Глава 4
Библиотечный день
Утреннее солнышко поднялось над горой и залило станицу сочными красками. Дома никого не было. Мама, как обычно, встала на рассвете и до работы успела управиться с домашним хозяйством, полить огород и приготовить Маше с Толиком обед. Ещё горячая кастрюлька с тушёной картошкой и мясом стояла на электроплитке. А на столе нетронутая мисочка, с тем же, но только остывшим блюдом. Опять маме не хватило времени позавтракать. Двор подмести успела, а на себя времени выделить не смогла, - ушла на работу голодная. Так бывало очень часто. Может поэтому фигура мамы всегда оставалась юношески стройной безо всяких новомодных диет.
Толик, видимо, с утра пораньше убежал к Василию. Несмотря на разницу в возрасте в семь лет и достаточно серьёзные занятия старшего, они прекрасно ладили и даже дружили. Правда, Толик так никогда в своей жизни не смог полюбить, обожаемую Василём поэзию, а Василь так и не увлёкся техникой, с которой Толик, едва ли не с рождения был на ты, но многие другие дела их объединяли и привязывали друг к другу. В частности, рыбалка и любовь к оружию.
Общей идеей и совместными усилиями они соорудили на невысоком, разветвлённом дереве, с помощью старой велосипедной камеры, нечто вроде гигантской рогатки. И по очереди запускали из неё камни до тех пор, пока они не стали достигать противоположного берега Малки.
Когда это занятие наскучило, крупными голышами перегородили часть речки и направили воду в низинку, из которой она возвращалась ниже по течению уже по специально прокопанному узкому и очень мелкому руслу. Тут ребята и ловили рыбу прямо голыми руками. Потрошили, жарили на костре и, слегка подсолив, смачно с ней расправлялись, удивляясь в себе здоровому аппетиту закоренелых аборигенов.
А ещё делали мины, начиняя бутылки карбидом и вытачивали пистолеты-поджиги, которые оглушительно и небезопасно стреляли. Когда одному из таких же "оружейников" из другой мальчишеской компании из-за неудачно рассчитанной порции пороха напрочь оторвало на правой руке два пальца и основательно попортило лицо, они на время приутихли, но вскоре опыты возобновились.
Была у ребят и общая тайна. Пробираясь по бездорожью к оросителю, глухим, одичалым кустарником, они обнаружили размытый ливневым дождём вход в двухкомнатное жилище, вырытое в одной из сторон глубокого и тесного как ущелье оврага, с двумя лежаками вырубленными в рост человека и с гладко утоптанным полом. Вход они слегка расширили, в помещении стало светло. Ещё раньше Василь слышал от своих товарищей, что во время немецкой оккупации, двое мужчин призывного возраста прятались от немцев в какой-то землянке, вырытой в овраге. Но где именно было это убежище, никто из мальчишек достоверно не знал.
Накупавшись и основательно подустав, Василь с Толиком отправлялись в своё тайное пристанище и, расположившись на поделённых между ними лежаках, пережидали самое жаркое время полудня в сладких мечтах и разработке дальнейших стратегических планов. Разросшийся прямо у входа куст бузины естественным образом скрывал вход. И чтобы войти в помещение, нужно было обойти куст, пригнуться и как бы поднырнуть в спрятанную за ним "дверь." Однако для перестраховки и в опасении, что их тайну смогут обнаружить посторонние, ребята принесли со свалки пару гнутых листов использованного ранее металла и несколько старых кривых жердей. Ими они прикрывали и дополнительно маскировали вход.
- Ну как тебе сегодня, легко удалось оторваться от Маши? - лениво поинтересовался у Толика Василь.
- А что мне Маша, надсмотрщица? С тех пор как я шибал в неё кочками, она больше не ходит за мной. Представляешь, взял один комок жирной грязи прямо у Кизилки, слепил как снежок, покрепче и запустил в конце атаки. Попал в плечо. У неё всё платье в грязи. Обозвала дурачком и домой вернулась. Теперь делает вид, будто всё нормально и маме не ябедничает.
- Можно подумать, раньше ябедничала?
- Нет, она меня за проделки не сдаёт, - только за учёбу. Мама заставляет её со мной буквы учить. А я не хочу. Вот пойду осенью в школу, тогда и заставляйте! А то, ещё чего не хватало, - летом учиться.
- Напрасно ты так. Когда подготовлен к школе, легче программу тянуть. Хочешь азбуку вместе пройдём? Неси сюда букварь, в обед начнём заниматься.
- А то как же! Нашёл ученика!
Толику хотелось сменить неприятную для него тему.
