Настасьино горе

Ирина Басова-Новикова
 Стоял промозглый сентябрьский вечер. Тяжёлые  облака обложили небо, и лишь на западе грозно поблёскивал тревожный закат.
 Настасья Петровна возвращалась с огорода, когда сзади послышался скрип велосипедных колёс. Почтальонша Зоя, румяная баба лет пятидесяти, нагнала подругу и достала из дорожной сумки мятую бумажку.
- Не с добром я, Настасья. Второй день Ваньку дома застать не могу, а бумага важная.
- Что такое?
- Повестка ему из военкомата!
 Настасья Петровна охнула. Её плечи сразу поникли, а морщины на лбу стали заметнее и резче.
-  Горе-то какое! Один ведь он у меня, Зоинька! – тихо вырвалось из её немощной груди. – Чует моё сердце: уйдёт – не воротится. Из  этой Чечни  уж сколько  наших не вернулось – Пашка - Вальки Пермяковой племянник, Ванька Колобов, Лёшка Свистунов…
- Да полно тебе выть! Так уж сразу и в Чечню!   
- А то куда же? Необученных, молодых в самое пекло бросают! Алёшку, что на хуторе у бабы Маши от призыва прячется, спроси, коли  мне не веришь. В Питере теперь светопреставление! У метро караулят, по домам ходят – уклонистов ищут, а найдут - в военкоматы волокут, и никакой управы на этих нехристей нет.
- Знаю я, - потупив глаза, ответила Зоя. – Слыхала про Алёшку. В прошлом году, сказывал, двоих однокашников после окончания школы взяли да в горячую точку послали. А какие они вояки? Беспредел полный, поэтому и пустился парень в бега. Пропадать ни за что  кому охота? Повезло Алёшке – у бабы Маши родные померли, так он ей теперь вроде внука. Хороший парень. По хозяйству помогает. Да ещё его родители бабке деньги ссужают за то, что та их сына от призыва в деревенской глуши прячет. 
 В соседском дворе взвизгнула пила.
- Не раскисай, Настасья. К  Макару Парамоновичу сходи. Он – мужик дельный, знакомства имеет. Может,  посоветует чего.
 Зоя поехала дальше, оставив Настасью Петровну возле дубовой калитки.
Макар Парамонович – или дед Макар – слыл на селе мужиком строгим и знающим. Хозяйство содержал в исправности, жену –  в страхе, взрослых детей – в повиновении. Таких крепких и дельных мужиков когда-то в деревнях называли «большаками». От отца досталась ему в наследство дряхлая изба, на месте которой теперь возвышался огромный домина. Жену Макар Парамонович взял по старинному обычаю и родительскому благословению, то есть не по любви, а за приличное приданое и доброе имя. На селе, где мужики напивались до бесчувствия, Макара Парамоновича уважали за исключительную, лютую трезвость и цепкий природный ум.
 Потоптавшись у  калитки, Настасья Петровна  вошла во двор. Отчаянно залаяла собака, но дед Макар погрозил ей пудовым кулаком, и та затихла. Увидав в руках Настасьи Петровны повестку, он недобро усмехнулся и бросил пилу.
- Ну что, Настасья? Пришла беда – отворяй ворота!
 Настасья Петровна беспомощно развела руками  и смахнула внезапно подступившие слёзы.
 Дед Макар покряхтел, напустив серьёзности для виду. Вместе они сели на золотые, пахнущие еловой смолой поленья.
- Выручай, Макар Парамонович! Ты – человек знающий, вот и пришла к тебе незваная. Как сына от армии спасти? Боюсь, отправят в Чечню. Как жить, коль не воротится?  С ума я тогда сойду. Дай совет!
 Макар Парамонович вскинул брови и насупился.
- Сына, значит, спасти хочешь! Так-так… А как же воинская обязанность? Долг перед родиной? Выходит, пускай где-то там наши люди гибнут, а моя хата с краю?
- Долг, говоришь, перед родиной? – вскипела Настасья Петровна. -  А это ещё с какой стороны посмотреть, кто кому  должен! Может, это родина мне должна, а не я - ей. Двадцать лет  в колхозе ишачила от зари до зари, а как ходила в дерюге, так и хожу!  И пенсия моя курам на смех. Хорошо, что Галька в магазине продукты в долг даёт, а то бы уж не знаю, как жили…
- Знаю, что не сладко живёшь. Да только с бандитами кто  воевать будет, ежели каждый мужик к бабе под юбку хорониться полезет?
- Другие пускай воюют. Вон у Степановых сколько пацанов!
