Татьянин день

   


Автор фото: ПАВЕЛ АПАЛЬКИН

   В небе еще вспыхивали зарницы, но ливень уже прекратился, оставив после себя лужи на асфальте. Ивана оглушил рев сирен «скорой помощи». Из-за поворота выскочили машины с красными крестами, а вслед за ними – грузовик со спасательным отрядом.
- Эй, пацаны, что случилось? - крикнул Иван.
- Фашисты трамвайные пути взорвали в районе улицы «Розы Люксембург»! Люди погибли!
- «Розы Люксембург»? Можно, я с вами? У меня там друг живет!
- Залезай!
Иван бросился к грузовику, на ходу запрыгнул в кузов.
Миновав несколько кварталов, они оказались перед искореженным составом вагонов трамвая. Повсюду слышались крики и стоны раненых. Санитары выносили людей из разрушенных вагонов. Иван стоял в оцепенении.
- Давай, подключайся, чего стоишь, как в музее?!
Эта фраза заставила его броситься к полуразрушенному вагону. Он пытался настроить себя на то, что вот сейчас ему нужно будет выносить человеческие трупы, бездыханные мертвые тела тех, кто еще вчера ходил по этим улицам города, не раз встречался с ним, радовался, любил…
- Чего застыл?! Выноси, давай, помощник!
Иван оглядел вагон. Повсюду лежали люди. Мертвые. Разбросанные в разных позах чудовищной силой. Раненых из вагона уже вынесли. Иван наклонился, чтобы поднять окровавленный труп мужчины, и вдруг рядом увидел ее… От ужаса у него закружилась голова.  Это была Таня. Девушка лежала у окна навзничь. Ее тонкие руки были раскинуты, словно крылья подстреленного лебедя. Большие серые глаза, окаймленные пушистыми влажными ресницами, испуганно смотрели в небо. И волосы… Ее длинные светло-русые волосы волнами растекались по полу вагона. Иван подошел к ней, опустился на колени. Взял ее руку и, затаив дыхание в надежде почувствовать в ней жизнь, попробовал пульс. Ее сердце молчало. Иван провел ладонью по ресницам девушки. И поднял ее на руки - сделал то, чего втайне желал уже почти год. Сделал без разрешения. Но он отказался бы от всех своих желаний, если бы только возможно было ее вернуть! Он смотрел бы на нее издали или просто помнил, что она есть в этом мире. Но уже поздно – ничего сделать нельзя. Она у него на руках. Ее тело. Иван вышел из вагона с драгоценной ношей. Он прижимал девушку к груди, как живую, нежно и крепко – боясь потерять. Он нес ее мимо карет «скорой помощи», мимо толпы.
По щекам его текли слезы. Его сердце от отчаяния разрывалось на тысячи мелких осколков.
После леденящей душу встречи с матерью Татьяны Иван, словно сомнамбула, бродил по улицам города, потом стал думать о том, как сообщить о смерти Тани Андрею.
В конце дня Иван стоял у проходной завода имени Коминтерна. Карман его штанов отвисал под тяжестью бутылки с самогоном. Рабочая смена закончилась, народ высыпал на улицу. Андрей, уставший, но с каким-то странным воодушевлением, подошел к Ивану:
- Ты чего тут?
- Тебя жду…
- Мы же договорились: сегодня я занят, Таня попросила меня помочь… И вообще… мне нужно видеть ее каждый день, понимаешь? Давай – завтра встретимся в цеху.
- Андрей, подожди.
- Чего?
- Я хотел… Давай зайдем ко мне. На пять минут… У мамы ночное дежурство в госпитале…
- Ну, что тебе так не терпится? Меня девушка ждет, понимаешь, Вань? Вот если бы тебя девушка ждала, то ты послал бы меня ко всем чертям сейчас!
- Андрей, я тебя прошу. Как друга. Очень важно.
-Ну, ладно, шут с тобой. Давай, валяй, пошли. Только на пять минут, не дольше!
Друзья поднялись на второй этаж кирпичного дома. На лестничной площадке с ними столкнулась мама Ивана, Ольга Алексеевна. Она, тревожно взглянув на Андрея, опустила глаза и, кивнув, проскользнула мимо юношей.
Иван поставил бутылку со спиртным на середину стола. Достал два граненых стакана. Наполнил их доверху. Вареная картошка в мундирах и куски черного хлеба – вся закуска. Андрей с удивлением и любопытством наблюдал за движениями лучшего друга.
- Ты что затеял?
-Андрей… давай, выпьем.
- За что? С чего пирушка-то? У тебя что – праздник сегодня?
- Нет, у меня… Давай выпьем, прошу тебя, давай!
- Ну, да ладно, давай. Только по чуть-чуть.
Парни подняли стаканы, «чокнулись» и выпили. Андрей зажмурился от горечи, схватил кусок хлеба и стал жадно запихивать его в рот.
Иван передернулся, но не прикоснулся ни к хлебу, ни к картошке.
Андрей засмеялся:
- Ну, Ваня, ты даешь! Где это ты так напрактиковался заливать без закуски? Мы же, вроде, первый раз так с тобой шикуем? Ты что - споить меня решил? Если я стану алкоголиком – меня Таня бросит…
Иван сидел, опершись головой на руку. Кисть прикрывала его глаза, взгляд устремился в стол.:.
- Нет, нет, не споить, Андрей, нет…
Андрей встал:
- Ну все, Иван, давай, я побежал. Меня Таня ждет.
- Нет. Нет больше Тани…
- Чего?! Ты чего несешь?! Какой Тани? Сбрендил, что-ли!
- Нашей… Твоей. Больше нет.
Андрей вскочил из-за стола, схватил Ивана за плечи, поднял его со стула:
- Как – нет? Отвечай! Как – нет?!
