2. На шпалерах

Миша Леонов-Салехардский
Ребят разместили в клубе, в концертном зале. Зрительские кресла были сдвинуты к стене, а на их место в три ряда расставлены кровати с панцирными сетками. Девочки первым делом потребовали убрать от себя мальчиков, и тех вместе с кроватями отселили на сцену, за тяжёлый бархатный занавес. Видимость приличий была соблюдена. И началась совместная, немного бесшабашная жизнь. Лёшка Шатов был ею доволен: утром работали, вечером танцевали, в выходной ездили на море или в Одессу. Вместе со всеми он сгорал на солнце, зависал в сортире, объевшись абрикосов, ходил на вечерние танцы и делал норму на винограднике.
Две недели ребята подвязывали лозу (довольно нудное занятие!), пока не поспел ранний виноград.
— Хлопчики, дивчатки, убирать будем! — радовался бригадир, Степан Фёдорович Малышев, ведя их поутру на виноградник. — Только умоляю, детки, не ешьте виноград — пронесёт!
— Учёные уже, — сказал Боб. Его приятели многозначительно захихикали. Шли по грунтовой дороге. Солнце чуть поднялось над горизонтом. Ноги по щиколотку утопали в пыли, тёплой, зыбкой и тонкой, как мука. Лёшка зевал и тёр глаза. Спать хотелось нечеловечески. Впереди него под ручку плелись, Наташа и Алла.
— Кто рано встаёт, тому бог подаёт, — говорил Степан Фёдорович.
— Бога нет, — отрезал Гусевич, зевая во весь рот.
— Жизнь прижмёт — будет.
— Но тебе, Гусевич, — внезапно встрял Боб, — тебе не подаст!
— Атеист! — с напускным осуждением произнёс Серж, покосившись на Гусевича. Смятение отразилось на лице бедного Гусевича. Джон и Мишель так и прыснули со смеху. Бякин подхихикнул за компанию. Лёшка пренебрежительно фыркнул.
По сторонам дороги, будто египетские пирамиды, возвышались холмы виноградных косточек. Показав на них рукой, Боб заметил:
— А всё говорят: пьянству бой…  Это ж сколько вина надавили, Стёпа? — с вопросом обернулся он к пожилому бригадиру. 
— Много, — ответил тот простодушно. — Целое море!
— Я бы в таком поплавал, — мечтательно произнёс Мишель.
— Не успел бы, — возразил ему Джон. — Серж выхлебал бы в одно горло.
Разбитная четвёрка зашлась от смеха. Наконец пришли на виноградник. Шпалеры параллельными линиями поднимались по взгорку. Между резных листьев и проволокой поблёскивали гроздья винограда, покрытого сизым налётом. У подошвы взгорка под брезентовым навесом стояли напольные весы. Перед ними на стуле сидела пожилая женщина в сером халате.
— Пиама Ивановна, — отрекомендовал её бригадир. — Взвесит и запишет. Значит, так, детки, — сказал он, показывая на шпалеры, — там срезаете, складываете в ящики, и несёте сюда, — он ткнул пальцем в весы. — Всем ясно?
Кивнув головами, ребята разбились на пары и разошлись по местам. Лёшка выбрал в напарники молчаливого Широкова. Им достался верхний ряд, а Наташа с Аллой стали ниже на четыре ряда. Резали ножиками из расплющенной проволоки (других в совхозе не нашлось). Поначалу, срезав гроздь, Лёшка любовался ею, прежде чем положить в ящик. Сизый налёт стирался рукой, и каждая виноградинка светилась изнутри, как драгоценный камень. Понемногу движения его стали механическими: срезал и положил, срезал и положил. Время шло. Солнце пекло безжалостно. Шея пылала огнём. Он поднял воротник рубашки и взглянул туда, где работали Наташа с Аллой. Девичьи головки, повязанные белыми платками, мелькали над шпалерами, будто ныряли в волнах. Он облизнул пересохшие губы. Нестерпимо хотелось пить. Тем временем белые платочки двинулись в конец шпалеры, свернули в проход… «На весы пошли», — догадался он и, предвкушая встречу с Наташей, поторопил напарника.
— Берись за ящик, Широков!
— Неполный же.
— Берись! Пить хочу — не могу!
