Моим друзьям-бакинцам.
Леночке Благовещенской
- с особой теплотой и
благодарностью за бесценный материал.
Светлой памяти Александра Ашотовича
Агамова - моего духовного гуру.
Мелодии - громко сказано, наверное. Их просто не передать, этих ощущений детства - звуков, запахов, невесомым шлейфом сопровождающих нас по жизни, так часто возвращающихся во сне, вызывая щемяще-сладкую тоску. И всё же, как бы далека ни была я от музыки, это именно мелодии. Мелодии из старых кинофильмов 60-х - начала 70-х. Именно так, кинокадрами, мелькают перед глазами картинки из того волшебного времени...
Баку... Так тепло и по-домашнему уютно не может быть ни в одном другом городе. Эти солнечные дворики, иронично-любовно названные кем-то итальянскими! Они были непрестанно наполнены детворой и гортанными криками соседок, здесь все знали друг о друге всё. Вердикты высшего суда справедливости выносились тут же - обличительные и защитные речи разносились прямо с балконов, благо, времени у прокуроров и адвокатов было предостаточно, поскольку большинство из них не работало, а занималось хозяйством и детьми. Иногда активное участие в общественной жизни выливалось в поистине корсиканскую вражду, и тогда соседская месть была страшной - от изрядно подпорченного имиджа противника до коварно срезанной бельевой верёвки.
Летом по дворам ходили старьёвщики, по совместительству собирая бутылки, и мороженщики - колоритные дядьки с зычными голосами. Они активно способствовали нашему первому знакомству с формулой товар-деньги-товар: на вырученные за бутылки деньги можно было купить либо восхитительную трещотку у того же старьёвщика, либо мороженое у его сменщика.
А в самой глубине двора росла огромная раскидистая шелковица, под которой, едва наступало лето, ежедневно разыгрывалось какое-либо действо. Её щедрая тень была нашим домом, штабом, магазином, школой, театром и всем, что подсказывала неудержимая детская фантазия...
Но сегодня я понимаю, что самым интересным спектаклем, а вернее, сериалом, была сама бурная и искрящаяся жизнь нашего двора, каждый обитатель которого был поистине гениальным актёром - со своими амплуа, репертуаром и... мелодиями.
МЕЛОДИЯ ПЕРВАЯ. ИНДЕЕЦ.
Нам, детям, казалось, что Беюк-муаллим всегда был таким - солидным, статным, высоким стариком. На самом же деле, как смущённо поведала бабушка Альвины, в юности по нему сохли почти все окрестные девушки. А сам молодой черноглазый джигит сватался к нашей рассказчице и даже собирался её украсть, получив отказ от сурового отца возлюбленной. И всё уже было решено, но грянула война...
Беюк дошёл до Берлина и вернулся в родной Баку бравым орденоносцем. Только вот красавицу Дилару уже отдали замуж... Потосковал-потосковал наш герой, да и ушёл с головой в работу. Должность ему досталась знатная - базарком! С обязанностями своими он справлялся превосходно, но многочисленные предложения о повышении упорно отклонял. Так и протрудился там, на Кубинской площади, до самого выхода на пенсию.
Дополнение "муаллим" (учитель, почтительное обращение к старшим) появилось со временем и было вполне заслуженным. На пенсии Беюк-муаллиму не сиделось, и по великому блату его устроили вахтёром в Госкомиздат, располагавшийся в старинном купеческом особняке. Так из визитной карточки Губинского рынка наш сосед превратился в лицо Госкомиздата. Внешностью он обладал и правда очень представительной и даже грозной, на деле же был человеком мудрым и удивительно добрым.
А ещё обладал весьма своеобразным чувством юмора. Так, мою подругу - натуральную блондинку - называл не иначе как "моя свежезамороженная", а на вопрос "Как дела?" неизменно отвечал одно: "Выще индейски!" Откуда взялось это выражение, оставалось только гадать: может, с войны, а может, Гойко Митич произвёл неизгладимое впечатление.
