Яма была глубокой и со скользкими стенами. Волею судьбы он был брошен в неё.
Где-то наверху голубел кусочек неба и там протекала нормальная человеческая жизнь: слышался смех, шум аплодисментов и многое другое. Всё сливалось временами, но эта какофония звуков была гораздо приятнее для слуха, чем бесконечное чавканье беззубого рта старухи.
Старуха сидела в углу и, не моргая, смотрела на него белесыми почти невидящими глазами. Собирая вокруг себя какие-то крошки, она дрожащей рукой отправляла их в рот.
Такое соседство ему было до ужаса неприятным. А может этой старухи вовсе и не было. Может ему это всё показалось. А если она и была, то для чего? И что она олицетворяет? Смерть? Его смерть?
Он окликнул старуху. Но та, очевидно, была к тому же ещё и
глуха, поскольку не отреагировала на его обращение. Брезгливо оглядев её, он вновь занялся долгим и трепетным созерцанием кусочка неба. Там иногда пролетали гордые орлы и его бедное сердце, ослабленное страданиями, рвалось ввысь к птицам, к свободе.
Много раз он пытался подняться по отвесным и скользким стенам, но эта яма была как будто специально придумана именно такой: ни единого уступа, ни одной, даже самой маленькой растительности, за корни которой можно было ухватиться. В изнеможении он падал слабым телом на дно ямы и вновь, тяжело дыша, подпрыгивал и скрёб израненными руками голые стены.
- Сволочь! – кричал он, зло уставившись на неподвижную старуху. – Это ты, ты мне мешаешь выбраться на свободу! А может ты смерть моя? Слышишь! – И он в отчаянье пнул старуху в бок.
- Ты делаешь себе только хуже, - прошамкала та, не поворачивая головы. – Я к боли привыкла, и мне не страшно умереть, а если ты можешь извлечь из моего тела выгоду, то убей меня.
После этих слов она достала из груды серого тряпья деревянную гребёнку и начала расчёсывать свои длинные и седые волосы. Тело её до того было худым, что его можно без всяких проволочек тут же представить в анатомический класс по изучению скелета. Её пустые груди казались абсолютно ненужной частью тела. Их для удобства можно завязать узлом, чтоб не мешали всевозможным действиям.
- Слышь, старая, - простонал он, медленно приседая, - мне больно очень,.. здесь больно! – И он прижал ладонь со стороны правого подреберья.
- А это моя боль передалась тебе, - прошептала старуха и сипло заходилась в кашле. Её пустой рот раскрывался, и из чистого, без единого зуба мокрого отверстия, выскакивал длинный язык, словно дразня его. Язык показывался ритмично и также спешно убирался во внутрь, чтобы тут же дерзко показаться.
Она кашляла долго. Если бы у неё были зубы, то это было бы не так противно – думал он. Ведь зубы своего рода забор для этой красной и сырой верёвки, и, судя по её длине, старуха должна быть ужасно болтливой, чего как раз и не наблюдалось. Она, видать, устала говорить за свою долгую и нелёгкую жизнь. Но почему она тоже здесь? Ведь он упал в эту яму один. Ему суждено было упасть в силу сложившихся обстоятельств, но он должен и подняться, во что ему верилось. Он знал, что у каждого свою дно, строго индивидуальное, но есть, однако, и огромные пропасти, куда попадают целые народы, обманувшись в своих надеждах.
Чуть погодя, ему стало легче, и он стараясь хоть как-то загладить
свою вину перед этой старой женщиной, спросил почему-то о цветах:
- Скажи, какие цветы ты любишь больше всего?
- Искусственные,- тихо ответила старуха и заплакала.
-Мы с тобой выберемся вместе! - вдруг вскрикнул он, и глаза его
засверкали неземным огнём. – Мы должны выбраться! Ты ещё не так стара, - соврал он, - да и я молод. Я хочу доказать, что мир можно сделать чуточку добрее, и ты мне в этом поможешь, мать!
Старуха вздрогнула и повернула к нему лицо, вдоль и поперёк испещрённое глубокими морщинами.
- Мать, ты меня слышишь? - прокричал он.
- Слышу, - ответила старуха дрожащими губами. – Ты, ты назвал меня матерью?
- Да-да, - задыхался он. - Прости меня.
- Я помогу тебе. Я сейчас… - и старая женщина стала выдирать свои волосы.
- Что ты делаешь? - вскричал он в ужасе. – Ведь это так больно!
- Я делаю больно себе, чтобы ты мог спастись.
- Но почему я не чувствую эту боль сам?
- Потому что я мать, - спокойно ответила она.
Старуха управлялась с волосами медленно, но ловко. Пучки седых волос она аккуратно складывала подле себя.
- Зачем ты это делаешь? - спросил он, едва сдерживая стон.
- Это единственное, чем я могу тебе помочь. Мой волос хоть и стар, но ещё крепок и из него выйдет неплохая верёвка, чтобы выбраться отсюда.
- Но как? Ведь её даже зацепить не за что, стены вон как отшлифованы!
- А ты внимательно приглядись. - Старуха подняла кверху свои незрячие глаза. – Вон, по правую руку из стены торчит толстый корень растения, а вон выше, слева, ещё.
- Но ведь их раньше не было?! И как ты можешь видеть? Ведь ты почти слепа!
- Они были. Ты просто это долгое время не мог их увидеть, пока я не отдала тебе своё последнее зрение.
Тогда он заплакал горькими слезами и упал перед старухой на колени. Она гладила шершавыми ладонями его голову, мелко дрожа от волнения.
Верёвка была готова, и он накидывая петлю на торчащие корни, достаточно легко добрался уже до середины сырого и мрачного колодца, как услышал громкий стон снизу. Это стонала старуха, запрокинув голову и жадно заглатывая ртом воздух.
- Что с тобой? Тебе плохо? - вскричал он, готовый спуститься к ней.
- Нет, нет, всё хорошо,- едва прошептала та.- Наверх! наверх! ты должен успеть!
- А мне теперь и спешить не надо. Я почти на свободе. Я выберусь и потом сброшу тебе верёвку, а ты схватишься за неё.
Но когда он оказался наверху, то старуха сделала свой последний вздох и, вытянув вдоль тела длинные и костлявые руки, замерла. Она отдала для его спасения свои последние силы.
- Мама!- закричал он, свесившись телом в чёрную бездну.- Не умирай, я спасу тебя! – Но разглядеть, что там внизу, было невозможно, да и верёвка вдруг оказалась на удивление коротка. – Мама!- вновь прошил пустоту пронзительный крик. - Отзовись!
Ему не ответили.