- И что? – Макар Парамонович ухмыльнулся и вытянул перед Настасьей Петровной  сухую жилистую руку. – Вишь, пять пальцев? Какой ни отрежь, а рука  болеть будет. Так и с детьми, Настасья. Один или пять –  материнская душа обо всех болит… Да и чем твой Ванька  лучше  Степановых?
- Ничем, Макар Парамонович, не лучше. Только вот ежели что случится с ним, кто обо мне, старухе, позаботится? Тебе, старому хрычу, легко  браниться. У тебя три девки, а был бы сын...
- Знаешь, Настасья, что я тебе скажу? Глупая ты баба. Ежели бы все так рассуждали, нас бы ещё в сороковых  немец побил! Ты дедка-то своего вспомни: мальчонкой, юнцом желторотым  на фронт подался. И тоже ведь один у матери был…
 Настасья Петровна обиженно сжала губы. Макар Парамонович  ласково похлопал её по спине. Опосля достал пачку папирос и с наслаждением закурил.
- Дедок твой – тётка Маланья сказывала – в юности бедовый да задиристый был. На кулачках биться любил. Думали, не выйдет толку из пацана, а он с войны героем вернулся!
-  Не выйдет из моего Ваньки героя. 
- Ну? Быть не может, чтобы в вашем роду мужики перевелись. Это ты по глупости горячку порешь!
-  Не по глупости. Жалостливый он у меня. Не  от мира сего. Рыбы и то наловить не умеет – тошно ему червяков на крючок насаживать! Такому в Чечне верная смерть. Помоги, Макарушка. Как сына сохранить, ума не приложу!
- Дело это непростое, Настасья, - Макар выпустил изо рта струю витиеватого дыма. -  Проще всего в бега податься. Есть у тебя  родня?
- Кабы было,  где парня укрыть, разве пришла б я к тебе плакаться? Никого нету, одна  на белом свете мыкаюсь. И денег нет Ваньку от армии откупить. Сам знаешь, как живём. Дай совет, как быть, а я за тебя хоть свечку Богу поставлю, потому как ничем другим отплатить не могу: на одну мою пенсию перебиваемся.
- Лады! – усмехнулся Макар. – Уговорились. Авось вдвоём и придумаем чего... Ты вот давеча меня хрычом обругала. Думаешь, твоей беды не  понимаю и Ваньку  не жалею? Думаешь, пень бесчувственный? Так вот что я тебе скажу: я в советское время в армии танкистом был. Два года в Германии отслужил, и службу до сих пор хорошо помню. Генералы тогдашние не чета нынешним были. Вот смотрю новости  с утра и диву даюсь - сколько  молодых, здоровых парней ни за что угробить! Сколько  Ванек в танках погорело, сколько в плену? А дедовщина? А сколько предателей в погонах на самом верху? Чёрт знает во что армию превратили! Оттого и бегут пацаны…
- Так ведь и я о том же, Макарушка!
- Да… Не поверишь, Петровна,  многие на нарах готовы отсидеться, лишь бы в  армии не служить.
- Как так?
- Бабку Прасковью на Выселках знаешь? Нет? Так я расскажу. Дело в самом начале этой проклятой войны было. Жила тогда Прасковья в Заречном. Там, на хуторе, самогонку гнала. Пенсия грошовая, огород в тягость, а с рябиновки хоть какую-то копейку имела. Так вот. Наведался однажды к бабке на хутор незнакомый парень, да прямо с порога ни с того, ни с сего в ноги -  бух! Прасковья сперва опешила малость. Думала – пьяный, пришёл самогонки просить. Испугалась, конечно,  - мало ли что в голову мужику по пьяни взбредёт? Покойный муж-то её с перепою всё с топором за детьми бегал… Посадила, значит,  Прасковья парня за стол, плеснула рябиновки, а он так, мол, и так: в горячую точку направляют. А парень тот ненашенский был. Из Москвы. Папаша его чин имел немалый – кажись, полковник. Теперь уж неважно… Крут был - старой закалки офицер. Сыну  сказал: «Дед твой – герой -  с осколком в груди до Берлина дошёл. Я в Афгане два года отслужил. Тебе легче – на своей земле подонков бить будешь». А у парня того аккурат накануне товарища  хоронили – на своей же мине подорвался. Не в бою, не по-геройски,  считай за так погиб человек! И виноватых не найти… Да и кто на войне виноватых ищет?  