Каждое утро Беюка обязательно кто-то навещал. Гости традиционно приносили фрукты и сладости. А поскольку семьёй наш добрый индейский дедушка так и не обзавёлся, доставались все эти подношения нам. Но самые лакомые кусочки - почему-то Альвине - внучке первой и единственной любви...
МЕЛОДИЯ ВТОРАЯ. ПОЛЕЗНАЯ РОСКОШЬ.
Когда Гюльнара проходила мимо, даже самый добропорядочный семьянин скашивал глаза в её сторону. Что уж говорить о менее устойчивых?! Те просто сворачивали шеи. И их можно понять: Господь не поскупился, одарив её столь пышными формами, что наша в высшей степени лёгкая промышленность на подобные размеры даже не рассчитывала - спасал индпошив. В общем, девушка полностью соответствовала своему имени (Гюль - цветок) - расцвела пышным цветом.
Бесконечные поддразнивания ничуть не озлобили её, характером Гюли обладала мягким и покладистым. А ещё очень любила детей и всех дворовых ребятишек перенянчила на своей великолепой груди. Иногда подросшие мальчишки по старой привычке наносили визит нянюшке и... тут же вылетали под громкие возмущённые крики хозяйки.
Аким впервые попал к нам во двор случайно - ошибся адресом в поисках дома приятеля. А Гюли как раз направлялась к колонке. Она была так хороша в лучах предзакатного солнца, так плавно колыхались при ходьбе её формы, что хрупкий юноша просто онемел от представшей его взору красоты . И пусть он далеко не по всем параметрам соответствовал принцу на белом коне, являвшемуся в девичьих грёзах, именно Аким оказался тем самым, её мужчиной, восторженно принявшим Гюльнару со всем её богатейшим приданым.
Жили они душа в душу. Муж не переставал восхищаться своим сокровищем и гордился тем, что такая роскошная женщина согласилась стать его женой. Гюли же... Гюли расцвела ещё больше: исчезла застенчивость, горделиво выпрямилась спина, расправились стеснительно сдвинутые плечи, улыбка стала более открытой, а взгляд поистине королевским.
Но шли годы, и вместе с лишним весом, увы, появились и болезни. Обеспокоенный Аким отправил жену в Кисловодск, в санаторий. Обследовав пациентку, местные эскулапы схватились за голову и перво-наперво посадили её на строжайшую диету, да к тому же назначили массу процедур и лечебную физкультуру. Через три недели Гюльнара сбросила 8 килограммов и радовалась как дитя, предвкушая мужние похвалы. Но приехавший за ней супруг пришёл в негодование, не досчитавшись привычных складок на любимом теле. Гюля в ужасе побежала к врачу и долго рыдала, обвиняя его во всех тяжких и утверждая, что если её Акимчик бросит её, тощую и страшную, виноват будет он, доктор-убийца, да-да, убийца великой любви!
Благодарение Аллаху, исчезнувшие было складочки вскоре вернулись под неусыпным наблюдением заботливого мужа.
А вскоре произошло нечто, заставившее нашу красотку поверить в чудо и абсолютную правильность своего веса. В тёмном переулке на Гюльнару напал бандит, пытаясь сорвать золотую цепочку. Получив неожиданный отпор, он просто ударил её ножом в живот и убежал. И быть бы Акиму безутешным вдовцом, кабы не мощный защитный слой! Выписавшись из больницы, Гюльнара торжественно поклялась, что больше никогда в жизни худеть не будет.
МЕЛОДИЯ ТРЕТЬЯ. СТРАСТИ ПО "ЖИГУЛЯМ".
Когда-то Али считался очень талантливым хирургом. Да вот беда - выпить любил. И не просто любил - к 40 годам стал уже законченным пивным алкоголиком. А значит, и прогулять мог, и глаз уже не тот был, и рука... Но привычкам не изменял. Так и жил один, потихоньку спиваясь и изредка вырезая аппендиксы - мало-мальски серьёзные операции ему уже давно перестали доверять. Все вокруг с этим смирились. Кроме одного человека...
