Моя война. Долг и память

Владимир Федорович Быков
(Отрывок  из книги В. Быкова «На ветрах моего времени». 2010 год.)

Я давно намеревался отыскать в румынской глуши захоронение отца, погибшего в 1944 году. В пору советской зашторенности о подобных поисках нельзя было даже помышлять. С распадом СССР в стране поутихла шпиономания, открылись границы с соседними государствами. Выезд из России не стал представлять больших проблем. Я посчитал, что настала пора отдать отцу первую и, возможно, последнюю дань сыновней памяти – побывать на его могиле.
В то время во многих вопросах государственного бюрократизма я оставался совково-наивным, полагал, что приеду в румынское село, обозначенное в похоронке, и найду сохранившееся воинское захоронение.
Моя уверенность базировалась на простой логике. С 23 августа, то есть со дня гибели отца. Румыния воевала против Германии на стороне Советского Союза. В послевоенные годы она входила в социалистический лагерь и всегда и во всём руководствовалась указаниями Москвы. Демонстрировала миру приверженность идеям социализма и преданность Великой социалистической державе.  В такой стране не могли надругаться над прахом погибших на её территории советских воинов. Их могилы должны были учесть и прибрать.
Мне казалось немаловажным и то, что в документах военной поры было обозначено конкретное место захоронения отца. В 1944 году на территории Румынии разворачивался седьмой по счёту исторический сталинский удар – Ясско-Кишинёвская наступательная операция. Село, где погиб отец, лежит в полосе былого ожесточённого сражения, рядом с трассой Кишинёв – Хуши – Бухарест, по которой отступали фашистские дивизии. Это значит, ошибки в документах о месте захоронения не должно было быть.
Кроме того, вскоре после гибели отца мама получила несколько писем от ординарца – автоматчика Ивана Ивановича Бескровного. Он сообщал, что отец похоронен на склоне холма, рядом с братской могилой танкистов. На могиле поставлен немудрёный фанерный памятник и сделана надпись. От имени сослуживцев Иван Иванович клялся отомстить фашистам за смерть своего командира, которого почитал как родного. Обещал приехать и подробно рассказать обо всём, что нельзя было писать в письмах. Однако, Иван Иванович не сдержал своего слова. После Победы он не приехал, так как пережил отца лишь на два месяца. В одном из боёв тоже  обрёл безвестное успокоение на чужбине.
Настроившись на удачные поиски, я купил недельную туристическую путёвку и прилетел в Констанцу. По предварительной договорённости с венгерским предпринимателем, «нащупавшим золотоносную жилу» в России, мною должен был заняться его заместитель, хорошо знающий Румынию и местный язык.
То, что ещё не у всех венгров сгладилось неприязненное отношение времён войны и 1956 года к русским, я понял после нескольких дней бесполезного пребывания в Констанце. Заместителя знакомого венгра я не нашёл, а сам он начал ссылаться на непредвиденные обстоятельства, избегать телефонных звонков, а затем вообще отказал в помощи. Пришлось срочно искать другие варианты выезда в район города Хуши. В итоге поездка на подвернувшемся автомобиле получилась однодневной и безрезультатной. Ни в селе Кодэешти, ни в его окрестностях я не нашёл никаких следов захоронений советских воинов времён войны. Никто из местных жителей, с которыми удалось поговорить, о них тоже ничего не знал.
Сдаваться я не собирался. Решил за предстоящую зиму подготовиться основательно и следующим летом выехать в Румынию на своей автомашине. Чтобы ни от кого не зависеть, самому за рулём объехать и осмотреть не спеша весь Васлуйский район боевых действий 1944 года.
Через туроператоров нанял в Румынии группу поисковиков, которые зимой выехали в Кодэешти и опросили пожилых людей, сам несколько раз побывал в Подольском Центральном архиве Министерства обороны РФ. Днями напролёт засиживался в читальном зале. Изучал многотомные архивы 18 танкового корпуса и его 181 бригады: сообщения, донесения, приказы, карты, сводки потерь, описания боёв… Все эти документы особенно ценны тем, что подготовлены по горячим следам  самими участниками кровавых событий. А потому являются живой, неподдельной историей Великой Отечественной войны и жаль, что подобные архивы остаются мало изученными. Раньше носили гриф секретности, а теперь – к ним нет остроты интереса. О войне нам всё рассказали писатели.
