Глава 31-33
Я никак не могла осознать свершившийся факт, что вышла замуж. Несмотря на то, что листки календаря безжалостно шелестели днями, наполненными светом любви, нежностью и вниманием ко мне Эрика, мы не расставались ни на минуту. Совместная постель нисколько не погасила, не изменила наших чувств, наоборот, мы стали воистину единое целое. Регистрация в ЗАГСе не оставила особых впечатлений. Ирина все уладила с моим возрастом, нас расписали безо всяких препятствий. Свидетелей и посторонних в ЗАГСе не было, были только все мои, Ирина и мы с Эриком. А само событие мы отметили, собравшись вместе за семейным обедом
Каникулы, к сожалению, кончались, и накануне первого дня учебы мы с Эриком сняли с себя крестики и обручальные кольца, спрятав их в особые коробочки, подальше от посторонних взоров. А завтра мы с Эриком, как ни в чем не бывало, превратившись из молодоженов снова в девятиклассников, явились в школу. Глянув в раздевалке на себя в зеркало, я с удовольствием отметила, что не изменилась. Девочка, как девочка с косичками, только стала румяней и белее, да глаза сияли ярче обычного. Вот только, пожалуй, пожалуй, мое будничное черное платье с белым воротником, которое я одела, невзирая на протест Эрика, стало немножко узко в груди.
Едва я вошла в класс, поздоровавшись со всеми, как увидела Клару. Она была как всегда нарядная и красивая, с подкрученными волосами и улыбалась своей хитрой улыбкой, что-то громко говорила Юрке своим особым грудным голосом. Ее серые большие глаза, наполненные каким-то туманом, загадочно блестели. Пухленькая, изящная Клара была такая же, как всегда. Глядя на нее, не верилось, что она только что перенесла жизненную драму. Видя Эрика, она, было, сделала шаг к нему, но он сухо, без улыбки поздоровался с ней и пошел к своей парте. Я села на свою парту, последнюю в среднем ряду и подумала:
Есть же вещи, которые совсем не изменяются. Со мной столько всего произошло, а ты, моя парта, все та же.
В классе стоял невообразимый шум, ведь не виделись многие друг с другом почти две недели и, конечно, торопились обменяться новостями. А я ничего и никого не слышала и не видела, а в душе моей звучала наша песня, гимн нашей тройки:
В восьмом классе на последней парте
Три подруги весело сидят.
О далекой жизни их на карте
Меж собою смело говорят.
Нет трех подруг, спутаны все карты жизни, а парта та же и стоит на том же месте, и я сижу на ней одна. Но ведь у меня есть такой необычный друг и любимый, мой Эрик!
Мои мысли прервал подошедший Борис. Приветливо поздоровался со мной, еще раз поздравил с Новым годом, ведь мы с ним не виделись с Зоиной свадьбы. Ничего ни о чем меня не спрашивал, но глаза его вопрошали. Я видела в них вопрос и легкую грусть. Он не верил никаким слухам, так как хорошо знал меня, а мысль о том, что я могу выйти замуж, ему и в голову не приходила. Но по моему удивлялся:
- А почему бы нам не дружить опять втроем, я, Эрик и он, как когда у нас было в прошлом, как хорошо мы дружили: я, Нина и Борис. Но, увы! Сейчас ведь был совсем не подходящий случай, чтобы по-прежнему просто дружить втроем.
- Елка! Почему ты Нине не пишешь? Она обижается, - упрекнул он меня. - Вот я получил от Нины письмо к Новому году, пишет, что скучает без нас и поздравляет с Новым годом.
- Борис, правда ведь, кажется, что мы с Ниной расстались давно, что со дня ее отъезда прошла целая вечность, а на самом деле прошло немногим больше месяца, а столько всего изменилось за это время, столько произошло!
- Что-то, по-моему, в нашей жизни, Елка, не было особых происшествий за это время, кроме невеселых сводок с фронта. Вот там действительно столько всего происходит. У нас каникулы, праздники, а наши ровесники умирают на войне мучительной героической смертью. Например, Зоя Космодемьянская.