- Фашисты взорвали трамвай. Она была в нем. Только села. На остановке, на улице «Розы Люксембург», у ее дома.
- Откуда ты знаешь?!
- Я был там. Случайно. Я вынес ее. Она сейчас дома. Там мать… Вчера она получила похоронку на мужа… Тане сообщить не успела… Я не знаю, как ее… как ей жить…
- Что ты несешь?! Она дома! Она должна быть дома. Ждать меня! Она никуда не собиралась ехать!
Андрей выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью. Часы, висевшие над притолокой, покачнулись и с треском упали на пол. Осколки разлетелись во все стороны. Стрелки замерли.
Иван вошел в квартиру Тани. Здесь все было по-прежнему. Только в прихожей толпились люди, у двери стояла крышка гроба, и из гостиной доносилось причитание пожилой женщины. Иван прошел в гостиную. Посреди нее стоял стол, на нем – гроб. Все это так не соответствовало ей! Так не связывалось с жизнью юной,  прекрасной девушки! Но все это было о ней. На столе лежала она, Татьяна. А в углу, свернувшись, спрятав голову в ладони, сидел Андрей. Иван подошел к нему, присел рядом.
- Ненавижу! Твари! Я не буду больше тыловой крысой! Я на фронт уйду! Мне в ноябре – 18! Я буду душить их, пока сил хватит! – задыхался горячим шепотом Андрей.
- А здесь кто будет?
- А здесь ты будешь! Ты же пацифист! Всех любишь, и фашистов, поди, тоже! У них же тоже мамы есть, дети, бабы! Ты пожалей их, пожалей! А они тогда нас уничтожат! Всех! Ненавижу! Зверье!
Через неделю, 21 августа 1941 года в Первомайском саду был сформирован Воронежский добровольческий полк, позже преобразованный в Первую гвардейскую стрелковую дивизию. В этот полк попал страстно рвущийся на фронт Андрей. Он стоял в строю в военной форме, подтянутый, решительный. В глазах его была готовность громить врага, гнать его с родной земли, мстить, мстить. За исковерканные судьбы, за смерть близких, за поруганный дом. Накануне пришла похоронка на его отца. Она переполнила чашу горя и ненависти. Иван провожал друга на фронт. Они обнялись по-мужски, пожали друг другу руки.
- Давай, Ваня, собирай наши реактивные минометы, не жалей сил.
- Обещаю.
«Сынок, правый берег города занят немцами. Авиационный завод и «Коминтерновский» срочно эвакуируются. Никитинская библиотека разрушена, на первом этаже краеведческого музея – конюшня, в детском саду, в который вы ходили вместе с Иваном, теперь фашистский притон. Но мы не сдадимся. Да, Андрюша… Про Ваню… Когда немцы подошли к госпиталю, Иван как раз после смены помогал Ольге Алексеевне перевязывать раненых. Так вот, Ваня выбежал к немцам и взорвал гранату (он носил с собой несколько, как только немцы в город вошли).  Фашисты не сразу сообразили, что случилось. А тут уже и наши подоспели. Теперь они на левый берег не суются. Похоронили Ваню на Терновом кладбище. Вечная память. Ты держись, Андрюша, бей фашистов. И постарайся вернуться, сынок.» Эти строчки из письма матери читал на линии фронта во время передышки в блиндаже в декабре 1941 года старший лейтенант  Первой гвардейской стрелковой дивизии Андрей Воробьев.
…. по городской площади колонной  шли пленные немецкие солдаты. Их сопровождали конвоиры с автоматами в руках. В числе их был и Андрей. Он шел в конце колонны, с ненавистью оглядывая полураздетых, грязных, голодных, замерзших немцев. По сторонам толпились местные жители, в большей своей части женщины и дети. Напряженную тишину нарушали лишь шарканье ног да редкие крики конвоиров. И вдруг из колонны кто-то простонал на русском ломанном:
-  Дай хлеба, мать!
И вслед послышалось:
- Мама, хлеба! Мутер, мутер, хлеба! Битте! Хлеба!
В толпе возникло движение.
- Что, сволочи, русского хлеба захотелось?! А автоматной очереди не хотите отведать?! Гады! – закричал один из конвоиров. Кто-то смачно выругался. Пленные притихли.
И тут одна из женщин, резко выскочив из толпы, протянула ближайшему немцу кусок черного хлеба. Изможденный и больной, немец  то прижимал его к груди, то судорожно запихивал в рот, повторяя при этом:
-Данке шён, данке, фрау, данке шён, данке…
Андрей, увидев хлеб в руках фашиста, бросился к нему и со всей силы ударил  прикладом по руке. Пленный застонал и выронил хлеб. Упав на колени, он  пытался поднять лакомый кусок, но конвоир успел отбросить его ногой в сторону и в этот миг встретился глазами с немцем. Тот сложил руки, как в молитве, и стал что-то тихо и одновременно горячо шептать. Его светло-синие глаза были наполнены мукой и тоской. Андрей понял, что немец просит убить его. Он  поднял заваленный в пыли кусок брошенного хлеба и молча  вернул его пленному. В толпе зарыдала женщина.
Участвуя в боях под Саратовом, часть Воронежской стрелковой дивизии попала в фашистское кольцо. Андрей был ранен, оказался в плену, чудом выжил. Позже Андрей узнал, что город Воронеж был освобожден от немецко-фашистских захватчиков 25 января 1943 года. В Татьянин день.