Среди моих рассуждений о том, что найти дорогое мне захоронение можно, были и такие. Во второй половине 1944 года исход войны уже  не вызывал сомнений. Красная Армия только наступала. Проводила крупные, спланированные операции по уничтожению фашистов. Руководство страны имело возможность установить жёсткий порядок захоронения погибших воинов. Тем более, что бои шли на территории чужих государств. В освобождённых городах и населённых пунктах  оставлялись воинские части для поддержания гражданского порядка. Эти части вполне могли заняться сбором, опознанием и перезахоронением останков советских воинов.
Сполохи благородных порывов верховного командования, в таком направлении я увидел в архивных бумагах. Жаль только смотрятся они на фоне исторической действительности не более, как разыгранный пропагандистский фарс.
В ходе подготовки Ясско-Кишинёвской наступательной операции 18 танковый корпус был выведен из подчинения 5-й Гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова. Совместно с 6-й танковой армией корпус должен был стать остриём войскового тарана двух фронтов. Потери в танковых частях предполагались большими, поэтому в них побывали представители тыла и сделали предписания. В 181 бригаде проверяющий составил акт, написанный от руки на листках, по всей видимости, брошенной отступающими немцами бумаги. Приведу его содержание с сокращением.

АКТ
1944 год июля 21 дня
Мною, инспектором отдела по персональному учёту потерь сержантского и рядового состава Управления тыла 2-го Украинского фронта гвардии майором Овчинниковым Н. И. в 181-й Знаменской Краснознамённой бригаде 18-го ТЗКК, была произведена проверка состояния учёта и отчётности по безвозвратным потерям личного состава бригады. (Командир бригады гвардии подполковник Индейкин А. М., начальник штаба бригады подполковник Кубланов А. К.).
Погребение военнослужащих, погибших на поле боя, производилось силами батальонов на батальонных пунктах погребения. Специальных команд погребения не выделялось. Схемы описания местности могил не составлялись.
Оформление кладбищ и могил при данной проверке мною не производилось, т. к. на месте дислокации штаба бригады потерь личного состава не было.
Случаев отправки родственникам или на склад НКО личных вещей погибших не было.
Предложения:
1. Учёт погибших военнослужащих вести таким же путём, как и проводился до настоящего времени…(следует описание форм учёта)…
4. Погребение военнослужащих, погибших на поле боя, в дальнейшем производить не на батальонных пунктах погребения, а на бригадном пункте погребения. Для оформления документов на погибших и оформления могил приказом по бригаде назначить внештатную команду погребения во главе с начальником из офицерского состава. Впредь на каждую могилу или братское кладбище составлять схему описания местности могилы и высылать её совместно с именным списком для издания альбомов памяти погибших военнослужащих на фронтах Отечественной войны. Желательно отдельные могилы и кладбища фотографировать и фотокарточки с указанием места могилы и кто в ней похоронен высылать в отдел по персональному учёту потерь Армии или Фронта по подчинённости…
5. В соответствии с приказом начальника тыла Красной Армии №110-412 при каждом батальоне создать специальные комиссии для сбора и отправки родственникам или на склады НКО личных вещей погибших военнослужащих…
6. На запросы о розыске военнослужащих завести специальный журнал регистрации поступающих запросов с указанием результатов розыска. 
Подписи.
Хороший акт составил гвардии майор из Управления тыла. Несомненно, руководствовался мудрыми указаниями сверху. Одного только не учли ни он, ни его тыловое вышестоящее начальство. Во время войны составу танковой бригады воевать нужно, а не от имени общественных комиссий заниматься сбором вещей погибших. Когда бригада наступает с боями по 30-40, а то и более километров в сутки, в обескровленной бригаде некому и некогда фотографировать могилы павших однополчан и привязывать на схемах местности их расположение. К сожалению, такова была горькая действительность танковой части. Не случайно я не нашёл в архивных документах бригады, вплоть до мая 1945 года, ни одного описания воинского захоронения и тем более каких-либо фотографий. Нельзя корить бывших офицеров части и за то, что списки погибших и похоронки на них составлялись лишь в минуты затишья. А если такое затишье наступало через неделю боёв? Через неделю оформлялись и документы. Ещё через какое-то время потери уточнялись и дополнялись. И всё равно они были недостоверными. Вот лишь один пример:
– Донесение штабу 18-го ТЗКК о потерях личного состава 181-й ТЗК бригады за период с 19 по 28 августа 1944 года.