Да, Борис, - согласилась я, - но мы тоже несем свои потери на войне. У меня убили отца, дядя Костя пропал без вести, мой брат Женя удрал на фронт и от него ни слуха, ни духа, если я еще пойду на войну в герои, как же будем моя мама жить? Кто ей помогать будет? Ведь у нас в доме столько малолетний детей! Кончим школу, тогда по обстоятельствам и мы пойдем туда, где будем нужнее. А тебе-то уж фронта не миновать. Так что напрасно тебя терзает совесть. Лучше, если можно, дай мне почитать Нинино письмо, если там нет от меня секретов. Не успел Борис ответить мне «хорошо», как зазвенел звонок на урок. Я заметила, что пока я разговаривала с Борисом, Эрик все время смотрел в нашу строну. Еще учитель не вошел в класс, как Эрик предложил Юрке сесть на мою парту, а мне сесть вместе с ним.
- Зачем? - удивился Юрка. - Вам что, после школы времени не хватает?
- Не хватает, Юрка! Дорога каждая минута, поэтому я и на уроках хочу сидеть вместе с ней.
И мы с Эриком сели на одну парту. Меня он посадил к окну, а сам сел с краю, как бы отгородив меня ото всех. Я мысленно попрощалась со своей любимой партой, но новая жизнь требовала и нового места.
И пошли обычные школьные дни, но уже наполненные Эриком. На успехах в учебе наша любовь отрицательно не сказалась, наоборот, Эрик знал некоторые предметы лучше учителей и так хорошо мне все объяснял, да и еще в большем объеме, чем давалось на уроках, что учиться я стала намного лучше. Конечно, это никоим образом не относилось к урокам литературы. Здесь у меня были хорошие знания и любовь к предмету, да и Алексей Михайлович был прекрасный, непревзойденный литератор. У меня стало много отметок «отлично» почти по всем предметам за исключением химии. Татьяна Николаевна по прежнему меня терпеть не могла и все время ко мне придиралась, а Эрика она боялась. Вокруг нас было много толков и сплетен, но мы не обращали на это внимание. Как и прежде мы ходила с Эриком два раза в неделю на танцы в кинотеатр «Рекорд», которые там начинались после последнего сеанса. Руководитель оркестра уже хорошо нас знал, и не успевали мы войти в зал, как следующий танец был специально для нас - «Дунайские волны». Как-то он подошел к нам и предложил нам место в их эстрадной группе, чтобы мы участвовали в концерте для кинозрителей, т.е. танцевали. Но мы, естественно, отказались.
- Жаль, - сказал нам руководитель оркестра, - вы такая артистичная красивая пара!
- Спасибо, - отозвался Эрик, - спасибо за комплимент и приглашение, но я жду со дня на день приглашение «танцевать на фронт».
Время летело незаметно, каждый день был полон неповторимыми событиями любви и тревог перед надвигавшейся разлукой.
Ирина сумела договориться с директором школы и педсоветом, И Эрику в порядке исключения разрешили экстерном сдавать экзамены за курс десятилетки, чтобы покинуть школу, отправляясь на фронт, с аттестатом зрелости. И мы много занимались, не забывая, по возможности, приятно проводить время, то на лыжах, то на коньках, а то вместе читали любимые книжки. Скромно, но очень весело мы отметили мое 17-летие в доме моей семьи, к великой радости моих домашних.
Незаметно подкралась весна, днем на ярком солнце радостно звенела капель, небо становилось синее и ярче, а ночные заморозки заставляли звонко хрумкать наст под ногами. 10 марта был день рождения Бориса, и я стала просить Эрика отметить этот день со всеми нашими школьными друзьями, говоря:
- Эрик, 10 марта у Бориса день рождения. Он, при бедности его семьи, не сможет собрать дома гостей и даже как следует отметить этот день со своими домашними. Как бы хотелось его хорошо поздравить, порадовать. Ведь он всегда был моим хорошим другом и совсем забывать его - грех.
