К концу дня сорокалетнего Потапыча, привыкшего к таёжным будням с невзгодами и непогодами, хмарь «достала» хуже назойливой мухи. Из низких, лохматых туч моросит и моросит. Плохо идти. Ручьи хоть и не бурлят излишками воды, но камни под ногами скользкие, и кусты увешаны гроздьями капель, от соприкосновения с которыми одежда насквозь промокла, прилипла к телу, а с неё и в сапоги натекло. Портянки и даже войлочные стельки – хоть выжимай. Одним словом, полевая жизнь. Хотя, конечно, бывает «поле» и похуже: например, где-нибудь в знойной пустыне от недостатка мороси можно вообще иссохнуть из Яви...
Однако дело к вечеру, пора табориться, чтобы перед ночлегом просушить амуницию у благодатного огня.
Площадка вблизи кряжистой лиственницы показалась Потапычу ровнее, чем в других местах – в самый раз для ночлежки. Он подивился ещё, как у подножия каменистого склона среди худосочных родственниц и редких сухостоин вымахала такая громадина, но потом, срубая одну из сушин для ночлежного костра, понял, в чём дело. Когда-то здесь бушевал пожар, сверстницы её, не удержавшись на подгоревших корнях, либо попадали, либо засохли, а она выстояла, подавая пример жизнелюбия новой поросли...
Настроение и погода, как сообщающиеся сосуды: светит солнце или мерцают звёзды – и Душа поёт, и мысли приятные, а когда земля придавлена низкими тучами, вспоминается всякое.
- Ты раб Тайги, раз не можешь без неё… и не найти тебе древнее стойбище… – всплыли вдруг слова из разговора с бывшим сотрудником.
- Хм, раб... у кого, что болит... дитя привязано к матери всю жизнь, а не раб, – возразил он тогда. – И Предки наши считали себя внуками Даждьбожьими, а не рабами... ну, а стоянку если не искать, то и не найти...
- Кому она нужна! Бабки надо делать, а не лазить по дебрям, – усмехнулся тогда собеседник.
- Чтобы засосало в рабство корыстных желаний?.. Да и нет нынче трудов праведных, на дворе эпоха спекуляций и распродажи народных богатств... Уволь!..
Переночевав, ранним утром он вылез из-под походного укрытия. Над сопками сквозь остаточные клочья ненастья сиял рассвет, Тайга вся ещё в каплях вечерней мороси, словно боясь спугнуть робкий солнечный луч, затаилась; в прохладном воздухе не звучал ещё однотонный комариный звон, и только серебристая мелодия ручья нарушала утреннюю тишину.
- Кажется, жизнь налаживается, – порадовался он вслух, вытираясь после водной процедуры пахнущим дымом полотенцем, – значит, перевал сегодня проскочу.
Хорошее настроение придаёт бодрости, убыстряет ход событий. На чай с сухарями, на сворачивание ночлега вместо обычного часа ушло в два раза меньше. Потапыч залил костёр, развернул голяшки болотников, чтобы меньше промокнуть в кустах, взвалил рюкзак и двинулся к перевалу. Но не успело ещё упакованное снаряжение прилечь к изгибу спины, как сзади что-то треснуло, раздался грохот, заставив путника вздрогнуть и оглянуться на причину, нарушившую природный покой.
То место, где только что располагалась его стоянка, накрыло разлапистое дерево-аксакал. По телу Потапыча пробежал озноб. Задержись он хоть на немного, жизненные пути старой лиственницы и его – могли бы сомкнуться в одной точке. Чудны прихоти случая, но ему показалось, что это падение неспроста, что это какой-то знак, предупреждение о чём-то, ведь ничто не мешало свалиться дереву до его прихода или, наоборот, попозже, когда «след простынет». От того, что успел выскользнуть из серьёзной неприятности, он почувствовал себя удачливым, но одновременно мысль о «предупреждении» зародила в его душе какую-то расплывчатую тревогу.