1. Убито: офицерского состава – 4.
2. Сержантского состава – 9. 
Через неделю в штаб корпуса направляется «Уточнённое донесение. За период с 19 по 28 августа бригада потеряла убитыми: офицеров – 6, сержантов – 13». И только один Господь Бог знает, какие на самом деле потери несла бригада в эти дни и где были зарыты погибшие.
***
Надежда умирает последней. В первых числах сентября я выехал на автомашине в Румынию. Дорога дальняя, более трёх тысяч километров в один конец.
Проколесив эти километры не без приключений по дорогам России, Украины, Молдавии, наконец-то добрался до Хуши. Устроившись без проблем в гостиницу, здание которой  было когда-то богатым особняком, решил осмотреть город. Сюда рвались танкисты 18-го корпуса Красной Армии, чтобы замкнуть внутреннее кольцо окружения многочисленных фашистских дивизий. Всего один день не дожил до взятия этого города, отмеченного на картах Генштаба Красной Армии особыми оперативными отметками и знаками, мой отец. Что же он мог здесь увидеть и не увидел в августе 1944 года?
Я дошёл пешком до железнодорожного вокзала, где танковый батальон «зажёг два эшелона с военным грузом и взял в плен одного генерала, трёх полковников и более тысячи гитлеровских солдат». Постоял на перроне. Небольшое одноэтажное здание построено недавно. Всё остальное на вокзале – неопределённого возраста. Ветка не электрифицирована. Пути зарастают травой. Вокруг тихо, спокойно, безлюдно. Ничто не нарушает вечернего сумеречного смирения природы и захолустного людского бытия.
За железнодорожными путями просматривается старинный пакгауз. Почерневшее от времени здание покрыто разрушившейся местами красной глиняной черепицей. Единственный оставшийся немой свидетель событий времён войны.
После общения с дежурными гостиницы, работниками кафе и прохожими на улице у меня сложилось впечатление, что русскую речь в этих местах не слышали с осени 1944-го года. Люди живут здесь своей обособленной жизнью, радуются дешёвым китайским товарам, солнцу над головой, и им глубоко безразлично, что где-то есть Россия, русский народ со своими амбициями, радостями и переживаниями…
Четвёртый день поездки. 6,00 утра. Выезжаю в город Бакэу встречать переводчика. По договорённости с местной туристической фирмой он будет жить в Хуши и, насколько возможно, помогать мне в поисках.
От Хуши до Бакэу 120 километров. Дорога идёт по перевалам горного хребта Маре. То и дело открываются прекрасные виды невысоких скалистых гор, прорезанных ущельями. Живописные долины с небольшими сельскими поселениями и заботливо обработанными полями покрыты утренним туманом. Машины встречаются редко. Больше попадаются крестьянские повозки, запряжённые лошадьми, или коровами. Дорога отличная, но требует повышенного внимания. Она то изгибается и кружится, то резко уходит вверх или вниз, к широкой развязке, то вновь стелется свободно, убегая к показавшейся вдали очередной возвышенности.
Ещё в свой первый приезд в Румынию я обратил внимание  на то, что по всей стране проложены современные добротные дороги. Мне рассказали, что румынское правительство взяло в европейском банке целевой кредит и в короткий срок полностью решило вековую дорожную проблему.
Когда слушаешь подобные рассказы, на память невольно приходит практика больших российских заимствований периода правления Черномырдина и Кириенко. Займы растекались тогда по безадресным чёрным дырам, не оставляя на виду россиянам даже грошевого следа. Воровство и грабежи в России продолжаются и после них.
Переводчик ожидал на автовокзале. Обменявшись рукопожатиями, зашли в кафе, выпить чаю и познакомиться.
