Бытует мнение, что совсем маленькие дети, не могут помнить того, что происходило в их первые 2-3 года жизни. А вот я хорошо помню свое самое раннее детство. Не все, конечно, но некоторые мгновения и случаи помню так, будто они произошли только вчера. Моя младшая сестричка Танюшка была еще младенчиком, лежащим в люльке, когда происходили те странные явления, о которых я хочу поведать. Кстати, Танюшка младше меня на два годика. Получается, что мне было, не более 2 -3 лет. Жили мы в небольшой деревушке, в центре Новосибирской области. В то время, у нас даже электрического света не было. Впрочем, как и в других селах. Люди прекрасно обходились керосиновыми лампами. Дом у нас был большой, но всего одна комната. Чуть ли не половину дома занимала русская печь. Из обстановки только обеденный стол, лавки вдоль стен и широкая родительская лежанка, покрытая ярким, лоскутным одеялом. Я и старшая сестренка спали на полу, на сенном матраце. Младшая Танюшка – в подвесной люльке. Деревенская жизнь и в наше время - не сахар, а в начале пятидесятых прошлого века, вообще была каторгой. Для женщин не было никаких поблажек, детских пособий, льгот или отпусков по уходу за маленькими детьми. В небольших селах, никаких детских садиков. Родители уходили на работу, оставляя младенцев на 3-5 летних нянек – старших детей. Вот такой, пяти летней нянькой и была моя старшая сестренка Люда. Не знаю, не понимаю до сих пор, почему именно меня родители выбрали объектом для вымещения всех своих бед. Именно мне доставалась львиная доля подзатыльников, тычков, пинков и неприкрытого презрения. Может от того, что я была кривоногим рахитиком. У меня постоянно болел живот, меня часто рвало. Издерганная напряженным трудом и детьми моя мать, почему-то возненавидела за все свои беды именно меня. Меня, двухлетнюю крошку, могли выдрать ремнем, березовой веткой просто за то, что я плакала от боли в животе и не давала спать уставшим родителям. Мое маленькое сердечко не могло смириться с тем, что пятилетнюю Людку и полугодовалую Танюшку ласкали и жалели, а меня награждали подзатыльниками и желали скорее сдохнуть. Ночью у нас никогда не тушили лампу. Только прикручивали фитиль, чтобы свет был поменьше и керосин не очень выгорал. Мама говорила еще, чтобы «эта» , то есть я – башку не разбила об печку, когда снова ночью обсерится. Животик у меня сильнее всего болел по ночам. Я, тихонько поскуливая, чтобы не разбудить родителей, выползала из-под одеяла и шла к горшку, стоящему у входной двери, напротив родительской лежанки. И вот однажды, сидя на горшке, я увидела под лежанкой собаку. Это был светло серый пес с большими и грустными глазами. Он лежал под родительскими нарами и смотрел мне в глаза. Прошло уже более шестидесяти лет. Я до сих пор недоумеваю, как при таком скудном свете, так четко могла видеть и окрас животного и его глаза. Но, тем не менее, я это прекрасно видела. Я не знаю, не помню конечно, видела ли я вообще раньше собак, но, как ни странно, увиденное меня ничуть не напугало. Я сползла с горшка и на четвереньках заползла под лежанку. Собака смотрела на меня добрыми, человеческими глазами и ласково лизала мне лицо и руки. Странное животное, не похожее на обыкновенных собак, появлялось в доме каждую ночь, после того, как родители засыпали. Она, как будто звала меня по имени. Я поднималась и шла тихонечко, почти не дыша, чтобы никого не разбудить. Собачка ждала меня, она мне улыбалась! Улыбалась, как добрый человек. Я гладила своего неожиданного друга, целовала и шептала ей те слова, которые всегда так хотела нашептать в ушко своей маме, которую хоть и боялась, но любила больше всех на свете. Собачка исчезла так же неожиданно, как и появилась. Но болячки мои она унесла с собой. Прошел постоянный понос, постепенно выровнялись, искалеченные рахитом – ножки. Родители не особенно изменили ко мне свое отношение, но мне стало как-то легче все переживать. На меня снизошла какая-то недетская мудрость. Мои высказывания и рассуждения иногда ставили в тупик родителей. И еще запомнилась одна странность. Отец, ранее и сам поддававший мне подзатыльников, неожиданно стал на мою сторону и все чаще заступался за меня, если мать кидалась ко мне с ремнем. Что это было? Существо из параллельного мира, пришедшее на помощь маленькому, больному ребенку? Причем рано повзрослевшему, из-за несправедливого и жестокого обращения со стороны родителей. Или добрый домовой? А может быть, просто разыгравшееся детское воображение? Но почему такое четкое и осязаемое. Я помню тепло исходящее от животного, его дыхание, его доброту. Но то, что это была не собака, зашедшая в дом со двора, это уж точно. Отец мой никогда в жизни не держал ни собак, ни кошек. Он не любил животных, не приносящих пользу. И их у нас никогда не было. Это было что-то совсем другое. И это что-то, я видела в темноте под лежанкой так, будто оно было освещено солнечным светом. Сейчас я, сопоставляя то неизвестное существо с обыкновенной собакой, могу сказать, что у моего защитника был окрас волка. Мордочка более вытянута, очень узкие и высокие уши и удивительно мягкая шерстка. Я терлась об нее лицом и мне было очень приятно, мягко и тепло. А самым странным было то, что она со мной разговаривала. Я мозгом слышала ее приказы отправляться в постель, после чего, собака исчезала. И еще, когда она не появилась, я не расстроилась и не искала ее. Просто я знала откуда-то, что собака больше не придет и я не должна ее искать, и не должна ни у кого спрашивать о ней. А что уж было со мной дальше, это уже другая история.