Однако вскоре начались густые заросли стланика. Пожалуй, даже джунгли, хоть и не тропические. Тут вместо переплетения лиан хаотично переплелись толстые, упругие ветви северного кедрача. Чем ближе к перевалу, тем гуще – сплошное перелазанье и протискивание. Потапыч даже беззлобно поругивался, когда рюкзак, подогнанный под ширину плеч, не вписывался в проёмы ветвей и застревал. При этом одна нога оказывалась на одной ветви, а вторая – на другой, и надёжная точка опоры – земля – где-то там, куда не достать ногами. Зависнув в переплетении, он чувствовал себя уже не совсем удачливым; эта непрерывная полоса препятствий наливала конечности тяжестью, требовала частых передышек, времени и сил тратилось много. Впрочем, был тут и плюсик: частые (хоть и кратковременные) позы орангутанга оттеснили тревогу на второй план.
Но перевал всё-таки смилостивился над ним: у самого верха появилась длинная проплешина, сложенная курумником. Замшелые валуны после «джунглей» выглядели почти скоростным шоссе. Правда, излишняя угловатость и обилие щелей между камнями принуждала его не отрывать глаз от «полотна дороги», чтобы не растянуться во весь рост. И всё-таки обзорный взгляд навскидку позволил ему заметить, что проплешина приглянулась ещё одному путешественнику, который также не отрывал глаз от камней. Навстречу, ничего не подозревая, пёр на своих четырёх – Косолапыч.
Чувства, только что убаюканные открытым пространством, снова встрепенулись. Вмиг пропала усталость конечностей. «Вовремя на поляну вышел, а так бы в зарослях – нос к носу», – мелькнула мысль и угасла перед вставшей проблемой. Биться Потапычу не хотелось, поэтому он сунул пальцы в рот и громко свистнул. Однако Косолапыч не среагировал, видимо, привык к похожим звукам от пронырливых пищух. Не меняя скорости движения, он лишь чуть приподнял голову. «Ладно, потрачу дробовой патрон, должен ведь страх иметь перед выстрелом», – решил опытный полевик и пальнул вверх. И правда, на этот раз хозяин тайги вздыбился, секунд пять постоял, пытаясь понять происхождение странного хлопка, но, ничего не узрев, опять встал на четыре лапы и продолжил сближение в прежнем темпе. Не хватало ему самой малости – рявкнуть по-ямщицки: «поберегись!».
В голове лихорадочно вертелось: «Косолапыч совсем без страха, и зрением слабоват, не видит ни черта... придётся биться...»
Расстояние быстро сокращалось. Потапыч сбросил груз, переломил одностволку, чтобы зарядить пулю. К несчастью, стреляный дробовой патрон оказался старый, и его металлическая часть оторвалась от картонной гильзы, перекосилась и заклинила в казённике. Усилий пальцев не хватало, чтобы справится с неполадкой. «Кажись, влип! И нож утопил, – вспомнил он о недавней потере, когда рука машинально потянулась к поясу, – выковырнуть нечем, и укрыться негде, и весовая категория не моя... заломать может... Так вот о чём предупредила старая лиственница!!!»
Чтобы вытащить из ствола помеху нужно было какое-то подручное средство. Бросив взгляд по сторонам, он увидел чуть сзади несколько сучковатых ёлок, невесть как выросших в зарослях стланика и, не выпуская ружья, с неподобающей опытному полевику прытью помчал по камням к хлипкой надежде на спасение. В стланике, споткнувшись, распластался, но тут же вскочил и вскарабкался на одно из деревьев. С него было видно, что медведь подошёл к сиротливой котомке и, принюхиваясь, остановился в нескольких шагах. То ли её продымленный, пропотевший запах ему не понравился, то ли пытался он связать недавний хлопок с громкими возгласами, доносившимися от ёлок, – очень уж подозрительно косился в их сторону. Невидимый источник возгласов, стоя на ветке и выковыривая сучком заклинивший патрон, громко с надрывом орал:
- Э-э-э! Уйди, тёзка!.. Не тронь рюкзак!.. Уходи!..