Мама несостоявшегося медицинского светила, волевая колоритная Зумруд, давно мечтала передать сына в надёжные руки. И внуков, конечно же, очень хотелось. Но основным препятствием был сам Али. И тогда Зума предприняла последнюю попытку остепенить его.
- Сынок, - ласково начала она. - В нашем родном селе подросла чудесная девушка - младшая дочь моей подруги детства. Мне кажется, она могла бы стать тебе прекрасной женой! Умная, скромная, образованная...
- Ну мама, ну сколько можно?!...
- И если ты согласишься, - невозмутимо продолжила мать, - вместо этого, - она брезгливо ткнула в батарею бутылок из-под "Жигулёвского", - я куплю тебе... настоящие "Жигули"! Последней модели!
Думал Али недолго, и вскоре в нашем дворе появилась большеглазая изящная Тахмина, а под окнами молодожёнов засверкал свежей краской свадебный подарок новоиспечённой свекрови.
Тахмина выросла в дружной многодетной семье, выучилась в городе и вернулась в район учителем начальных классов. Несмотря на то, что считалась, по местным меркам, старой девой, в свои 27 лет она ощущала себя совершенно счастливой. Однако родственники считали иначе и настояли на замужестве.
- Доченька, ну что тебя ждёт здесь? - уговаривала мать. - А он городской, к тому же, хирург, уважаемый человек!
И Тахмина сдалась.
Жизнь в городе не задалась - женитьба не обратила Али в трезвенника. Зато все свои обиды на несостоявшуюся жизнь он теперь вымещал на кроткой Тахмине. Она плакала и убегала к соседям, те утешали бедняжку и уверяли, что вот родится ребёнок - муж и образумится. Но нет, не образумился. Рождение первой дочери разочаровало Али - он ждал наследника ( надо ведь передать кому-то подаренные мамой "Жигули"). Моя бабушка, помогавшая молодой матери нянчить малышку, пообещала, что уж вторым-то точно будет мальчик. Однако наша Усердная (именно так переводится на русский имя Тахмина) упорно рожала дочку за дочкой - видимо, это было местью за постигшее её разочарование в семейной жизни.
Когда Али напивался, первобытные инстинкты и желание иметь сына овладевали им с такой силой, что никакого сладу с этим не было. И тогда он снова шёл на приступ. Тахмина вырывалась и с визгом бегала по двору, муж гонялся за ней с негодующими воплями. Это уже превратилось в славную традицию. Как сейчас вижу эту картину: простоволосая, в исподнем, женщина носится по двору.
- Дай! Ну дай же! - чуть не плача умоляет почти настигающий её супруг.
Одно за другим распахиваются окна, в них появляются болельщики - те, что не успели занять почётные места на балконах. Сначала раздаются голоса самых нетерпеливых, затем весь двор начинает дружно скандировать:
- Дай ему, дай!
- Умру, но не дам! - задыхаясь, выкрикивает непокорная горянка.
Повторялось это представление с завидной периодичностью, и при всём своём сочувствии Тахмине я не могу вспоминать о нём без улыбки.
Недавно моя бывшая соседка рассказала, что к пенсии Али наконец-то остепенился, бросил пить, очень трепетно относится к Тахмине , безмерно гордится своими красавицами-дочерьми и обожает внучек.
МЕЛОДИЯ ЧЕТВЁРТАЯ. ГОБСЕК БАКИНСКОГО РАЗЛИВА.
Дядя Ашот был очень любвеобильным. Нет, не бегал за каждой юбкой, просто было в его жизни очень много того, что он любил: вкусно поесть, хорошо поспать, поучить всех и всему и ещё массу приятных вещей. Но самой большой страстью Ашота были деньги, и на их алтарь наш сосед был готов возложить все остальные любови. Возможно, именно поэтому в свои 55 мне он казался глубоким стариком: небритый, с седым ёжиком на голове, в одних и тех же застиранных вещах и с вечной тачкой... На тачке неутомимый Гобсек перевозил на свой участок строительный мусор, не вывозившийся месяцами после поэтапного сноса военного городка. Надо сказать, применение обломкам было найдено достойное: со временем его просторный двор превратился в нечто напоминающее стихийно созданный лагерь беженцев, сплошь застроенный халупами из шифера, досок и прочего хлама. И все эти сооружения Ашот... сдавал! Собственному сыну с женой и двумя детьми - тоже, именуя это воспитательным процессом. К моменту завершения стройки века сами хозяева ютились в крошечном флигельке.