Михаил Владимирович, так звали переводчика, оказался человеком с типичной судьбой советского военнослужащего перестроечного периода. Родом из Молдавии. После школы окончил с отличием военный институт переводчиков, затем академию. Специализировался на восточных языках. Служил за границей. С развалом Советского Союза и армии обосновался в Кишинёве. Мизерная пенсия заставила перебраться в Румынию. Там пенсионерам платят больше. Однако средств жизни всё равно не хватает. Перебивается дополнительными, случайными заработками. Мне согласился помочь ещё и потому, что ему знакомы мои переживания, он сам несколько лет назад искал в Германии захоронение своего отца. Как считает, ему повезло. После войны в Германии было выявлено и взято на учёт абсолютное большинство захоронений советских воинов. Их могилы переносили в отведённые места, оформляли в мемориалы. Останки его отца перезахоранивали дважды. Теперь они покоятся в братской могиле, где захоронены более трёх тысяч солдат Красной Армии. На каждого из них у местного бургомистра имеются официальные  подтверждающие документы. С этими документами может беспрепятственно ознакомиться каждый, кто приезжает навестить могилу родного или близкого человека. Так цивилизованно поступили проигравшие войну немцы. Что же касается россиян, то мой новый знакомый рассказал о сетованиях бургомистра, с которым он встречался уже несколько раз:
– За все годы существования оформленной братской могилы советских воинов её посетило не более десятка родственников из бывшего Советского Союза.
Возможно, люди не знают, где покоятся их родные, а возможно, у них нет средств на то, чтобы хоть единственный раз в жизни посетить захоронение близких людей. Помочь им отдать последнюю дань памяти и уважения родным, погибшим на чужбине в боях «за свободу и независимость социалистической Родины», оказалось некому.
Всё это более, чем печально.
Я рассказал Михаилу Владимировичу результаты своих предыдущих поисков, показал отчёт румынских поисковиков. Посоветовавшись, мы решили ещё раз поговорить со старожилами селения Кодэешти и побывать на обозначенном в отчёте местечке «У танка».
Селение Кодэешти расположилось между многочисленными, разными по протяжённости и высоте зелёными холмами. Местами они вздымаются крутизной, а те, что пониже, поросли мелколесьем, используются крестьянами для выпаса скота, или распаханы широкими лентами под посевы. В низине холмов извивается дорога, соединявшая когда-то селение с уездным центром, городом Васлуй. Её забросили, новую спрямили, вывели на более высокое место.
Подъехав к селению, мы обратили внимание на пожилого крестьянина, собиравшего в палисаднике урожай слив. Несмотря на то, что стоял сентябрь, погода походила на ту, которой на Урале и в Сибири радуются в июле. Пригревало солнышко, воздух был напоён свежестью и ароматом созревшего сада.
Крестьянин оказался разговорчивым, охотно согласился показать нам место, именуемое у местных жителей «У танка». Оно находилось недалеко от его дома. Не успели мы отъехать и полукилометра, как тот попросил остановиться. Выйдя из машины, указал на небольшую полянку, расположенную у дороги. Начал рассказывать:
– В августе 1944-го мне было пять лет. Когда колонны немцев отступали вон по тому старому шоссе – Хуши-Васлуй, к Бухаресту, они ставили артиллерийские и танковые заслоны. Дорогу с отступающими немцами родители видели из окон дома. Мои воспоминания основаны больше на их рассказах.
Русские танки появились в селе с противоположной стороны вечером. Как только утром они вышли вот сюда, где мы стоим, на открытое пространство, немцы начали расстреливать их в упор. Один русский танк сгорел прямо на этой поляне. Другой – вон там, около мельницы. Остальные танки развернулись и пошли в обход заслона, по лощине…
Остовы сгоревших танков стояли в поле несколько лет. Помню, как мы дети, играли около них. Рядом со сгоревшими танками никого не хоронили. Где русские похоронили своих танкистов, в селе никто не знает, – поведал местный крестьянин.
Старожилы села, с которыми мы разговаривали впоследствии, подтвердили его слова. Все они твердили, что о захоронениях наших солдат им ничего не известно. Из архивных материалов я знал дальнейший маршрут движения танковой колонны. Обходным манёвром она с боем ушла к селению Кирчешти, расположенному в четырёх-пяти километрах от селения Кодэешти. Попадались мне в архиве и записи, свидетельствовавшие о том, что на этом пути танкисты хоронили однополчан.