Но тот сомневался; переминаясь с лапы на лапу, любопытство в нём боролось с осторожностью. А Потапыч, тем временем, привёл орудие шестнадцатого калибра в исправное состояние, зарядил пулю и приготовился к защите своего скарба, хотя, несмотря на близкое расстояние, в душе противился выстрелу. Из памяти выскочили слова знакомого эвенка: «После выстрела развернулся мишка и ко мне, всю обойму разрядил, а он будто заколдованный, думал конец, только у самых ног рухнул...» Тут же возникло собственное соображение: «Глупо стрелять, когда медведь не хулиган. Если не попасть куда надо, может обозлиться сразу, или потом встретить на узенькой тропинке... Дерево не придавило, – вспомнилось опять ему утреннее происшествие, – так раненый зверь задавит, выскочив где-нибудь из засады. Неприятность, однако, на дальнейший путь... Но если приступит, гад, к мародёрству – придётся бахнуть, без снаряжения и маршрут насмарку, и самому не выбраться». И зверь будто почуял его настрой, будто внял словам и мыслям: как бы раздумывая, куда податься, он повёл туда-сюда башкой размером в пол рюкзака и неспешно скрылся в стланике.
Радуясь мирному исходу встречи, Потапыч спустился на землю, подошёл к избежавшей разорения ноше и, оглядываясь по сторонам, поднялся на платообразный перевал. Здесь не было таких густых зарослей, как на подъёме. Но зато разреженный стланик был усыпан маленькими кедровыми шишками, а в проходах между кустами синели ягоды голубики. Настоящее пастбище. И словно в подтверждение на глаза ему попалась синяя «дорожка» с вкраплениями шелухи от шишек. Хозяин тайги изрядно набил брюхо и от перебора разной еды прямо на ходу пропоносился. «Косолапыч сыт был, потому и не позарился на мой скарб», – сообразил Потапыч, подходя к развалу каменных глыб у противоположной стороны перевала. Почему-то образ живого медведя соединился в мыслях с эмблемой партии власти, вызвавшей усмешку: «Когда-нибудь и их прохватит от излишеств».
Впереди раскинулась ширь, у горизонта сливающаяся с небосводом, а глыбовый развал уходил вниз, в угадываемый по соседним склонам распадок. Он достал карту, определился, и попытался разглядеть на местности его слияние с долиной реки, где заканчивалась пешая часть маршрута. Но распадок терялся в геоморфологическом хаосе гольцов и хребтов. Эта нетронутая техническим прогрессом панорама завораживала, а прозрачно-голубая дымка создавала иллюзию безкрайности просторов, куда не кинь взгляд – всё величаво, открыто и... загадочно, таинственно. Перед ним покойно отдыхала несокрушимая Русь, в которую где-то там, на окраинах, вцепляются мёртвой хваткой рабы «золотого тельца». Да не по зубам она им, потому что защитники её – русичи – слеплены из этих же просторов и от них неотделимы. Видимо, не осознали ещё, что Русь хоть и располагается на Земле, но явление космическое...
Когда в длинный путь по бездорожью вклинивается река, трудоёмкий будень превращается в праздник – тут и отдых ногам, и прохлада разгорячённому телу, и умытое лицо, и свободный обзор, и свежая пища. К берегу реки Потапыч спустился под вечер. Берег оказался крут, сухих дров для ночлега не нашлось, не годился он и для рыбалки. (После питания концентратами нет ничего вкусней свежих хариусов, запечённых над костром). Поэтому, пока кипятилась вода в котелке, заваривался чай, он достал из рюкзака полуторакилограммовый свёрток и не спеша превратил его в маленькую надувную лодку – спутницу в экспедициях незаменимую.
