Меня зовут Рамиль Гизатуллин. Мне 20 лет. Я нахожусь в центральном следственном изоляторе города Алматы, и очень надеюсь, что это ненадолго. Но надежда моя уже не занимает всего меня. В условиях абсолютного незнания о происходящем снаружи, она как-бы отошла на второй план, затаилась внутри в виде ноющей боли. Я просто не знаю на кого, и на что надеяться. Надеюсь на чудо.
Прошёл уже месяц, как я «поселился» в «хате три-пять». За это время я не получил ни одной весточки с воли, ни одной «передачи». Ко мне не приходили ни адвокат, ни следователь. Меня не вызывали на допросы. Полнейший штиль. И я незаметно для себя, перестал ждать каких-либо вестей. Втянулся, скажем так, в однообразный внутренний быт. По-началу «семейничал» с «кик-боксёром» Вовой, и ещё двумя. Здесь не живут в одиночку. Живут группами, называемыми «семейками». Смешно мне было, и так и подмывало спросить кого-нибудь – почему «семейка»? Ведь в семье есть мама и папа, или муж и жена. Но внешне я был серьёзен, и не задавал лишних вопросов. Раз суровое мужское сотоварищество зовётся «семейкой» – значит так тому и быть.
В «семейке» всё делилось поровну. Если кому-то заходила продуктовая передача – был праздник. Семейка не обязана была делиться продуктами с другими. Но на «общак» должна была уделять «внимание». «Общак» у нас был на «майдане», и уходил он по большому счёту в пузо «майданщикам». Часть в виде чая и сигарет всё же куда-то там ими передавалась. Но съедобное «внимание» распределялось внутрь. Итак, когда кому-то из семейников заходила «дачка», стелилась клеёнка – на шконках, на «баркасе», если был не занят, или прямо на полу – и начинался пир. Когда передач в семейке не случалось, питались баландой и хлебом.
По вечерам нас выводили на часовую прогулку. Здесь можно было подышать свежим воздухом, размяться, попрыгать, поотжиматься, провести бой с тенью. Отжимался я и в камере, но форму удержать всё равно не получалось. Ввиду малоподвижного образа существования я обзавёлся нехилым пузом и щеками. Дачки-дачками, но баланда здесь тоже была калорийной.
По пятницам у нас был «банный день». В общем душе можно было и помыться, и простирнуть бельё по мелочи. Вещи в обязательном порядке в этот день сдавались «на прожарку», и пока совершалось омовение – шмотки обрабатывались высокими температурами на предмет уничтожения вшей. Но данную мерзость истребить было невозможно.
В камере стираться не совсем удобно. Делать это позволительно, но посменно. Общая камера вмещает 50 жителей. Она проветривается несколько минут по утрам, когда шмон, и час, когда прогулка. Здесь очень душно и влажно. Если развесить мокрое бельё всех желающих постираться – дышать будет сложно. Поэтому изредка выпадает возможность залить свои вещи в тазу кипятком. Но это убивает только вшей, находящихся в твоей одежде. После того, как полежал на шконке – начинаешь чесаться опять. Матрасы пропитаны грязью и потом, и кишат вшами. Матрасы никогда не стираются.
Некоторые здесь морально-слабые перестают следить за собой; не моются, не стираются. Их тела от расчёсанных укусов клопов и вшей покрываются язвами. Такая публика называется «чушками», и живут они либо на шконках вблизи отхожего места, либо под шконками. А под шконками у нас кишело огроменными чёрными тараканами. Я таких прежде никогда не видел.
Через месяц моего здешнего пребывания, «братва» – так называли себя «майданщики», пригласила меня в свои ряды, или «подтянула в семейку». Теперь мне не нужно было спрашивать разрешение на стирку. И помыться я мог, когда мне захочется. Производилась данная процедура над «пятаком»(унитаз). «Балашки» (шестёрки) грели тебе железный бидон воды, и поливали тебя из литровой кружки. После – мыли и вытирали пол. Омовение в камере было привилегией «элиты», ибо разводить лишнюю сырость было нельзя. Но нам можно.