В Кирчешти мы не нашли никого из местной власти. Чтобы не колесить по селу в поисках нужных людей вслепую, решили обратиться за помощью к священнику. Подъехали к указанному дому. Постучали несколько раз в калитку. Никто не отозвался. Озираясь по сторонам, нет ли притаившейся собаки, зашли во двор. Громко окликнули хозяина. Из пристроенного к дому сарая вышел моложавый, круглолицый человек невысокого роста, с окладистой бородой. Одет он был в рубаху навыпуск, сшитую из крупных кусков пёстрого материала, мирскую соломенную шляпу, на ногах – сандалии. Мы посчитали, что ошиблись, зашли не в тот двор. Появившийся человек уж больно  не был похож на священника. Однако адрес мы не спутали. Перед нами стоял местный батюшка. Приветливо улыбаясь, он пояснил, что занимается домашней работой, кормит скотину тыквой:
– Смотрите, сколько прихожане принесли мне тыквы. Нынче урожай на неё хороший, наросло столько, что крестьяне не знают, куда девать. Несут и несут каждый день, – не то пожаловался, не то порадовался священник, показывая на тыквенную кучу в углу двора.
Выслушав нас внимательно, охотно согласился проехать по селу и помочь поговорить с жителями.
Селение Кирчешти ничем не отличается от сотен других румынских сельских поселений. Те же приземистые саманные дома, преимущественно с шатровыми крышами и садами-палисадниками, узкие длинные улицы с разбитой проезжей частью, по которым плетутся конные повозки с колёсами от автомашин и типовыми регистрационными номерами, выдаваемыми в местном инспекторате. На номере – цвета Румынского государственного флага, название селения, к которому приписана повозка, её порядковый номер. Тип повозки обозначен отдельной заводской табличкой.
Петляя по переулкам, мы подъехали к строящемуся дому. На площадке суетилось человек пять. Это соседи пришли в выходной день помочь директору местной школы, решившему обновить жильё. Мне было интересно посмотреть на то, как в Румынии селяне строят дома.
На выровненной площадке были выставлены в качестве контрольных флажков разномастные жерди: по периметру будущего дома и по высоте его отдельных частей. Стены выкладывались из кирпичей самана – глины, смешанной с измельчённой соломой и навозом. Перекрытие сооружалось из стволов тонких сосен.
Директор школы объявил работникам перекур по поводу нашего появления. Все подошли и стали вопросительно смотреть на нас. Михаил Владимирович долго что-то рассказывал, потом отвечал на многочисленные вопросы. Селяне заговорили. Бойко, жестикулируя руками, показывая в сторону околицы. В конечном счёте, перевод оживлённого разговора на русский язык был кратким: о захоронениях русских воинов они ничего не знают. По бытующим воспоминаниям, в 1944 году танки Красной Армии не заходили в село, обошли его стороной…
Продолжая двигаться по указаниям священника, мы подъехали к колодцу, вокруг которого работали люди. Они откачивали воду и чистили, или углубляли дно. Около людей, занятых работой, собрались старики. Кто-то из интереса, а кто-то для того, чтобы давать мудрые советы. Как и со строителями дома, разговор пошёл обстоятельный. С многочисленными вопросами, уточнениями, предположениями. Но результат оказался тем же: о событиях военной поры и здесь никто ничего не знал…
Размышляя над тем, куда бы ещё проехать, священник вспомнил, что на окраине села живёт старик, которому уже за девяносто:
– Он ещё не впал в старческий маразм и память у него хорошая. Может быть, что-либо вспомнит, – поделился батюшка своими соображениями.
Старик сидел около дома на лавочке, облокотившись на самодельную трость и подставив лицо солнцу. Он плохо видел, но священника узнал, обрадовался ему. Молча, выслушал, зачем его потревожили. Какое-то время молчал. Думал, перебирал в памяти далёкие события, потом тихо заговорил:
– Нет, не помню никаких захоронений русских. Может быть, они где-то и были. Только после войны по стране прошлась коллективизация. Все мёжи и поляны распахали тракторами, насаждения раскорчевали. Поля укрупнили и сделали, как и в России, колхозными, то есть ничейными, бесхозными. Так что сегодня в округе вряд ли можно что-либо найти. Время и люди распахали, не только землю, но и похоронили память…
В гостиницу мы возвратились затемно. Перекусив на скорую руку, разошлись по номерам. При этом договорились, что завтра поедем в уездный город Васлуй, где на центральном городском кладбище есть братская могила советских воинов.