- Ты права, Снежинка, - отозвался Эрик, - тем более, как ни грустно мне тебе говорить, час разлуки все ближе и ближе, а Борис, пожалуй, единственный из нашего класса, кто тебе будет опорой без меня Сделаем так: лыжня еще хорошая, особенно в первой половине дня. Пригласим целую компанию ребят покататься на лыжах: Галю, Юрку, Зою, Ванечку, Оленьку, Виталика и, конечно же, Бориса. Всех, кроме новорожденного, которого ждет 18-летие, предупредим заранее, а ему устроим сюрприз. Мы принесем с собой еды побольше принесут кто что сможет. Получится замечательная складчина на последней лыжной прогулке: и Борису поздравление и сюрприз-подарок.
- Почему последняя, Эрик?
- Весна, Снежинка, и война! И поэтому и мне не грех попрощаться с нашим трамплином, с лыжней и пообщаться в компании с друзьями. Кто знает, когда еще доведется собраться. Мне кажется, что я удачно подобрал состав нашей «лыжной экспедиции» Галя, Зоя, Виталька - для тебя, а Юрка, Женька и Ванечка были мне неплохими друзьями, особенно Юрка - самый лучший друг в Йошкар-Оле, после тебя, разумеется.
- И все мы будем для Бориса! Согласна?
- Замечательно, Эрик! - в восторге воскликнула я, только слишком много минора из-за вечного страха перед разлукой. Давай забудем о войне. Может и не призовут тебя, до лета будем вместе.
- Хорошая, любимая моя, минора от меня не услышишь, но если до мая меня не призовут, придется идти добровольцем. Я не могу прятаться за спину других.
- А я? Как же я?
- Давай, Снежинка, об этом забудем, ты права: будем
радоваться тому, что есть сейчас. А сейчас я с тобой и безумно счастлив, - при этих словах он нежно притянул меня к себе и стал целовать.
Глава 32.
Когда 10 марта Борис вошел в класс, все, кто собирался на лыжную прогулку, хором его поздравили и подарили ему чисто символические подарки. Клара недоброжелательно косилась на наше торжество. Поняв, что Эрик ее в упор не хочет видеть, она перестала приставать, но ведь с нами был и Юрка и без нее. Это, конечно, ее задело. И она, отозвав его и Женьку, стала им что-то выговаривать, а они весело отшучивались.
После уроков участники лыжного праздника собрались у школы и договорились встретиться у лыжни в два часа дня
Как всегда весело мы отправились в путешествие на лыжах, я была в своем бело-голубом костюме, оттененным черными брюками, и Эрик был очень доволен, что опять видит меня, превратившуюся в Снежинку. Юрка и Эрик, когда были в ударе, умели шутить и взрывы хохота не затихали в нашей компании. Доехали до знаменитой горы с трамплином. Осторожный Виталька, помня о сломанной лыже, предложил:
Гляньте, какой наст! Вся гора заледенела, пойдемте в объезд, а то не только лыжи, но и шею сломаем.
- Хорошо, объезжаем, - отозвалась я, а сама быстро подъехав к горе, помчалась с нее на трамплин. Лыжня, действительно, была сильно заледенелая, лыжи не слушались, разъезжались и мчались, как бешеные, но какое удовольствие - так лететь с горы, когда от скорости и страха сердце так и замирает! И все-таки я одолела трамплин и не упала. За мной съехали только Эрик и Борис, а остальные объехали гору. Правду, Борис упал, но обошлось без членовредительства, и он, встав и потирая ушибленную руку, вопил:
- Как здорово!
А я и Эрик сияли. Мы с ним любили такие трюки.
- Снежинка, - сказал он мне грустно, - вот мы и попрощались с нашим трамплином, и он, как всегда, был к нам очень добр. Когда мы еще с ним встретимся?
Прокатившись по полю, вся наша компания, ехала по лесу до тех пор, пока Галя и Зоя не заявили о том, что устали. Тогда мы решили устроиться под разлапистой сосной, возле которой на заснеженной опушке мальчишки, как пошутил Юрка, разложили «самый пионерский костер». А я, Галя, Зоя стали накрывать на стол, которым служил снег, с разосланной на нем клеенкой. Было у нас с собой немножко вина, взяли мы с Эриком из дома хлеба, масла, печенья, кто-то принес вареной картошки, кто-то галет - угощение по тем временам получилось царское, такое, что при виде его вся компания, не сговариваясь, грянула громкое «Ура!» на весь лес, который не удержался и звонким эхом передразнил нас. Эрик достал из своего рюкзака какие-то крохотные стопочки, вставлявшиеся друг в друга, налил в них каждому вина и произнес тост:
- За новорожденного! Расти, Борис, здоровым и послушным! Удачи тебе во всем!