Жить теперь стало интереснее, веселее. Ведь когда вкусно питаешься – оно всегда весело. К тому же можно было покурить травки. Будучи на воле, я пробовал как-то раз «пыхнуть». Мне, помню, стало ТАК ФИГОВО!! Хотелось пить воды из лужи, и было при этом очень страшно. Здесь же я распробовал это дело. Было весело, кайфово и беззаботно. Что там ждёт тебя впереди – какая разница? Ведь сегодня тебя ждёт веселье и вкусная еда. Надо только придумать развлекательную программу. Фантазия у меня по-накурке не особо работала. Всё, на что меня хватало, это заставить кого-то изобразить какое-нибудь животное. Не заставить (неправильное слово), а попросить. Ещё мне нравилось мультики смотреть. А вот Тангар у нас – это тот маленький обезьянко-подобный крепыш, что встретил меня – был просто генератором новых идей. Он был всегда серьёзен, и никогда не смеялся. Даже по-накурке. И вот это последнее обстоятельство нас ужасно веселило. «Пыхнув» ручника, Тангар становился филосовски молчалив, чем уже вызывал припадки хохота. А если уж что-то говорил... С нами случалась истерика. «С нами» – это я про нашу элитно-майданскую семейку: Рахим, Коба, Мурза и я. И вот Тангар молчал-молчал, а потом звал какого-нибудь босяка недалёкого, и начиналось...
Однажды Тангар зазвал к нам в угол туповатого мужичка, который с самого своего появления в хате всем кричал, что он блатной и «за воровскую идею». Тангар с серьёзным видом предложил ему «сходить в магазин», прикупить водки, еды, и заодно зайти к «серьёзным людям», и передать им письмо и деньги. Мужичок было засомневался. Как это? Выйти из камеры, из тюрьмы, и так вот запросто сходить в магазин? А как потом обратно вернуться? « Ты ни за чё не переживай, братуха! – приобняв того за плечо, доверительно бубнил Тангар – Всё решим. Договоримся с «дубаками», дадим им денег, и всё будет тип-топ. Утром уйдёшь, а вечером вернёшься. Целый день у тебя на воле будет. Успеешь наши дела порешать, можешь и свои поделать. Домой, например, зайти. Или к подруге в гости.»
В глазах мужичка загорелись огоньки. Тангар был очень убедителен, и мужичок уже подпрыгивал от нетерпения «выполнить поручение братвы». Нас же буквально рвало от смеха, но ржать было нельзя, чтоб мужичок не засомневался. Поэтому мы засунули головы под подушки, и тихо рыдали. А Тангар, тем временем, диктовал ему адрес и условия: «Главное, не перепутай очерёдность «шпулек». Они будут не подписаны. Ту, что потоньше – загоняешь первой. Это деньги, что тебе на магазин, и на подругу. Но это после того, как сделаешь дело, и зайдёшь по указанному адресу. Адрес запомнил?» Мужичок торопливо кивал башкой. «Остальные две шпульки – продолжал инструктаж Тангар – письма и деньги, которые ты передашь «людям». О чём письма тебе не надо знать.» А мужичок и не хотел ничего знать про письма. Перспектива выйти на волю уже завтра, и с полной задницей денег, радостной гримасой искажала его лицо. Он видимо уже представлял, как присвоит себе всё «бабло», и уж конечно же ни в какую тюрьму назад не вернётся. Я же с Рахимом и Кобой под подушками теряли сознание; из глаз текли слёзы, животы болели, и очень хотелось писать.
Тангар, «договорившись» с мужичком, наконец отпустил его. Красные и потные мы повылазили из-под подушек. Тангар же принялся сооружать «шпульки»; нарвал газету полосками, скрутил их в тугие рулончики, и запаял в целлофан. Получилось три внушительных контейнера, по пять сантиметров длинною – каждый. Тот, «что потоньше» – толщиною с мизинец.
«Шпулькануться» – значит спрятать в заднем проходе контейнер (шпульку). Деньги и наркоту через «шмон» возможно было пронести только этим способом. Были конечно и другие способы, но этот был самым надёжным. Хотя и здесь всё зависело от личного везения, и дотошности «шмонщика». Один скажет присесть десять раз – и одевайся. Другой же заставляет приседать по тридцать раз, и через каждый десяток заглядывает в «очко». Для таких дотошных чужая задница – основной источник дохода. В прямом смысле слова. Деньги же, говорят, не воняют.
И вот Тангар в «условиях повышенной секретности» передаёт «шпульки» мужичку. Напоминает про очерёдность. Я со-товарищи опять под подушками. Дело было вечером. Следующим утром к Тангару подходит «заряженный» мужичок, и интересуется, что да как. Тангар объясняет, что ночью не было «нужного» дубака, и говорит, что надо подождать. К вечеру обеспокоенный мужичок вновь подбегает к Тангару. Видимо у него там внутри начинается какой-то дискомфорт. А мы уже опять накуренные. Тангар серьёзен, а мы под подушками. На утро извиняющийся мужичок приносит шпульки Тангару. Тангар же великодушно дарит эти «деньги» мужичку.