Первые две недели учебы пролетели быстро. За это время уже весь институт убедился в том, что новый историк так и не пойдет ни на какие снисхождения для учениц. Если какая-либо из них отвлекалась на уроке и не могла ответить на с ходу заданный вопрос, Басланов тут же выводил ей в журнале единицу. Более высокие баллы он ставил только в том случае, если ответ был относительно сносным, да и то - "двенадцать" пока что еще ни одна воспитанница так и не получила на его уроках.
Нечего и говорить, что помимо давнего решения выпускниц всячески игнорировать строго преподавателя, со стороны остальных классов в адрес Валентина Григорьевича также посыпалось множество карикатур и колкостей, пускай он сам об этом и не подозревал. Например, одна четвероклассница нарисовала Басланова в римской тоге и с лавровым венком на голове, гордо восседавшем на троне из цифр 1, 2, 3. А ниже она поместила насмешливое четверостишие:
Тройки, двойки, единицы -
Сыплет ими наш Нерон!
Можно вовсе не учиться,
Коли зло со всех сторон!
Карикатура быстро разлетелась по всему институту: многие воспитанницы перерисовывали ее к себе в альбомы и переписывали едкие строчки, причем с особой тщательностью. Однако тайное, как известно, рано или поздно все равно становится явным.
Как раз на уроке в первом классе, когда Басланов объяснял тему "Наполеоновские войны" Крошка и Щеглова тихонько хихикали, глядя на очередную копию карикатуры на Нерона. Вскоре Маша Краснова быстро повернулась к ним и шепотом попросила показать рисунок и ей. Бойкая Щеглова тут же свернула бумажку в комочек и бросила в ту сторону, где находилась парта подруги, однако, увы, бумажка оказалась легче и пролетела дальше, приземлившись прямо на учительский стол. Валентин Григорьевич тут же это заметил.
Не спеша и сохраняя спокойный вид, мужчина развернул листик и принялся про себя читать злополучную эпиграмму. Девушки затаили дыхание от страха и волнения, предчувствия общее наказание. Но в классе долго стояла тишина - было слышно только как осенняя муха тяжело прыгает по подоконнику.
- Так, вот, значит, чем вы занимаетесь во время уроков, - произнес наконец Басланов, - Должен сказать, способности у того "художника", который нарисовал данное изображение, весьма неплохи, только зачем же он их не использует на уроке рисования, а профанирует свой талант на подобные глупости?
Девушки молчали.
- Хорошо, я задам вопрос по-другому: кто именно из вас является автором сего великолепного произведения искусства? Если таковых несколько человек, вашу заслуженную награду я разделю поровну, можете в этом не сомневаться.
Валентин Григорьевич говорил негромким голосом, но четко выговаривая каждое слово, из-за чего в них слышалось что-то зловещее. Наконец одна ученица, пугливая Наташа Тополь, поднявшись, робко ответила:
- Это... это вообще не наш рисунок, нам его дал... другой класс посмотреть.
Тут же с остальных парт полетели возмущенные шептания:
- Ты что делаешь, доносчица? Молчи уже, фискалка!
Басланов их проигнорировал.
- Что ж, прекрасно, выходит, это дело рук кого-то из младших. Впрочем, не все ли равно, кто именно это первым изобразил: раз карикатуру копировали все, то наказание будет общим. Поэтому поблагодарите сами автора, быть может, осознание того, что по его милости все старшее отделение, переписывающее на уроке сей "шедевр" будет сдавать мне лично отдельный небольшой экзамен. Уже завтра.
Мужчина собирался сказать что-то еще, но внезапно в класс вошла Ольга Сергеевна и попросила его зайти к ней. Объявив об окончании урока, Валентин Григорьевич поспешил откланяться.
* * *
- Присаживайтесь, Валентин Григорьевич, не смущайтесь. - начальница института слегка улыбнулась. - Чаю не желаете?
- Нет, благодарю. - Басланов сел, но сохранял несколько напряженную позу, из-за чего его спина казалась слишком прямой - в непринужденной обстановке люди обычно так не сидят.
Ольга Сергеевна, поняв его состояние, решила сразу приступить к делу.
- Видите ли, как вам лучше сказать... Несомненно, весь наш коллектив очень рад тому, что вы согласились поступить на должность учителя истории и приехали к нам так скоро. Но все же... Быть может, с моей стороны было ошибкой не рассказать о вашем предшественнике, Владимире Ивановиче, который оставил должность по причине своего почтенного возраста и слабого здоровья...
- Мы не были с ним знакомы и, вероятно, никогда не встретимся. - равнодушно ответил мужчина. - Так зачем же мне о нем знать?
- Понимаете, дело в том, что... Все мои воспитанницы буквально боготворили Владимира Ивановича, называя добрым дедушкой. Он был любим и обожаем всем институтом, поскольку являлся настоящим ангелом кротости и доброты, которые теперь так редко проявляются у людей.
- К чему же вы этим клоните? - в тоне Басланова промелькнула язвительность, но Ольга Сергеевна не обратила на нее внимания.
- К тому, что ученицы, особенно старшие, так привыкли к нему за все эти годы, что им теперь будет весьма трудно приспособиться к переменам и новым требованиям, которые вы им предъявляете чуть ли не ежедневно.
- Ах, вот оно что. - Валентин Григорьевич заулыбался, - И вы тоже считаете, что я беспредельно строг, несправедлив и являюсь чуть ли не римским диктатором-деспотом, наслаждающимся страданиями своих жертв...
