Слово печали о земле Русской
СЛОВО ПЕЧАЛИ О ЗЕМЛЕ РУССКОЙ.
И пала хула на хвалу, и ударило насилие по свободе, и бросился Див на землю. И поднял руку брат на брата, а сын на отца, и сказал русич русичу: "То не моё, и то не моё же". И стали про малое "это великое" молвить и сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую.
Уже ведь братья невесёлое время настало. Кликнула Карна и Жля поскакала по русской земле, размыкивая огнь людям в пламенном роге. И восплакали русские жёны, и застонал братья Киев от горя, а Чернобыль от напастей. Тоска разлилась по русской земле, печаль обильная потекла среди земли русской. Худо времена обернулись, померк солнца свет, а древо не к добру листву сронило. Приуныли голоса, поникло веселье, трубят трубы городенские.
Помужествуйте русичи. Уже склоните стяги свои, вложите в ножны мечи свои повреждённые, ибо лишились вы славы дедов. Своими крамолами стали вы наводить поганых на землю русскую. Из - за усобиц ведь пошло насилие.
О, стонать Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей!
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале приговаривая: "О, ветр, ветрило! Разве мало тебе было под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем, господин, моё веселье по ковылю развеял?"
На Дунае Ярославнин голос слышится, кукушкой безвестной рано кукует: "Не буря соколов занесла за моря, за горы. Слетели сокола с отчего золотого престола: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли и в море погрузились!"
И сказали Боян и Ходына: "Тяжко голове без плеч, беда и телу без головы", - так и Русской земле.
О, Боян, соловей старого времени! Помнил он говорят, первых времён усобицы. Тогда пускал десять соколов на стадо лебедей и какую лебедь настигали та первой и пела песнь старому Ярославу, храброму Мстиславу иже зареза Редедю предъ пълки Касожскыи. Боян же братия, не десять соколов на стадо лебедей напускал, но свои вещие персты на живые струны воскладал, а они уже сами князьям славу рокотаху.
Были века Траяновы, минули века Романовых, пришли годы Владимировы. Тот ведь Владимир мечом крамолу ковал и пули по земле сеял. Тогда при Владимире Гореславиче засевалось и прорастало усобицами, погибало достояние Даждь - Божа внука. В нещадных крамолах сокращались жизни людские.
На Немиге снопы стелили из голов, молотили цепами булатными, на току жизни клали, веяли душу от тела. Немиги кровавые берега не добром засеяны, костьми русских сынов. Тогда по русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы меж собою деля. Черна земля под копытами костьми была посеяна, а кровью полита, горем они взошли по Русской земле.
Светлое и тресветлое солнце! Всем ты тепло и прекрасно, зачем же владыко, простёрло горячие свои лучи на воинов лады? В поле безводном жаждой им луки согнуло, горем им колчаны заткнуло.
Но уже померк солнца свет, уже дружину крылья птиц приодели, а звери кровь полизали. Тут кровавого вина недостало, тут пир закончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а древо с тоскою к земле преклонилось.
Что же сотворили вы моей серебряной седине! Уже горе ум полонило, а храброго войска не воскресить.
Что мне шумит, что мне звенит издалёка рано до зари?
Спозаранку кровавые зори свет предвещают, чёрные тучи с моря идут, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому, идти дождю стрелами. Тут копьям преломиться, тут саблям побиться, на реке на Каяле. Встала обида в силах Даждь - Божа внука, ступила девою на землю Трояню, всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, плеская растревожила времена обилия.
Так бы запел ты, вещий Боян, Велесов внуче: "Кони ржут за Сулой - звенит слава в Киеве. Трубы трубят в Нове - граде, стоят стязи в Путивле!"
Мы же песнь начнём по былям нашего времени, а не по замышлению Бояню.
Вот ветры, внуки Стрибога, веют с моря. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги говорят: половцы идут, со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи червлеными щитами. То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыхано!
Уже соколам крылья подсекли саблями поганых, а самих опутали в путы железные. Уже Сула не течёт серебряными струями к городу Переяславлю и Двина болотом течёт под кликом поганых. Уже пересели русичи из золотого седля в седло рабское. Уныли цветы от жалости и древо с тоскою к земле преклонилось.
Долго ночь меркнет. Заря свет зажгла, туман поля покрыл, щёкот соловьиный уснул, говор галочий пробудился.
Что мне шумит, что мне звенит?
Ныне смутный сон видел. Этой ночью одевали меня чёрным саваном на кровати тисовой, черпали мне синее вино, с горем смешанное, сыпали мне жемчуг из пустых колчанов поганых толковин и нежили меня. Всю ночь с вечера серые вороны граяли на лугу и понеслись к морю.
О, Русская земля, ты за шеломянем еси!