- Кстати, Вася, ты на свалке видел банки со старой краской? Во будут в костре взрываться, когда разогреются! Мы уже с Генкой пробовали. Рвутся как гранаты и горячая краска летит во все стороны. Надо вовремя прятаться.
- Не, Толик, это не интересно, да и опасно. Если горящая краска попадёт на тело или одежду, можно и обгореть. Копчёного видел? Пол лица сгорело и глаз ослеп. Никто ему не виноват, сам доигрался. Я вот думаю сделать своими руками арбалет со стрелами. Не детский, а настоящий, чтобы с ним можно было охотиться. Почитать бы где об этом! В каждом деле свои секреты. Нужно знать какое дерево подойдёт для основы, какое для стрел. Да и прочих много закавык.
Толик, несмотря на малолетство, не любил откладывать задуманное в долгий ящик, поэтому не смущаясь неопытностью, предложил деловой подход.
- Давай сами пробовать, потихоньку разберёмся, что к чему.
- Экспериментальным путём вещь медленно доводишь до кондиции. А в каком-то деле, может и никогда не достигнешь совершенства. Например, не научишься делать эксклюзивные музыкальные инструменты.
- Какие, какие? Зачем они нам? Можно дудочку, к примеру, вырезать.
- Мы же с тобой не пастухи, - на дудочке играть. - Тогда уж лучше на нервах.
- Ага! Я у Маши на нервах ещё как играть научился!
- Дурное дело не хитрое. Ладно, Толик, отдохнули, пора по домам! Проголодались. Да и родителям следует помочь, - поднялся Василий с удобного ложа, где, как на больничной кушетке, в изголовье была предусмотрена даже выпуклость вроде подушки.
Маша, спрятавшись в одном из уголков сада, радовалась чудесной возможности посвятить несколько часов любимому занятию. Под раскидистым сливовым деревом, на прогалинке, где непривычно суровой зимой вымерзло несколько кустов малины, двигалась мягкая светотень. Солнце не донимало утомительной жарой. Пахло мамиными розами, созревающими фруктами, спелой малиной, дикой повиликой и ещё чем-то нежным, едва уловимым, что приносит с собой то ли ветерок с полей, то ли само благоухающее лето.
Спокойно жужжали пчёлы, - сборщицы нектара из ульев деды Васи, ползали муравьи и мелкие козявочки, раскачивался на лёгкой паутинке чёрный паучок, несколько раз стремительным вертолётом пронеслась почти прозрачная серебристо-голубая стрекоза.
Читать в подобной благодати, значило впитывать в себя каждую мысль автора, переплетать свои глубинные чувства и сопереживания с чувствами книжных, но удивительно близких сердцу героев. В такие моменты забывалось обо всём на свете: о времени, о еде, о скучных обязанностях. Одно желание превалировало над всеми остальными - только бы не отвлекли какие-нибудь неотложные дела! Лишь иногда, перелистывая страницу, можно было оглянуться вокруг в счастливом удовлетворении от сознания духовной наполненности, понаблюдать минутку за божьей коровкой или копошащимся жуком, чтобы следом снова без промедления устремить взгляд в книгу.
Вот в такой расслабляющий, беспечный момент, Маша неожиданно ощутила на шее под воротничком острую, жгучую боль. Рефлекторно протянула к месту ожога руку и почувствовала, как нечто небольшое и упруго-мягкое скатилось по спине к пояснице и вместе с ним протянулась дорожкой обжигающая боль.
Платье на талии было затянуто пояском. Пока девочка дрожащими руками его развязывала, ожог распространялся по спине и становился невыносимым. Наконец под ноги упала яркая, толстая, покрытая мелкими густыми щетинками гусеница. Маша, схватив книгу, и, оставив под деревом крашеный стульчик, на котором сидела, пулей вылетела из сада. Почёсывая места гусеничного ожога, с чувством гадливости думала о всякой дряни, сваливающейся ни с того, ни с сего на невинного человека. Наверное, и гусеницы любят фрукты. То ли дело белолиственница! Там ей на голову не сваливаются толстые черви и не печёт так неукротимо, будто её поджаривали на адском огне, спина.
Накормив и напоив кур, поросят, кошек и собаку, Маша выгнала к канаве уток. Те, переваливаясь с ноги на ногу, шустро бежали на низких, коротких, перепончатых лапах к самому краю канавы и храбро плюхались в воду. А уж в воде они были хороши! Водяная птица - непревзойдённый пловец. Наблюдать за утками не отрываясь, можно подолгу. Неуклюжие и бестолковые на суше, в воде утки, непринуждённо плавая и мгновенно, по многу раз кряду ныряя, становились безбоязненными, ловкими, если не сказать, - грациозными. Крохотные жёлтые утята и те в воде непотопляемы. Маша не помнила случая, чтобы у них или соседей утонул хотя бы один утёнок. Даже слабенький, больной и хроменький на воде становился чемпионом - мог вылезать разве что на кормёжку и короткий отдых.