- Да нет, нет, зачем же все так гиперболизировать. Просто вы могли бы быть совсем немного мягче с девочками, хотя бы еще первое время. А уж потом взять их в более жесткие рукавицы.
- Прошу прощения, госпожа Бельская, - голос Басланова сделался тверже, - Однако я на этот счет имею свои представления и свое мнение о том, как необходимо вести уроки. Я никогда не ставлю плохие отметки просто так из вредности. Я всего лишь хочу, чтобы эти девочки и девушки смогли по окончанию института знать несколько больше, чем "недавно Россия воевала с Наполеоном, и много было убито солдат". Да-да, я не утрирую сейчас, именно такой ответ я получил буквально вчера - разве можно его оценить даже на восемь баллов? И если я стану еще более мягким к ним, то, увы, должен буду сообщить, что из вашего института выпускаются не талантливые, одаренные девушки, а пустые жеманницы, интересующиеся только балами и рукоделием. А я хотел бы, чтобы их кругозор стал хотя бы немножко шире, ведь кроме этой, по сути, клетки, они ничего не видят почти десять лет. Так что мои действия направлены исключительно на благо учениц, и если же они сами в силу своего мировоззрения, очевидно, близкого к куриному, этого не понимают, то... Мне жаль.
Некоторое время Ольга Сергеевна молчала, но позже все же нашла в себе силы заговорить.
- Знаете, вы... Это все-таки слишком. Мои воспитанницы прекрасно рисуют, вышивают, играют на музыкальных инструментах, даже сочиняют стихи!
- Не спорю, только о чем же их стихи, например? О грядущей весне, увядших розах и прекрасном юноше с кудрями до плеч, верно? - вновь съязвил Басланов. - Да они еще больше оторваны от жизни, чем я думал! Как они вообще смогут потом ориентироваться в реальном мире, где уже давно нет благородных рыцарей и прелестных дам! Впрочем, я вполне могу постараться это исправить, однако... - мужчина пристально посмотрел в глаза начальницы, - Если же вы хотите, чтобы я оставил должность, я уйду.
- Нет, нет, что вы, что вы! - Ольга Сергеевна покраснела. - Именно такие люди как вы нам и нужны. Такие сильные, трезвые натуры, лишенные этой вредной сентиментальности. Однако прошу: не обижайте моих девочек, пожалуйста.
- Разумеется. Что-то еще?
- Нет, можете идти.
- Честь имею. - Басланов поклонился. - Поскольку теперь у меня есть свободное время я немного пообщаюсь с коллегами.
* * *
Несмотря на свою не слишком завидную репутацию, Валентин Григорьевич состоял в довольно неплохих отношениях с другими учителями института. Помимо месье Пайротта Басланов сдружился с Аркадием Петровичем Авериным, преподавателем литературы. Именно с ним сейчас разговаривал историк, сидя на скамье возле институтского сада.
- Нет, безусловно, я понимаю, что все они еще совсем молодые и неопытные девицы, любящие грезить наяву, но не до такой же степени! А все эти стишки про вечную любовь и романы, где герой погибает с именем любимой на устах... Подобный вздор только мешает им нормально учиться! Они ведь не понимают, что подобные "высокие порывы" хороши только в мечтах и на бумаге. А в реальной жизни подобного не происходит уже давно.
- Да будет вам, Валентин Григорьевич, - Аверин улыбнулся, - Стихотворения наших классиков возвышают душу. А всякие бульварные книжонки в нашем заведении запрещены, их хранение является проступком и наказывается.
- Только я убежден, что многие ученицы их все-таки имеют, хотя и тщательно прячут от чужих глаз. Я ведь уже столько раз замечал, как эти девушки, буквально спя на уроке, воображают себя царицами балов в окружении кавалеров, которые вот-вот вызовут друг-друга на дуэль ради благосклонности "прекрасной дамы".
- А что же в этом такого плохого? - не понял Аркадий Петрович.
- Да то, что на самом деле все обстоит иначе. Уж я это знаю, поверьте. Их всех выдадут замуж маменьки по расчету, за каких-нибудь стариков побогаче и познатнее. И будут потом сидеть дома, вести хозяйство, пока супруг не отойдет в мир иной, а затем начнется бурная жизнь светских вдов, которые уже сами выискивают себе любовничков помоложе и покрасивее...
- О, о чем вы шепчетесь здесь, точно барышни? - спросил француз, подойдя к скамье.
- Да так, о примитивности женского ума. - вяло ответил Басланов.
- Да что же вы такой cruel, в самом деле! Пойдемте лучше погуляем по саду, пока деревья еще не совсем облетели, там дальше пруд есть.
Странно, но едва услышав слово "пруд", Басланов резко поднялся и как-то уже сдавленно произнес:
- Нет, я... Я не пойду сейчас туда.
- Pourquoi? Там очень красиво: пруд слегка начинает затягиваться растениями, из-за чего его вода мутнеет постепенно... Он небольшой, право, но я слышал, там в каком-то месте есть омут и...
- Довольно! - Басланов почти сорвался на крик. - Я не могу туда пойти, я... Не люблю воду, особенно в озерах или прудах, для меня это... - мужчина взялся рукой за свою шею. - Тяжело.
- Что ж, как хотите. Всего доброго. - с этими словами Аверин и Пайротт ушли.
Валентин Григорьевич еще некоторое время смотрел им вслед, в дальнюю часть институтского сада, после чего развернулся и пошел прочь.