И мы все еще раз поздравили Бориса. А потом Эрик сказал:
- Давайте, одноклассники, выпьем за нашу школьную дружбу, чтобы она не кончалась у нас всю жизнь!
Третий тост, конечно, был за то, чтобы скорее кончилась война.
А я предложила:
- Давайте сыграем в «Каравай»! Какой же день рождения без каравая?
Юрка съязвил:
Давай, Наталья, тебе что, на карточки не граммы дают, а целые караваи? Так как же будем в каравай играть? Давай его мне, я его съем на счастье.
- Ну тебя, Юрка, думаешь только о своем желудке, живешь по Баратынскому?
- Как это, Наталья, жить по Баратынскому?
- А как он написал в своем стихе:
Бывал обманут сердцем я,
Бывал обманут я рассудком,
Но никогда, мои друзья,
Обманут не был я желудком!
Все захохотали.
- Борис, - позвала я, - вставай в круг, вспомни детство.
Мы встали, взявшись за руки вокруг него, и повели шуточный хоровод с песней:
Как на Борины именины
Испекли мы каравай
Вот такой ширины
Вот такой вышины
Вот такой нижины
Вот такой ужины
С последними словами все стали тискать Бориса, говоря:
- Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!
Борис вопя: «Ой, черти, щекотно!» - конечно же, выбрал меня, на что Эрик многозначительно улыбнулся, а неугомонный Юрка произнес:
- Чего можно спросить с нашей Новиковой? Детсад в действии, несмотря на последние серьезные ее увлечения.
Но и он со всеми вместе расшалились, как дети: и снежки, и куча-мала и чехарда, и дажев догонялки поносились, хотя состояние мартовского снега мало этому благоприятствовало. Я смотрела, как беснуется мой муж, как и все, мальчишки как мальчишки. От детства ушли не так далеко. Вдоволь наобщавшись и навеселившись, веселые и счастливые, мы возвращались с Эриком домой.
Войдя в дверь дома, раздеваясь, продолжали весело шутить и разговаривать громко. А когда вошли в столовую, нам на встречу вышла Ирина с растерянным и расстроенным выражением лица, с Эрика веселье, как рукой сняло:
- Тетя Ира, что с мамой? Не молчите! Пришла похоронка?
- Эрик, дорогой, - чуть не плача отвечала Ирина, - и с мамой, все в порядке! Вчера же только мы получили ее письмо с фронта.
- Так что случилось? Почему у вас такой похоронный вид?
Ирина молча подошла к комоду и протянула Эрику листок бумаги. То была повестка явиться Эрику на сборный пункт через три дня. Несмотря на зловещую тишину в доме мне показалось, что стены и крыша рухнули со страшным грохотом, настолько я была потрясена.
Печально и неизвестно на сколько обрывалась песня нашей юной любви.
Глава 33.
Эти три черные дня перед разлукой прошли в каком-то липком тумане слез, объятий и страхов. Конечно же, в школу я не ходила. Расстроенная Ирина Петровна собирала Эрику все необходимое в дорогу, а мы то впадали в отчаяние, особенно я, то успокаивали друг друга. Успокаиваясь Эрик начинал давать мне наставления, опять напоминая заботливого отца:
- Леночка, при любых жизненных неустойках и обстоятельствах ты должна кончить школу. По возможно больше живи в моем доме, и не только потому, что Ирина совсем одинока, но еще и потому, что это твой дом. Ты остаешься моей хранительницей всех моих семейных ценностей и дома. Все то, что у меня есть, то, что мне осталось от деда, будет оформлено на тебя.
- Зачем, Эрик? Мне ничего кроме тебя не надо, никаких семейных ценностей и домов.