Прозрачная, как стёклышко, вода текла быстро и спокойно. «Вот и отлично, – порадовался Потапыч, – проплыву немного, порыбачу, увижу подходящее место, и заночую». Предстоящий сплав после бездорожья представлялся ему чем-то вроде курортного отдыха – пошевеливай веслом, обозревай окрестности, а километры, словно по волшебству, останутся за спиной, и даже комары перестанут досаждать.
Он загодя собрал спиннинг, прицепил блесну, увязал рюкзак с ружьём и, наслаждаясь тем, что поменялся с ними местами, поплыл, стремясь не нарушать хлипкой остойчивости крохотного плавсредства при забрасывании рыбацкой снасти. В один из забросов на противоположном конце лески задёргался, судя по рывкам, неплохой экземпляр. Хотел, бедняга, поужинать рыбёшкой, а заглотил медяшку с тройником. Такова уж методика у «царей Природы» всюду и везде: дать обещание, всучить кредит, развесить рекламу, в общем, бросить приманку с крючком... всегда найдутся те, кто клюнет...
А «царь»-Потапыч, охваченный азартом рыбака, потерял бдительность, вплыл в обширную перекатистую излучину реки и когда, наконец, отцепил улов от блесны, увидел впереди глыбы, перегораживающие почти половину русла. Реакция его была такой же, как при встрече с Косолапычем после отказа ружья, с той разницей, что тут замелькали не каблуки сапог, а лопасти вёсел... но догрести до берега он не успел.
Глыбы в русле в окружении всплесков воды обозначили начало порога. Он понимал, что вплывать в него на крохотной лодке, да ещё в болотниках – большой риск. Но выбора уже не было. Течение поднесло его к перепаду воды, и он увидел, что река сжалась в узком проходе между глыбами и берегом, образовав похожие на раззявленные пасти пульсирующие валы с падающими гребнями.
«Не въехать в них боком, не зацепиться за булыганы», – невольно отдал себе приказ опытный полевик, зная, что если не выполнит его, то риск перерастёт в кораблекрушение.
Со скоростью катера внесло его в крутобокие валы. Удерживаясь вёслами на стрежне, он врезался в пенные гребни и, наверно, со стороны чем-то напоминал бравого ковбоя (в сапогах ведь), объезжающего белогривого жеребца. В конце пенной гривы высунулась из воды очередная глыба, впритирку проскочив которую, он попал на относительно спокойный пятачок, позволивший ему оторвать взгляд от ближнего обзора и посмотреть чуть дальше. Там, в огромной каменной чаше, река кипела, будто под ней кто-то развёл жаркий огонь, и оглушительно гудела: «У-у-у-топлю-у-у-у!» А сразу за хаосом кипени поток обрывался. «Оттуда не выбраться, спасайся», – как-то буднично прозвучало в ментальном пространстве, и Потапыч, не мешкая, прямо в сапогах спрыгнул с лодочки, опять поменявшись местами со снаряжением. Теперь судьба его зависела не от вёсел, а от собственного умения плыть по-чапаевски. Удерживаясь за спасительную лодку и изо всей силы загребая свободной рукой, он дотянулся до берега. «Дай хоть что-то, раз сам не отдался», – рвала к себе снаряжение возмущённая река, и наполненные водой сапоги тянули вниз, и пальцы соскальзывали с округлых камней, обточенных течением... Перед сливом в белую кипень зацепиться за берег всё же удалось.
Самое мягкое слово, которым охарактеризовал себя спасшийся Потапыч сразу после передряги, – это «двоечник», впрочем, как и ранним утром, удачливый. Однако и река, упустив крупную добычу, не осталась в убытке. Она вернула себе трофей, только что обретённый пришельцем, заодно прихватив и спиннинг. Потери не такие уж и значительные, но мечты о вкусной и здоровой пище рухнули – поймать рыбу больше нечем, «царь-то не настоящий», не всемогущий. А ведь в омуте под водопадом, которым завершался порог, без сомнения, было чем поживиться. И площадка из намывного песка для стоянки тут – как тут, удобней не придумать. Ох уж этот досадливый контраст желаний и возможностей!..