С ящиком винограда они шли вниз под горку. Воздух над землёй в междурядье струился, переливаясь, как слюда. Справа между шпалер носились Бякин с Гусевичем.
— Тыдыщ! Тыдыщ! — азартно кричали они, швыряя друг в друга виноградные грозди; а когда попадали, то радостно восклицали:
— Опа! Опа!
Лёшка покачал головой и, взглянув на Широкова, покрутил пальцем у виска. Напарник благодушно улыбнулся: мол, Бякин с Гусевичем, как всегда, в своём репертуаре. Девочки были возле весов, сдали свой виноград и уже пили воду из большой, на 40 литров, алюминиевой фляги.
К весам лихо подкатил колёсный трактор «Беларусь» с порожней тележкой. Из кабины выпрыгнул молодой тракторист. Все называли его просто: Дима.
— Салют, Ивановна! — радушно сказал он весовщице, берясь за ящики с виноградом.
Наташа с Аллой встрепенулись, поправили косынки, одёрнули платья и стали пускать длинные взгляды. А напротив них русоволосый, голубоглазый красавец-тракторист, в майке и шортах, загружал тележку, поднимая по три полных ящика за раз. Мышцы на его груди и на спине вздувались буграми.
— А ноги короткие, — язвительно шепнула Алла, глазами показывая на красавца. Наташа поморщилась, но промолчала.
— Взвесили их, записали…— ворчала Пиама Ивановна, косясь на девочек. — Чего тут ещё отираться?
Девочки переминались. Подошли Лёшка и Широков. Поставив свой ящик на весы, они опрометью кинулись к фляге с водой. Наташа, покосившись на них, потянула подругу за подол.
— Пойдём, в самом деле.
Алла дёрнула капризно плечом, не сводя глаз с тракториста.
— Ивановна, — хмурясь, обратился Дима к весовщице,— скажи этим, чтоб ящики не ломали.
— Говорю, а толку? Вычесть из зарплаты — сразу поймут.
Женщина грозно посмотрела на юных работников, столпившихся перед весами. Наташа взяла Аллу за плечи.
— Пойдём. Неудобно.
— Молодой человек! — оттолкнув её, выпалила Алла. — А прокатите на тракторе.
Дима глянул на неё мельком и скрылся за распахнутой дверцей трактора. На виду были только его короткие волосатые ноги в синих шортах.
— Тьфу, бессовестные! — сплюнула Пиама Ивановна. — Сами на шею вешаются…
Наташу будто в спину толкнули. Она побежала прочь, Алла хмыкнула и припустила за ней, не заметив на своём пути ни Лёшку, ни Широкова.
— Недомерок! — возмущалась Алла, догнав Наташу.
— У него, наверно,  девушка есть.
— Какая девушка? Нету у него никого.
— А может, кто-то не в его вкусе?
— Ой, «не в вкусе»…— передразнила Алла и гневно прибавила: — Уж не я ли это? Уж не думаешь ли, что ты в его вкусе?
— Что ты сказала?
— Что слышала!
Они умчались. Оторопелый Лёшка с ненавистью уставился на тракториста, сопровождая каждое его движение проклятьем: «Чтоб тебя черти взяли! Чтоб тебя разорвало!» Внезапно в руках у тракториста лопнул нижний ящик, виноград просыпался наземь. Тракторист, крякнув, многозначительно посмотрел на Пиаму Ивановну, та покачала головой. Лёшка обомлел. Проклятье сбылось! Жгучее чувство стыда охватило его вдруг, и он, будто искупая свою вину, бросился подбирать виноград.
— Оставь! — махнул рукой тракторист. — Тебя как зовут?
— Лёшка. Шатов.
— Дима, — тракторист протянул руку. — Малышев.
Ладонь у него была широкая, твёрдая.
— А бригадир вроде тоже Малышев…
— Мой батя.
— Нравится на тракторе? 
— Работаю пока. Осенью в армию. 
— Думал, мы ровесники.
— А мне восемнадцать никто не даёт… — Дима окинул взглядом Лёшку. — Тебе штангу потягать бы…  или гирю. На перекладине поотжиматься.
— Согласен.
Широкову наскучило ждать.
— Долго ещё? — рявкнул он издалека.
— Заболтался, — спохватился Дима и, берясь за ящики, сказал: — Работа стоит. Давай, увидимся!
— Увидимся, — эхом отозвался Лёшка.