На реке на Каяле тьма свет прикрыла: по русской земле рассыпались половцы, точно выводок пардусов и великое ликование пробудили в хиновах. А мы уже дружина невеселы.
Умолкли струны Бояновы, стих и плач Ярославны.
Вот уже заморские девы запели на берегу синего моря звеня русским золотом. Уже беду подстерегают птицы по дубравам, волки грозу накликают по оврагам, орлы клёкотом зверей на кости зовут, лисицы брешут на червленые щиты.
Встрепенулся Див, кличет на вершине древа, велит послушать земле незнаеме, Волге и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню. Дремлет в поле Траяново храброе гнездо! Не было оно в обиду порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чёрный ворон, поганый половец, ни тебе Тьмутороканский идол.
На семнадцатом веке Траяна кинул Владимир жребий о девице ему милой. Хитростью опёрся на коней и скакнул ко граду Петра, коснулся древком золотого престола. Отскочил от них лютым зверем в полночь объятый синей мглой, урвал удачу в три попытки, расшиб славу Ярославу.
Что тому раны, дорогие братья, кто забыл честь и богатство, и отчий золотой престол, и своей милой жены свычаи и обычаи. Приуныли у городов забралы и веселье поникло.
Владимир - вождь, людям суд правил, города рядил, а сам ночью волком рыскал. Страсть ему ум охватила и желание отведать власти заслонило предзнаменование. Ему вещий Боян ещё давно припевку, разумный сказал: "Ни хитрому, ни умелому, ни птице умелой суда божьего не миновать".
Но сказал Владимир: "Помужествуем сами, прошлую славу себе похитим, а будущую сами поделим".
А разве дивно, братья, старому помолодеть? Если сокол в мытех бывает, то высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Но вот зло - потопил Владимир богатство на дне Каялы, русское золото просыпав. Без чести одолел, без чести кровь пролил. Не по праву побед добыл себе владения.
Измыслившись местью давней обиды, тайными тропами на Русь навёл идолище поганое, имя которому Сион. Идолище двулико: един - масон, другой лик - мафиози, запалило пожар в земле приютившей его. Отродье бесово зло пробудило и закричали у Римова под саблями половецкими.
Расползлось по Русской земле мерзкое идолище, безобразит русских девочек, девушек и женщин. Опаивает, травит русских мальчиков, юношей и мужей. Сеет плевелы раздора и усобиц по земле Русской. Нашим именем, нашими руками разоряет идолище наши храмы и наши души.
Порождение тьмы не скажет: "иду на вы", не выйдет лицом к лицу и не преломит копья. Но придёт во тьме, уведёт во тьму и во тьме прирежет. И светит ему в ночи его звезда - знамение тьмы.
Уходя ответа, идолище не марает рук своих, но в мошне его неумолчно звенят тридцать иудиных сребренников. Шакал рядится агнцем не затем, чтобы пасть козлом отпущения.
Не возделать пашню, не посеять, не сжать, но распределить урожай - сладостный завет поганого идолища
Мерзопакостный пришлец нахлебник чванится своим пустынным происхождением и с нескрываемым презрением косится на того, кто кормит его и одевает.
Ненасытный термит заполонил российские хоромы и точит, и пожирает сердцевину, оставляя нетронутой лишь оболочку. Но хватит ли сил у сохранившейся скорлупы, чтобы устоять под первым же порывом ветра?
Скользнул в поры русской души червь чесоточный и зудит, и беспокоит вольный русский дух.
Не силой, но обманом подлым принудило идолище гордого римлянина, таскаться к развалинам Иерусалима, чтобы в смиренном покаянии преклонять колена у разрушенного им капища.
Сыны Хамове мстят сыновьям Юпитера за разрушенный Иерусалим и брошенного в прах Яхве. Сиона тень вожделенно выжидает дня, когда в фундамент нового капища Соломона, бросит кости последнего римлянина.
А наши знамёна врозь развеваются!
Так вступи же русич в золотое стремя за обиду нашего времени, за землю Русскую. Храбрая мысль влечёт твой ум на подвиг. Высоко взмываешь на подвиг в отваге, точно сокол на ветрах паря, стремясь птицу в смелости одолеть. Дон тебя русич кличет и зовёт на победу. Ты ведь можешь Волгу вёслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать. Седлай же брат, своих борзых коней, а мои - то готовы уже осёдланы у Курска. А мои - то куряне опытные воины: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, пути им ведомы, овраги им знаемы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли навострены: сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы.
Братья и дружина! Лучше убитым быть чем полонённым быть; так сядем братья, на борзых коней да посмотрим на синий Дон. Хочу копьё преломить о край поля половецкого, с вами русичи, хочу шлемом испить из Дона.
Здравы будьте князья и дружина, борясь за православных против полков поганых!
Князьям слава и дружине!
О, Сергий Радонежский да святится имя твое, благослови и
помилуй!
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
1989 год