Там, наверху, разве опечалился кто оттого, что рядовой солдат погиб? Ну,  паренёк, у  которого отец полковник, задумался крепко. Не хочется мальчишке пропадать зазря, а куда супротив отца попрёшь? Служить бы  рад, да только жизнью  за чужие ошибки расплачиваться неохота. Заикнулся было о том, чтоб не в Чечню ехать, так отец взъелся: «Дед - служил, отец - служил, а ты, значит, седины наши позоришь?!» Что делать парню? Ничего не поделаешь. Решился  перед отъездом к тётке в деревню  наведаться на пару дней. Тётка у него вместо покойной матери была.  Как услыхала та про Чечню – завыла. Честила полковника на чём свет стоит. Опосля, конечно, успокоилась, покумекала да надоумила племянника сходить к бабке Прасковье. У неё, у Прасковьи, сын в Отечественную погиб. Не понаслышке о войне знала, молодых ребят завсегда жалела. Так вот. Выслушала парня Прасковья; пошушукались они о чём-то в избе, а после вышла бабка в летнюю кухню. Головой о поленницу  побилась, ножиком по рукам чиркнула да как заголосит на всю округу!  Хоть и жила на Выселках, а слышны были её вопли  вёрст за пять! Она в церковном хоре по молодости певала, голос имела зычный. Понятно, народ сбежался. Чего, мол, горло дерёшь, людей от работы отрываешь? А Прасковья и залилась соловьем: пришёл-де соседский парень, стопку-другую пропустил да на неё с ножом и набросился. Тут участковый подоспел. Парня – хвать, а он и не противится: головой согласно кивает – всё так, везите  в каталажку. Для себя решил, что лучше за решёткой войну пересидеть, чем  в могиле гнить. Короче, забрали парня в участок. Потом – суд да дело. Впаяли  немного: как-никак в школе-институте на хорошем счету был,  к питию не приучен, ударила   рябиновка в голову – вот и очумел  с непривычки.  Отсидел малость – несколько призывов переждал. Полковник-то сперва сына видеть не хотел после тюрьмы. Честь воинскую опозорил, долг родине не отдал, то да сё… После, конечно, отошёл – родная кровь всё-таки! А может, уразумел,  что изначально неправильно вся эта кампания велась. Военный человек, не мог не уразуметь.
- А с мальчишкой-то что?
 - Да ничего. Вышел на свободу, обзавёлся семьёй.  Жив-здоров - тёткина смекалка помогла, и на том  слава Богу!
- Вот и ты теперь говоришь, что неправильно наша жизнь устроена,  -  голос Настасьи Петровны дрогнул. -   Для того ли я сына из последних сил растила, чтобы сгинул зазря? Кабы враг напал,  я б смирилась, а тут... А к чему ты мне про полковничьего сына  рассказывал?
-  К слову пришлось. Прасковью в больницу с утра увезли, вот и вспомнилось. Хорошая баба. Сама фронтовичка, а  парня  из Москвы пожалела. Его – как ейного убитого сынка – Димой звали…
Настасья Петровна всхлипнула.
- Не реви, Петровна.  Я твоему горю очень сочувствую. А за то, что поначалу не сдержался – не осуди; порода наша мужицкая такова, - Макар Парамонович поглядел на небо, перекрестился и обречённо махнул рукой. - В военкомате у меня один знакомый работает. Ванька твой грамотный?
- Спрашиваешь! Каждый год со школы похвальные грамоты носил…
- Это хорошо. Слушай: в сорока километрах от Сорочкино расположена воинская часть. Там для обслуживания аэродрома ответственные ребята  требуются. Ванька твой, кажись, не пьёт?
- Не курит даже…
- Спрошу у знакомого, не возьмут ли Ваньку на аэродром. А что? Служба рядом с домом – это удача! Особливо по нынешним временам.
- Спроси, Макарушка! Христом Богом молю…
- Ишь, плакальщица! Христом Богом… Ничего пока не обещаю.   Если выгорит дело, свечку  не забудь поставить!
- Не забуду, коль обещала… Ты уж прости за то, что хрычом обозвала. Это я в сердцах. Страшно мне, Макар Парамонович. А ну как не получится пристроить Ваньку на хорошее место? Загребут в армию – каким оттуда воротится? Матерщине научат, мерзости всякой…
- Ты на Ваньку не греши. Он у тебя золотой парень, а золото и в навозной куче своей цены не теряет.  А про армию плохо думать не смей. Много там  хороших парней, и все они - мученики Христовы. Так-то, Настасья!
 Дед Макар потрепал её по плечу.
…Ветер гнул молодую осину. Над лесом громыхнуло.
 До грозы нужно было успеть закрыть парники, подоить козу и разогреть ужин. Настасья Петровна бодро шагала по просёлку. Будущее уже не казалось ей таким безнадёжным, как раньше.