- Ну а кому же? Ведь наша семья - это только ты, я и мама. У мамы есть своя доля, а все мое остается у тебя. Дай Бог вернусь и все станет опять нашим. У меня ближе тебя никого нет. Помнишь, я тебе говорил, что ЗАГС нам нужен? Это для того, чтобы ты имела формальные права жены и для того, чтобы я мог все, что у меня есть, оставить тебе. А Ирина пропишет тебя в нашей московской квартире, где ты, окончив школу, будешь жить. Квартира находится в центре Москвы, недалеко от Арбата и от метро Смоленская, в Большом Новинском переулке. В свое время она была кооперативная, и дед ее купил. Ты должна поступить в институт, конечно же, не «в капитанов дальнего плавания», а лучше всего в университет на филологический факультет или, если осилишь, в литературный имени Горького.
Его слова долетали ко мне, как сквозь какую-то вату, я их слышала, даже запоминала, но смысл до меня не доходил. Мой внутренний голос, казалось, вопил:
- Нет! Нет! Ничего мне не надо, пусть всегда рядом будет только Эрик! И я плача, громким голосом, прервала Эрика:
- Эрик! Эрик! Я ничего не хочу! Мне ничего не надо! Я не смогу жить без тебя, - и мы кидались друг другу в объятья. Потом я брала себя в руки и уже спокойно уговаривала его, - Эрик, я боюсь за тебя! Сколько она уже отняла у нас, господи! Какой это ужас: мамы в муках рожают сыновей, лелеют их, растят с лучшими надеждами и вдруг злая сила вырывает их на войну, где их убивают, калечат, и мамы и жены теряют своих любимых. Только теперь я до конца поняла, сколько горя перенесла моя мама. Если у меня когда-либо будут дети, я разорвусь на куски, но никогда не пущу их ни на какую войну! Ведь и ты, если бы захотел, мог что-нибудь сделать, чтобы избежать отправки на фронт. Ладно, ладно, не сердись, я знаю, что ты ответишь, мы уже об этом с тобой говорили, конечно, долг чести, семья потомственных военных, а я? Тогда уж ради меня попытайся хотя бы попасть в военное училище, может пока учишься и война кончится?
- Нет, моя дорогая Снежинка, война скоро не кончится, ты же знаешь по сводкам какие мы теряем города и все еще отступаем, отступаем. Выйдя за меня замуж, ты обрекла себя вечно провожать в армию мужа, сыновей и внуков. Так было веками в наших семьях и так будет всегда. Дворяне, русская знать не мыслили без армии жизни. То же самое говоришь ты мне, говорила моя мама моему отцу, но долг превыше всего. Это не всем понятно
Что же, Эрик, ты хочешь сказать, что и я, как твоя мать, должна тоже бросить все и мчатся воевать, иначе я такая непонимающая и стою твоей семьи?
- Вовсе нет, дорогая моя, моя жена должна хранить семейный очаг, никто из женщин в нашей семье до моей мамы в армии не служил и в войнах не участвовал. Но современное равноправие женщин да еще профессия сверх квалифицированного хирурга отправило мою маму на фронт. Ты должна исполнить то, что я тебе только что говорил. Учись и жди меня. Я постараюсь попасть в училище, только ведь при моем свободолюбивом характере у меня могут быть осложнения и я могу загреметь в штрафную роту. Не сдержусь я, если какой-нибудь сержант или лейтенант начнет меня унижать. - В таких разговорах и сетованиях время неумолимо мчалось и наступил наш последний вечер.
Эрик, нежно целуя меня, неожиданно заявил:
Ты у меня такая красивая, за тобой начнут ухаживать, у тебя будет, наверняка, много поклонников и тебе будет трудно устоять. Но обещай мне, чтобы не случилось, даже если получишь похоронку или известие, что я пропал без вести, не торопись выходить замуж, жди меня не меньше пяти лет со дня нашего расставания.
- Эрик! Какие жуткие вещи ты говоришь. Почему пропадешь без вести или, что еще хуже, похоронка? И почему я должна спешить еще раз выходить замуж, ведь мне только 17 лет.
- Нет, Снежинка, не отвиливай от ответа, поклянись мне ждать меня 5 лет и не выходить замуж, чтобы со мной не случилось!
- О, Господи! Почему пять, а не три, и не десять? Можно подумать, ты знаешь, когда кончится война? Хорошо, Эрик, клянусь, мой любимый, ждать тебя пять лет и не выходить замуж. Но от какой даты мне отсчитывать пять лет?