Вторая половина двора была заставлена клетками с кроликами. Потому что кролики - это не только ценный мех, это также существенная статья дохода. И именно эта статья больше всего интересовала соседскую ребятню - при первой же возможности мы забегали посмотреть на кроликов и пощупать "ценный мех". Жена дяди Ашота тётя Валя - милая, худенькая, маленькая женщина - обычно угощала нас фруктами и сладостями. Бизнесмен сидел во главе стола и важно пил чай из блюдечка. Делал он это очень смешно, булькая горлом и заглатывая воду с какими-то непостижимыми всхлипываниями. Мы хохотали и просили повторить номер на бис.
Вследствие рационального использования площади фруктовый сад дяди Ашота сильно пострадал. Зато у моей бабушки слив, вишни, абрикосов и инжира было столько, что даже после зимних заготовок и щедрой раздачи родственникам и знакомым их было некуда девать. И сердце рачительного хозяина обливалось кровью, когда он проходил мимо и видел, сколько добра пропадает. В результате была достигнута договорённость: Ашот будет приходить в наш сад по утрам и собирать опавшие фрукты, только опавшие! И как бабушка ни пыталась всучить ведро свежесорванных, он благородно отказывался. Впоследствии выянилось, что Гобсек гнал из них отличный самогон - и себе, и на продажу. Малую толику удавалось отбить тёте Вале - на сухофрукты и сказочный джем. Длинные, мясистые и абсолютно несладкие плоды шелковицы мы попросту сметали и закидывали в клумбы как перегной. Дядя Ашот и это узрел и определил как неверный подход, в результате чего они с бабушкой заключили ещё одну сделку.
Кстати, о клумбах. Нашей фамильной гордостью и радостью всегда были цветы. Они росли (и ныне растут!) всюду: под окнами, на подоконниках, в палисаднике. Но такой красоты, как в бабушкином саду, я больше нигде не видела. Цветы сменяли друг друга до самой поздней осени. Это было квалифицировано умным соседом как нерациональное использование земли, а на бабушкин немой вопрос он моментально ответил:
- Всё засадить чесноком и зеленью!
Характером дядя Ашот обладал не злым, но весьма склочным, и когда дома разгорался скандал, хриплый голос хозяина был слышен во всех соседских дворах. Однажды , будучи девочкой сердобольной, я притащила бабушке кота-бродягу - требовательное животное, начинавшее голосить благим матом при малейшем недовольстве. Найдёныш тут же был наречён Ашотом. Правда, все мы очень боялись назвать кота по имени, когда у нас гостили Ашотовы внуки - Люда и Вадим.
...Он бесследно исчез во время бакинских событий... Сколько лет прошло, а так и стоит перед глазами тесно застроенный халупками дворик, накрытый к чаю стол на террасе и дядя Ашот - наш Гобсек, как кто-то метко его окрестил...
МЕЛОДИЯ ПЯТАЯ. ПЕЧАЛЬНАЯ.
Конец 80-х-начало 90-х - не просто смутное, чёрное время для Баку... Никогда не пойму, какая злая сила и во имя чего сталкивает между собой народы на этнической почве. Как не пойму , почему так охотно и быстро собирается оголтелая толпа и послушно и радостно следует за своим кровожадным вожаком - жечь, разрушать, грабить, убивать. Странно... разбей эту толпу на единицы - и увидишь обычных людей: своих соседей, одноклассников, друзей. Добрых, смешных, сентиментальных... Кто превращает их в дикое стадо?! И ведь уже доказано, что погромы не были стихийными, экстремисты имели список армян и их адреса... А месяцем-двумя раньше жилконторы по всему городу потребовали у жителей заполнить подробные анкеты (якобы для получения талонов на продукты) с указанием национальности каждого члена семьи. Все эти данные были любезно предоставлены погромщикам: в их руках оказались абсолютно точные сведения: где живут армяне, где русские, где смешанные семьи.