Впечатления от поездки по сёлам и от встреч с их жителями мешали заснуть. Из головы не шли слова слепого старика. Я думал и о том, что румыны, с которыми мы общались в сёлах, показались мне людьми открытыми и откровенными. Несколько суетливы и многословны, но в общении не напрягают. Они вежливы, сопереживают нам, незнакомым приезжим. Создаётся впечатление, что откровенно хотят помочь. Всё это не вяжется с бытующим стереотипом национальных особенностей трансильванских румын, как людей, похожих своими манерами поведения на цыган. Вот уж, поистине, не увидишь, не пообщаешься – не узнаешь…
Записи в моём дневнике о следующем, пятом дне поездки, немногословны и носят оттенок грусти и сожаления:
–  Никакие митинги, шествия, народные гуляния, возложения венков, песни и барабанная дробь не могли и никогда не смогут заменить дела первостепенной важности –  должное человеческое захоронение миллионов безымянно погибших защитников Родины,  наспех прикопанных и притоптанных в горячке боёв на территории бывшего СССР и европейских стран.
Когда мы появились на кладбище в Васлуе, его смотритель – пожилая женщина, попросила подождать. Она была занята разговором с группой немцев из ФРГ. Немцы, как и я, искали в Румынии могилы родственников, погибших во время войны. Приехали в Васлуй уже третий раз.
Освободившись, смотритель провела нас к могиле советских воинов, расположенной в дальнем , захламлённом углу  кладбища. Могила неухоженная, поросла бурьяном, бетон осыпался. На ней нет ни одной фамилии. На мраморной плите – еле различимые надписи на румынском и русском языках: «Вечная слава советским воинам, павшим в борьбе за свободу и независимость Советского Союза». Нетрудно догадаться, что  архитекторами и строителями представшего взору сооружения были самобытные умельцы из числа солдат Советской Армии, проходивших когда-то в этих краях срочную службу.
На мой вопрос: «Почему на могиле нет имён погребённых?» – смотритель ответила прямолинейно. Мне показалось, даже с некоторым раздражением:
– Да потому, что в этой могиле нет захоронений. Она понадобилась русским военным как мемориал, для торжественного возложения венков в праздники. Уездная власть приняла решение закрепить территорию за этим бутафорским сооружением, только теперь оно никому не нужно, к нему никто не приходит…
От тех, с кем нам удалось поговорить в этот день, мы услышали единое мнение: обозначенных, то есть учтённых,  захоронений воинов Красной Армии никогда не было, или они не сохранились и о них забыли, не только в районе селений Кодэешти и Кирчешти, но и во всём Васлуйском уезде.  То есть на территории, где проходили самые кровопролитные сражения Ясско-Кишинёвской наступательной операции советских войск в Великой Отечественной войне. Красная Армия потеряла тогда около семидесяти тысяч человек.
Эта операция вошла в историю советского военного искусства, как Ясско-Кишинёвские Канны. Поэтому вдвойне горько и обидно за то, что воины, обеспечившие славу советскому генералитету и погибшие в ходе триумфального, разгромного наступления, оказались забытыми, а их могилы брошенными на поругание и утерянными.
Вечером, ужиная в гостиничном кафе, я обратил внимание на то, что в телевизионных новостях из Бухареста несколько раз показали бывшего канцлера ФРГ Герхарда Шрёдера. Попросил Михаила Владимировича перевести дикторский текст. Оказалось, Шрёдер прилетел в Румынию посетить могилу отца, погибшего здесь во время войны…
– Вот видишь, Владимир, как складываются жизненные обстоятельства. Прежде чем ехать в Румынию искать захоронение родителя, тебе тоже надо было  стать канцлером, – иронизировал переводчик.
В каждой шутке есть доля правды. Действительно, люди всегда стремятся к равенству с теми, кто их превосходит. Превосходит в возможностях стать неравным. Но добиваются обычные люди своей цели крайне редко. В 2005 году я обращался в посольство Румынии в Москве с просьбой, связанной с моими поисками, но даже ответ не получил. И всё же в моём случае дело не в равенстве или неравенстве людей. Канцлерами не могут быть миллионы. В каждой стране должен быть один канцлер. Совсем не обязательно, чтобы им был генералиссимус или маршал. Важнее, чтобы  это был человек, обладающий малой амбицией и большой головной амуницией…
Рано утром следующего дня я отвёз переводчика на автовокзал в Бакэу и распрощался с ним. На обратном пути в Хуши решил забраться на вершину одного из холмов, находящихся рядом с селом Кодэешти, указанном много лет назад в похоронке. В 1944 году эти холмы именовались военными штабистами как номерные «ясские высоты». Мне хотелось посмотреть с высоты птичьего полёта на окружающую местность, где затерялась могила моего отца, но витает незримая память о нём.