- От даты нашего венчания, от шестого января 1942 года.
Эрик! Ты забыл, что если бы не ты, я вообще собиралась никогда не выходить замуж, поэтому исполнить данную мной клятву совсем не трудно. Обещаю тебе еще раз, чтобы не случилось, не изменять тебе и не выходить замуж пять лет.
- Спасибо, Снежинка, моя родная! - притягивая меня к себе, растроганно произнес Эрик, и затем снова безумие поцелуев, ласк и слез.
Утром перед уходом Эрик, сразу повзрослевший, с утомленным лицом, обратился ко мне:
- Снежинка, помоги мне, мой дорогой друг! Постараемся на людях вести себя достойно. Если ты начнешь плакать на вокзале, я не знаю, что будет со мной, и мне тоже не выдержать. Давай оставим все наши слезы и сожаления и все то, что было между нами дома. Договорились, моя дорогая?
Я в знак согласия молча кивнула головой, потому что открой я рот, слезы, стоящие в моих глазах, полились бы ручьем. Эрик, как маленькой, вытер мои глаза платком, погрозив мне пальцем, говоря:
- Посмотри, что я тебе сейчас подарю, - и он протянул мне рамку с фотографиями, которые он сделал своими руками. В нее были вставлены фотографии трех свадебных пар: его дед с бабушкой, его отец с мамой, и внизу мы с Эриком, и сбоку Ирина Петровна. - Вот она наша вечная семья! Береги, Снежинка, ее без меня.
И еще он вытащил целую кипу моих и своих фотографий. Одна его фотография, сделанная еще до наших встреч 6 ноября 1941 года, мне особенно понравилась. На ней он был, как живой и такой, каким я его особенно любила. Эта фотография мной была отложена особо, чтобы Эрик, хотя бы на ней, был всегда со мной. А он взял мою фотография, где я в его любимом наряде, белой кофте и черной юбке, спрятал ее в нагрудный карман и пропел мне:
В кармане маленьком моем
Есть карточка твоя,
Так будешь ты всегда со мной,
Любимая моя!
- Эрик, одень крестик! Ведь он может тебя спасти, а я буду каждый день за тебя молиться
- Нельзя, Снежинка! Ведь солдат невольник правил, тем более все мы будем на виду друг у друга от бани до боя. Молись за меня, любовь моя, и жди!
Настало Эрику время уходить из дома на сборный пункт. На Ирине Петровне лица не было, няня Настя плакала. Эрик, прощаясь с нами, нежно расцеловался с обоими.
- Эрик, мальчик мой! - волнуясь, говорила Ирина. - Береги себя. Ведь в моей жизни ты сейчас самый главный, ты все для меня! Не дай Бог, если с тобой что-нибудь случится, моя жизнь потеряет всякий смысл.
- Вот так-так, тетя Ира! А я думал, что ты меня действительно любишь! А как же Лена? Ведь мы с ней одно целое! Помните, Лена это частичка меня. Будем надеется, что я вернусь. Но если что случится, будете в память обо мне жить ради нее.
Ирина в знак согласия молча кивнула головой, хотя по ее взгляду было все понятно, что «Лена Эрика ей не заменит». И это было, конечно, с ее стороны справедливо.
Да, Лена, - смущенно обратился ко мне Эрик, - чуть не забыл тебе кое-что сказать. - И он отвел меня в сторону, чтобы наш разговор был слышен только нам двоим, и сказал - мы с тобой последние дни были не очень осторожны, если что, ребенок будет - рожай, не страшно, что молодая, Ирина и Настя все возьмут на себя, вырастят.
- Хорошо, Эрик, - согласилась я, плохо поняв, о чем он говорит.
Последние напутствия, вздохи, слезы, поцелуи, и Эрик ушел. Теперь мы увидимся только на вокзале. Ирина узнала все подробно: куда и откуда их будут отправлять. Как только Эрик ушел, со мной что-то случилось. В душе поселилась такая душераздирающая пустота, что я ничего не видела и не слышала, и только твердила со слезами:
- Эрик! Эрик! А как же я?
Ирина Петровна подошла ко мне со словами:
- Леночка! Возьми себя в руки! Эрик не должен тебя такой! Ему и так тяжело!