Сразу после резни в Сумгаите в Баку ввели войска и комендантский час. Танки стояли прямо возле домов, солдатиков, безусых мальчишек, все подкармливали, храня верность сложившимся традициям. И всё же нам это казалось абсурдом - Баку - и танки... Те, у кого были деньги, начали уезжать из города - в никуда, просто как можно дальше от этой звериной ненависти, от ежедневного страха за себя и свои семьи, от фанатичных лозунгов "Слава героям Сумгаита!" и "Да здравствует Баку без армян!" И все - азербайджанцы, русские, евреи - помогали. Кто как мог: упаковывали и грузили вещи, везли на вокзал или в аэропорт, охраняли и провожали. Некоторые - с риском для жизни.
Мне тоже довелось в этом поучаствовать. Позвонил старый друг :" Лена, завтра придёт контейнер, а соседи очень недоброжелательно настроены. Можешь попросить своих прийти?" Ни один из моих приятелей не отказался, наутро все мы были у Гарика.
Пустые комнаты некогда такого тёплого и уютного дома, знакомого с детства, производили удручающее впечатление. Да и настроение хозяев этому способствовало. Они до последнего надеялись, что всё образуется, не верили, что кто-то может причинить им зло в родном и таком любимом городе. Не верили до тех пор, пока кто-то не толкнул в метро под электричку дядю Роберта - папу Гарика, добродушного весельчака, обладателя колоритной армянской внешности. В живых он остался чудом. А вытаскивать его первым бросился парень-азербайджанец...
Я смотрела на усталую мрачную Римму Яковлевну , и мне не верилось, что это та самая вечно улыбающаяся прелестная женщина, радушная хозяйка дома, с которой мы, девчонки, так любили пошушукаться на кухне.
Пока грузчики носили мебель, а мы коробки, никто из экстремистов-соседей и носа не высунул, потому что толпа собралась внушительная, не погеройствуешь!
Последний вагон поезда, уносящего семью Гарика в неизвестность, скрылся из глаз. Мы растерянно смотрели друг на друга: почему? зачем? что дальше?...
Наступило время, когда и нам пришлось задуматься о перемене мест.
Я встречала на вокзале мужа уже здесь, в России.
-Вы тоже ждёте бакинский поезд? - спросила молодая красивая женщина-армянка с прелестной девочкой лет пяти . Мы разговорились. Она встречала мужа-азербайджанца. На вопрос о том, как устроились здесь, расплакалась:
- Понимаете, мы везде изгои, куда бы ни приехали! В Баку ему говорят:"Разведись со своей армянской шлюхой!", в Ереване клюют меня:"Куда ты привезла своих азербайджанских выкормышей?!" И куда нам? Только в России оставаться. А здесь... здесь все мы "чёрные". Нет у нас ни родины, ни судьбы...
Я не знала, что ей ответить.
Мне и позже много раз приходилось слышать эту горькую фразу: "Бакинцы - люди без судьбы". Так ли это? Не знаю. Знаю только, что Баку уже никогда не станет таким, каким я его помню и люблю. Он по-прежнему красив и, уверена, любим своими жителями. Только уже никогда не вернётся туда та удивительная атмосфера Дома - нашего общего дома, где всем было так хорошо и спокойно.
Прошло более двадцати лет с тех пор, как мы уехали на Северный Кавказ. Здесь нашли приют многие наши земляки. Осели, завели хозяйство, пустили корни. Но при встречах тема беседы у нас одна - тот, наш Город. И по ночам снятся уютные улочки, бабушкин сад, базар, колоритный дядька-мороженщик и всё то, что стало неотъемлемой частью моего детства, моей жизни, моей вечной любовью. Мой Баку, мои бакинцы, особенные люди особенной судьбы!