Взору предстали раскинувшиеся в низинах мирные посёлки, живописные поля созревшей кукурузы, табун лошадей, пасущийся у подножья, строения монастыря, открытого совсем недавно в честь победы под Васлуем в 1475 году войска Штефана чел Маре над турецким войском Сулейман-паши. Я смотрел на чудесную панораму и представлял, как осенью 1944-го по этим местам катился огненный вал войны. Ревели танки и самолёты, грохотали разрывы снарядов, строчили пулемёты, проносилась лихая кавалерия. И при всём этом рекой лилась людская кровь. А пули и осколки снарядов разили не только воинов, но и их родных  находящихся далеко от этих мест. Многие годы им придётся носить в сердце незаживающие раны от потери близких людей: мужа, отца, брата…
Пока 23 августа 1944 года где-то здесь хоронили отца и экипажи подбитых танков, бригада ушла далеко вперёд, оставив навечно могилы однополчан в румынской глуши. Где отродясь не слыхали русской речи и даже сейчас, в начале XXI  века, местные крестьяне ведут образ жизни, близкий к натуральному хозяйству. Где основным транспортным средством остаются повозки, запряжённые лошадьми, а то и коровами. Где дома строят из жердей и прутьев плодовых деревьев, обмазывая глиной, перемешанной  с соломой и навозом. Где на уличных столбах гнездятся аисты и, кажется, что время остановилось. Не было ни войны, ни многих десятилетий послевоенной поры. А то, что было, что происходило в здешних местах – всё поросло травой, молчаливо  ушло в небытие…
***
После вступления Румынии в ЕЭС у крестьян Трансильвании появились перспективы изменить положительно всю свою жизнь. Построить её таким образом, чтобы развеять сложившееся мнение, будто бы они знамениты лишь двумя историческими моментами. Первый связан с изобретением мамалыги – хлеба из кукурузной каши, а второй – с их земляком Дракулой. Тем самым кровожадным Дракулой, образ которого породил легенду, будто бы в недрах Карпатских гор находится центр водоворота всей мировой фантазии.
У румынских крестьян, повстречавшихся мне в ходе поездки, тоже есть жизненные перспективы. Им можно надеяться на экономическое, социальное, культурное и прочие чудеса. А вот чуда, на которое я надеялся – отыскать на территории их проживания захоронение отца – не произошло и, вероятно, уже никогда не произойдёт. В этом нет их вины. Скорее, здесь сказалась закономерность, связанная с бытующим в России отношением к памяти о предках. Ведь миллионы захоронений на полях сражений утеряны не только в европейских странах, а и на территории самого Советского Союза.
История свидетельствует, что только 18 февраля 1946 года у нас в стране вышло (и то секретное) Постановление СНК СССР №405-165с «О благоустройстве могил воинов Красной Армии, партизан, погибших в боях ВОВ 1941-1945гг. и о надзоре за их состоянием». Проведение всех работ, предусмотренных этим постановлением, вменялось в обязанность местным Советам и военкоматам. Никаких централизованных средств не выделялось. А что можно было сделать силами нищенствующих Советов? Неудивительно, что благоустроив мало-мальски захоронения в населённых пунктах и кое-как собрав останки с ближайших  индивидуальных могил, Советы отрапортовали о выполнении поставленной задачи. О том, что в десятках областей остались сотни, тысячи безымянных могил и даже целые неприбранные «долины смерти», не говоря уж о брошенных захоронениях советских солдат за рубежом, советская власть умалчивала на протяжении всего своего существования.
После распада СССР отношение за рубежом к захоронениям времён войны  изменилось в худшую сторону. В ряде бывших соцстран открыто принялись уничтожать и осквернять и без того ставшие немногочисленными могилы советских воинов.    
Организовывать и координировать работу по выявлению и сохранению воинских захоронений, на территории России и за рубежом призван военно-мемориальный центр Министерства обороны РФ. Несколько лет я имел дело с этим центром, а потому прошу читателей: можно я не буду о нём вспоминать и говорить о нём тоже ничего не буду?