Тут до меня дошло, что я его еще увижу, и это успокоило меня.
- Лена, умойся и приведи себя в порядок. Эрик должен запомнить тебя красивой, ведь расстаетесь не на один день, впереди долгая разлука.
Привести себя в порядок для Эрика - это приятное и привычное занятие. Умывшись и подкрасившись, я оделась тщательно и к лицу: в новую песцовую шапочку, в беличью шубку и изящные сапожки, во все то, что так щедро дарил мне Эрик. И мы отправились на вокзал. Там было очень много ребят из нашего класса и нашей школы. Среди них Борис, Галя, Юрка, Ванечка и Клара с Настей. Все они пришли проводить не только Эрика, но в этот день кроме него отправлялись на фронт много мальчиков из нашей школы и даже из нашего класса. Я никого не видела кроме Эрика. И вот последние минуты. Эрик уже попрощался с няней Настей, с Ириной, и мы стоим с ним рядом и не можем оторвать глаз друг от друга. На ярком мартовском солнце его глаза сверкают голубыми искорками, казалось капли голубых небес пролились в них. Я чувствую, что сейчас упаду, теряю сознание, все кружится. Лена! Эрик! До свидания! Он целует мне руки, машет остальным и уже на ходу поезда прыгает в свой вагон. Я тяну к поезду руки, но в ответ мне вагоны громыхают на стыках, как кричат «Уехал! Уехал! Уехал!». Поезд ушел, скрылся вдали. Тянутся за ним нити рельс. Я стою неподвижно, чувство реальности меня покидает. Я не вижу Эрика! Нет ни его глаз, ни губ, ни рук! Есть только пустые рельсы и откуда-то взявшийся мартовский ветер. Три месяца мы не расставались ни днем, ни ночью. И вот - никого и ничего нет! И такая тоска охватывает меня, что я ничего не хочу, не могу даже плакать, не могу сдвинуться с места. Лиза и Ирина зовут меня идти домой, но я не хочу слышать их голоса, и не хочу никуда идти. Мне хочется умереть! Кажется, последние слова были произнесены вслух. Мне что-то говорят, успокаивают, умоляют, просят, но, глядя на всех недоумевающими глазами, я не трогаюсь с места, говоря:
- Жить совсем не хочется и идти никуда не хочется, раз его нет.
- Она не в себе, - сказала Лиза, - так с ней было, когда погиб отец. Давайте постоим, может она придет в себя.
Подошел недоумевающий Борис:
- Елка! Я принес письмо от Нины, на, возьми!
- Не надо мне никакого письма ни от кого! Голос Бориса мне тоже неприятен, пусть все от меня уйдут. Мне жить без Эрика не хочется.
Глаза Бориса от недоумения, порожденного моим поведением, буквально вылезали из орбит, но Лиза нашла выход из положения, говоря:
- Не удивляйся, Борис! У Лены высокая температура, она бредит! Видимо, она сильно простудилась и опять подхватила ангину. Спасибо тебе, что ты вовремя подошел, поддерживай ее, а то в бреду она и упасть может.
Я слышала эти слова, и слова недоверия и недоумения Бориса, но мне было совершенно безразлично то, о чем они говорят. Зачем все, что вокруг, если Эрика нет? Зачем его у меня отняли?
- Кого у нее отняли? - совсем растерялся Борис. Лиза запретила ему со мной разговаривать:
- Не говорите ей ничего, не обращайте внимания на ее слова, ведь это же бред!
Подошедшая Ирина объявила:
- Машина с той стороны вокзала, но как ее уговорить тронуться с места?
А мне подумалось:
- Был бы здесь Эрик, он бы поднял меня на руки и понес, но его нет, а Борис ничего поправить и ничем помочь не может.
Борис как будто бы подслушал мои мысли (а может быть я действительно думаю вслух) и говорит:
- Лена, если ты не можешь идти, давай я тебя до машины отнесу. Я могу это сделать, если ты разрешишь.
