Вот как бы…
Нет, не так! Из первых уст…
Акт первый…
– Ты должна уехать, – он устало выдохнул, тяжело садясь на железную больничную табуретку.
Она смотрела в его глаза, уставшие, красные от бессонницы и перенапряжения. Осунувшееся, ставшее черным лицо. Борода. Уже борода! В пол лица... Хирургический халат, ржавый от крови... И на глаза наворачивались слёзы. Кусала губу, чтобы не расплакаться, не зареветь по-бабьи…
– А как же ты? – слёзы в дрожащем голосе. – Никуда я без тебя не поеду!
– Валюша, ну же! О детях подумай! Придут эти... Я тут ребят латаю... Ладно, мирных... Это ещё б простили! А за пацанов... Сама понимаешь: убьют и имени не спросят! И вас со мной к стенке…
– Я детей к бабушке отправлю. Людка как раз в ту сторону... А я здесь, с тобой... Как я без тебя буду? А если вдруг... Рядом всё же, а не в неизвестности глаза выплакать!
В воспалённых бессонницей глазах мелькнул огонёк. Быстрый. Благодарный... Обнял жену... Вдохнула... Сладковатый запах... Приторный... Въевшийся в его кожу... Запах крови…
– Уехать вы должны, Серёжа! – старушка обняла сидящего рядом сорокалетнего мужчину, и слезинка бежала по её сморщенному годами лицу. – А мы уж как-нибудь сами здесь... Выживем как-нибудь…
Старушка-мать тихо плакала, умоляюще смотря на сына.
– Уезжайте, Серёженька! Детей увозите! Мы пожили уже – вы хоть выживете! Да внуки... Леночка, ты хоть скажи ему что-нибудь! Упрямый ведь!
– Где он, там и я, мама, – грустно улыбнулась. – И куда ехать-то? Бежать от киевских ушлёпков? Земля-то наша!
– Так хоть внуков спасите! – умоляла старушка.
– Чему быть, того не миновать, мама…
– А кто вас-то, неходячих, смотреть будет? – наконец отозвался сын. – Если б только... – осёкся. – Давно бы уёб*ков-нациков с ребятами крошил... А так... Не прощу себе…
Махнул рукой, налил в рюмку самогонки, выпил залпом.
– Скоро обстрел. Давайте я вас в подвал снесу…
Они сидели на веранде. Она и он. Напротив друг друга. Он держал её за руки. Умоляюще смотрел ей в глаза. Но она была непреклонной. Поджала губы, как девчонка. И взгляд её был колючим-колючим!
А он был растерян! Не знал, что ещё ей сказать. Косился на часы, на автомат, лежащий на краю стола.
– Игорь, я всё решила! Никуда я не поеду! Или вместе, или никак! Выбирай!
– Танюша! Не пожалеют ведь! Ни тебя, ни сына!
– А там пожалеют нас? Кому мы там нужны? По ящику всё красиво, а на деле... Олька уже вернулась из Ростова: русского гостеприимства досыта наелась! Пока были деньги... А потом – хоть подыхай: либо в Сибирь, либо назад, под мины! Мы их задницы своими телами закрыли, а они... Я всё уже решила: НЕ-ПО-Е-ДУ!!!
– Ну, как знаешь... Пора мне, Танюш... – поднялся, взял со стола автомат, нагнулся, поцеловал в лоб жену, как ребёнка.
– Я люблю тебя! – прокричала ему вдогонку, когда он уже отъезжал от двора…
– Машка, не уеду я! – он хмуро, исподлобья смотрел на жену. – Я – электрик. Вон как провода рвёт. А по столбам кто лазать будет? Пацаны зелёные? Им ещё детишек делать надо. А нам, старикам...
– Тёмочку убили! – ревела пожилая женщина. – Петровна сказывала, что видела... Висит на столбе, цепью прикованный, а полголовушки и нету…..
– Что ты, старая, воешь! – насупился. – Работа у него... Такая... Была... Не мы войну начинали! А люди к электричеству привыкшие! Чай, не сорок первый год! Пелёнки постирать, покушать приготовить... Потому и остаюсь, чтоб пацаны, не как наш Артёмка... Чтоб жили, детишек наделали...
Вот она, одна сторона медали, как бы. Тех, кто не уехал. По разным причинам, но не уехал, остался под обстрелами украинских карателей. А теперь – другая. Тех, кто уехал…
Акт второй.
«В ЛНР возвращаются врачи, – миловидная дикторша то ли восторженно, то ли с умилением, но – пресно и скучно. – Подробности в репортаже наших корреспондентов…»
– Как стали Луганск обстреливать... Испугался? Да, испугался! Жить всем хочется!.. Собрал свои вещи и на Украину... В Киеве работал... Зарплата? Зарплата хорошая! Я – врач. Был востребован... Полтора года нормально всё, а в феврале – повестка пришла... Ну, я собрался и сюда, назад. Чтоб не идти воевать...
Две женщины в маршрутке. Чуть больше тридцати. Тихо беседуют.
– Вчера невестка звонит – братова жена. «Как там наш дом?» А что с ним станется, если за ним Сашка присматривает? «Стоит, – говорю. – Саша ночует. Соседи днём поглядывают». А она мне: «Хорошо, что печку топит…» А когда её топить-то, если Сашка с восьми до восьми на работе?! Обогреватель греет. О том ей и сказала. А она: «Так это вы электричества накрутили! Платить кто будет?» Ах, как меня подорвало! «Юль, – говорю, – а нех было бежать отсюда! Я с мужем час в сутки вижусь! Забежит с завода поесть, и на другой конец города – ваш дом сторожить и вашу псину кормить! И чтоб под комендантский час не попасть!» Оно что в доме, что во дворе – выноси, не хочу! В июне два года будет, как туда бегаем. И под обстрелами бывало... И за всё это время пятьсот гривен только прислала! А там волкодавище, будь здорова! Ведро за раз сжирает! А какие зарплаты, сама знаешь. И хорошо, что Сашка его перевоспитал: кашу с очистками и на костях жрёт. А брат псину чисто мясом кормил! В общем, высказалась по полной! Так она обиделась, трубку бросила! А я что, неправду сказала? Беженские получают. Работают все. За коммуналку не платят: Юлькина бабка там всё оплачивает. На Подоле живут. Киевом гуляют. В кафе ходят. Сама об этом и говорила! А ещё, что в месяц до пятнадцати тысяч набегает. Чё б не жить?! А здесь... Ещё и стреляют...
Мерзко! Мерзко всё! В «акте втором»! Не хочется пачкаться об эту гниль! Ведь они…
Крысы!
Они всегда бегут!
Крысы... Бегут... Заражаются... И обратно приносят чуму!..