947 год. Мы приехали в Тбилиси прямо в войсковую часть, где служил Володя. Благодаря хорошему отношению к нему начальства, нам дали какое-то жилье. А с работой? Мама обратилась, ей ответили, мест нет. И на самом деле множество людей, окончивших пед. вузы сидели без работы. А ведь у мамы высшего образования не было. Только среднее педагогическое.
Со мной еще хуже Заочный пед. техникум на всех уровнях вызывал улыбку, как допустим шестиногая собака. Такого здесь никогда не было. Был просто стационарный техникум, на грузинском языке, и то на стадии закрытия из-за ненадобности.
По рекомендации Володи я поступил в рем. мастерскую, находившуюся при этой воинской части. Боже, какой ужас начался для меня. Я не только не умел держать инструмент в руках, но и не знал, как он называется и для чего применяется. Надо было попасть по зубилу, но я почему-то попадал только по руке. Вечно окровавлен, забинтован и т.д.
Причем дело было не только в том, что у меня всегда что-то болело. Я ведь еще старался скрывать свои травмы. Перед другими, в том числе своими сверстниками, было стыдно. Здесь я уже, конечно «первым» учеником не стал.
Но Бог был ко мне милостив. Однажды в мастерскую на ремонт привезли импортный насос, которого у нас никогда не было. Никто не знал, как к нему подступиться. Тут меня вызвал начальник и сказал: «ты у нас самый грамотный, возьми этот насос и разбирайся». А у него все надписи на иностранном языке, к которым у меня всю жизнь устойчивое не восприятие. Взял я этот насос. А он большой, думаю кг. 200 будет. Я просто побоялся, что если разберу, потом собрать не смогу. Взял бумагу и карандаш и стал помечать, что откуда снял, чтобы знать, куда обратно поставить.
А начальство решило, вот что значит академический подход. Что только я с этим насосом ни делал. Запиливал забоины, менял прокладки смазывал подшипники и еще что-то вслепую делал.
Но самое удивительное, что насос после сборки и испытаний заработал. Я очень старался, чтобы его поскорее забрали, а то испортится.
Но, так или иначе, с того времени все насосы такой, или похожей марки, приходившие на ремонт, давали мне. Таким образом, заслуженно или нет, но я, наконец, занял в коллективе свою нишу. Этот насос сыграл выдающуюся роль в моей последующей жизни, но об этом попозже.
Надо сказать, что в части голода Володя оказался прав. Здесь хлеб можно было купить на базаре. Но самое главное на том же базаре, у черных маклеров можно было купить хлебную карточку. Мы конечно сразу же совершили этот аморальный поступок. Купили карточку, и, по существу, голод кончился. Был конец августа 1947 года.
А 16 декабря того же года в стране отменили хлебные карточки. Власти боялись, что в первый день будет большой бум, и в этот день продавали хлеб везде, где только можно, чуть ли не даже в гаражах. Но ажиотаж был сбит за один день. И очень скоро все привыкли, что хлеб можно купить свободно. А про голод и вспоминать перестали.
В последующем, как бы беден не был человек, он все же не имел права утверждать, что голодает. Хлеб был, и не дорого.
В начале у нас было немало разговоров, а надо ли было переезжать? Мы всего 4 месяца попользовались здешними преимуществами, но потеряли свои, уже как-то обжитые места.
В этот период роль Володи была невероятно велика. Он сержант, после службы шел не в казарму, а к нам домой. Он начал конопатить жилище, а потом строить в нем плиту, чтобы не замерзли зимой, он и меня втянул в эту работу, популярно объяснив на всю жизнь, что под лежачий камень вода не течет.
Он убедил нас купить корову и коз. По его требованию я научился заготавливать корм, ухаживать за животными. Строить для них жилище. Все инициативы исходили от него. Я в лучшем случае был помощником.
Но постепенно многому научился, а самое главное ушел из сообщества бездельников. Потихоньку нас стали уважать и местные жители. Мы ведь уже ушли из разряда голытьбы.
Так в трудах и во вхождении в жизнь пролетели три года. Наступил 1950 год. Год, когда Володя должен демобилизоваться, а я уйти в Армию. Он очень боялся, что я окажусь не подготовленным. Фактически, на самом деле, большинство приходило неподготовленными, и было им там ой, как нелегко!
Он очень долго меня муштровал. Но научил просыпаться по сигналу. Одевать обмундирование менее, чем за минуту. А самое главное, правильно наматывать портянки. Надо чтобы при снятии сапога, портянка оставалась на ноге замотанной.
Одним словом я был неплохо подготовлен, и в Армии, благодаря ему, избежал уйму неприятностей! Призыв в Армию знаменует завершение второго этапа моей жизни. Начиналась Новая глава!