Нет, нельзя, и ты, Борис, не можешь! Кто мог бы это сделать, того нет, - вырвалось у меня. Но тут Лиза где-то достала нашатырный спирт и дала мне понюхать. Я немного пришла в себя и огляделась вокруг. Пуст был вокзальный перрон, пусты железнодорожные пути, по которым уехал Эрик и только мы вчетвером жалкой группой торчали напротив вокзала. Ни слова не отвечая на уговоры и утешения, я пошла к машине, и мы поехали. Лиза звала меня вернуться к ним, к маме, говоря, что в семье мне будет легче. Но меня настойчиво тянул к себе мой новый дом, дом Эрика, дом Моисеевых, и мы вместе с Ириной отправились туда. Войдя в нашу комнату, где царил полный беспорядок от сборов и было так непривычно пусто и неуютно без Эрика, я, не раздеваясь, повалилась на кровать и опять впала в оцепенение. Одна и та же мысль прожигала меня насквозь «Его нет» Его нет» А как же я?». Я не спала и бодрствовала ни на ужин, ни на завтрак, ни на обед меня было не дозваться, не поднять. Так прошло довольно много времени, около трех суток, и обеспокоенная Ирина пригласила врача, своего знакомого, чтобы он меня посмотрел, моя мамочка ничего о подробностях моего состояния не знала, ее берегли и от нее все скрывали. Врач тщательно меня осмотрел и сказал:
- Сильнейшее нервное перенапряжение. Вам бы вызвать меня сразу, в первый день. Надо срочно вывести ее из этого состояния, иначе все может окончиться серьезной бедой.
- Что же нам делать? И как можно и нужно вывести ее из этого состояния? - встревожилась Ирина.
Он давал ей какие-то советы, выписывал рецепты, но меня это не интересовало, поэтому мной ничего не услышалось и не запомнилось. Только он ушел, Ирина буквально ворвалась ко мне в комнату и стала меня тормошить и ругать:
- И тебе не стыдно? Ведь то, как ты сейчас себя ведешь, передается Эрику, портит ему настроение, что же ты заранее его оплакиваешь, беду пророчишь? Ведь он еще жив, едет в поезде своем 500-веселом. Он скоро тебе напишет. А вдруг ему дадут отпуск, и он приедет? А ты в таком виде! Ему и в голову не приходило, что ты можешь быть такой кляксой. Как он гордился твоей находчивостью и смелостью, например, на трамплинах. Нет, такую он тебя любить не будет. Обязательно разлюбит. Вставай скорее, умойся, да и в комнате давно пора убраться!
Я не хотела ничего слышать и безучастно молчала, глядела на кипевшую Ирину безразличными пустыми глазами. Но тут в бой вступила пришедшая на помощь Лиза.
- Ирина Петровна, - попросила она, - заведите патефон и поставьте ее любимую пластинку, которую они вместе с Эриком часто крутили. Лена ведь очень своеобразная натура, и под музыку она все в жизни воспринимает гораздо острее.
Ирина Петровна подумала и поставила «Дунайские волны! При этих дорогих мне звуках сердце затрепетало, казалось, Эрик, незримый Эрик, склонился надо мной и шепчет:
- Снежинка! Держись! Я люблю тебя! Я твой! Я вернусь!
Стало нестерпимо больно, и я громко зарыдала. Но я очнулась и встала. Впервые за эти дни я глянула на себя в зеркало. На меня глядела зареванная, растрепанная уродина. Ничего общего у нее не было с Леной Новиковой, которую любил Эрик Моисеев. Ирина права! Такую меня он, действительно, на всю жизнь разлюбит! Пришлось мне поневоле заняться собой, умыться, причесаться, снять одежды, в которых я провалялась несколько дней, одеть тот самый серебристый халат, в котором я впервые стала по настоящему принадлежать Эрику, сделать красивый хвост и выйти в столовую. Лиза, Настя и Ирина Петровна от радости не знали, куда меня посадить. Ведь по уверениям врача я была близка к помешательству. Когда по моей просьбе на патефоне крутилась пластинка с песней Изабеллы Юрьевой:
В дверь стучится зимний вечер,
А на сердце зимний хлад.
Он уехал, он уехал,
Не вернется он назад.
Плакали мы все вместе, и я, и Лиза, И Ирина, и няня Настя, они от меня нисколько не отставали. Вскоре мне дали лекарство, выписанное врачом, а впервые за четверо суток, я уснула.