Порог шумит тут тысячи лет, придавая реке своеобразие, и ещё столько же прошумит. Какое ему дело до случайных прохожих? А «прохожий», перетаскивая снаряжение к песчаной площадке, останавливался, всматривался в буйство и мощь потока, и пытался представить, что бы случилось, попади он в его чрево. Получалось, что не такой уж он и двоечник.
А вот заснуть под громогласную речную свистопляску Потапычу долго не удавалось. Напасти минувшего дня снова и снова вставали перед его мысленным взором: грохот лиственницы, «кувыркания» в стланике, встреча с Косолапычем, «купание» в пороге – все эти события разбалансировали его нервную систему, и мозг никак не мог отключиться от переживаний, несмотря на усталость тела. Вдобавок, ночью повеяло из глубин галактики морозом. И когда нодья притухала, той стороне тела, которая была обращена к брезентовому навесу, становилось зябко. В один из коротких снов Потапыч проснулся от запаха гари. От слишком близкого соседства с жаркими углями на спине задымилась одежда, и после тушения «пожара» дыра в ней получилась с ладонь. На расстройство уже не хватило сил, но, снова засыпая, он подумал: «Если дальше так пойдёт, то бывший сотрудник станет провидцем, не добраться мне до древнего стойбища...»
Утром холод и сырость; туман плотно залепил всё вокруг, не видно даже реки; остатки чая в котелке превратилась в лёд. «Неужто и дальше речка будет козни строить?» – донимала его безрадостная мысль... Повинуясь привычке, он подбросил в костёр дров, освободил котелок, сходил за водой и вытянулся у огня в ожидании кипятка. И, согревшись, задремал.
Очнулся, когда лучи солнца разогнали туман. Водопад по-прежнему шумел, река текла в том же направлении, но берега были совершенно не похожи на те, которые он видел вечером. Он не верил глазам своим, потому что никогда ранее такого не видел. Все деревья, кусты и трава вблизи водопада были покрыты толстым слоем искрящегося под солнцем инея. А вокруг на сопках, как ни в чём не бывало, ярко зеленела Тайга. Островок сверкающей зимы среди благоухающего лета! Даже в мыслях и снах такого не бывало! Это зимне-летнее видение походило на волшебство! Забыв обо всём на свете, он ходил по берегу, отходил вдаль, стараясь запечатлеть в памяти сказочный наряд реки, и не мог насмотреться. От вчерашних напастей и недавних переживаний не осталось и следа, их будто и не было.
- Эх, Природа-мать! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Ну и мастерица! – не скрывая чувств восхищался Потапыч. – Это ж надо такой праздник сварганить, чтоб в Душе в раз всё наладилось! Не зря, видать, Предки наши Сварога да Ладу почитали!.. Добрый знак!
Через час Солнце-Ярило вскарабкалось по небосводу, воздух прогрелся и «зима» испарилась, вернув берегам реки прежнее обличье. Но след, оставленный в Душе необычным явлением, изменил настроение путника. Ему показалось вдруг, что Река, как любимая женщина, доверила ему то, чего не предназначалось для других. А сверкающий утренний наряд будто был венчальным убранством, и теперь, после таинства, он из залётного пришельца, превратился в её наречённого спутника.
Последующие будни подтвердили: так и есть, «венчание» с Рекой оказалось не напрасным. Вскоре Потапыч добрался к цели своей экспедиции. Крупные подвохи более не досаждали ему, ну а разные мелочи... так они не от внешних обстоятельств, а от навыков и умения ладить с ними.