Витёк тоже выпустил со двора уток. Выбрал таким образом немного времени поболтать с подружкой.
- Слушай, я вечером пораньше пойду за коровой, давай и ты со мной! Сначала поднимемся на Бикет, посидим там. Может и Любу с Таней отпустят, вместе погуляем. А стадо пригонят, тогда и домой.
- Во-первых, не Бикет, а Пикет, сколько раз тебя поправлять! А во-вторых, мне осталось дочитать пару страниц и нужно сходить в библиотеку. Пойдём со мной.
- Мать не отпустит. Скоро придёт ветеринар, кастрировать поросят, я буду ему помогать. А насчёт Бикета, я тебе уже говорил - так называют гору мои родители. И с какой стати мне называть её по-твоему? Может в книжках и пишут Пикет, а для меня она всегда останется Бикетом.
- Ладно, Витёк, не нервничай. Просто я хочу, чтобы ты был образованным и грамотным человеком. В жизни это не повредит.
- А я вот женюсь на такой как ты и твоего образования нам, за глаза, на двоих хватит.
Маша была удивлена раннему прагматизму своего извечного товарища, перешедшего всего лишь в пятый класс, будничной взрослости его мыслей.
- А, если доведётся куда поехать, будешь в обществе от стыда глазами моргать и сидеть не раскрывая рта?
- Это почему же? Я не стесняюсь своего происхождения, уважаю своих родителей.
- Ты то их уважаешь, а вот они тебя - нет!
- Кто тебе сказал?
- Сама вижу. Встаёшь в шесть утра и сразу отправляешься в баз или в огород. Работаешь как вол целый день и вечером допоздна. Выйти погулять не имеешь права. Только по праздникам и ненадолго. Товарищей в дом приглашать запрещено. Даже библиотеку посещать тебе не разрешают. Посмотри, какой ты худой, кожа да кости.
- А может я и сам так хочу, откуда ты знаешь?
- И чтобы лупили тебя, как сидорову козу, тоже хочешь?
- Чтоб лупили, не хочу. Но казачат всегда били для науки, чтобы слушались.
- Задурили тебе голову, Витёк, твои родители. Все дети помогают по дому. Но тебя мать с отцом эксплуатируют. Согласись, даже Генку бабка не нагружает так работой и тем более не бьёт.
У Витька по этому поводу было своё, отличное от Маши мнение или, скорее, другая жизненная установка.
- Много ты понимаешь! Чтоб семья жила хорошо, надо много трудиться.
- Кто спорит? Нужно трудиться, но в меру, а не истязать своих детей и не держать их в чёрном теле, почти в рабстве.
- Это ты обо мне?
- О ком же ещё?
- Казаки никогда небыли рабами!
- Так то настоящие казаки! А не трепачи вроде тебя. Когда ты верещишь на всю улицу, как резаный поросёнок, знаешь как стыдно бывает за тебя? И обидно тоже. Назови хоть одного человека, над кем бы так измывались! Я бы никому не позволила постоянно себя избивать.
- Тоже мне грамотейка! На родного отца руку поднимешь?
- Зачем? Можно один раз так умно родителей напугать или им пригрозить, что они зарекутся тебя мучить.
Витёк нерешительно помолчал и неожиданно впервые заговорил с подружкой открыто о давно наболевшем.
- Маша, ты думаешь мне самому не стыдно, что отец при малейшей провинности до сих пор сечёт ? Больней всего бьёт кнутом, чуть послабей ремнём и почти небольно верёвкой. Видела, во дворе на ветке тутовника кнут и верёвка постоянно висят? Чтобы мне поменьше доставалось, ору, что есть мочи, когда он лупцует верёвкой. Он считает, значит, ею всего больней. Пусть уж лучше бьёт верёвкой, чем кнутом. Я потом в глаза людям не могу смотреть, выхожу на улицу как побитая собака.
- Витёк, поверь, мне тоже больно за тебя. С этим надо что-то делать. Сам понимаешь, ещё немного подрастёшь, совсем перестанешь себя уважать. И люди будут смеяться. В общем, когда решишься проучить своих родителей, скажи, посоветуемся, что тебе делать.
- А тебе откуда знать? - как-то хитро и воодушевлённо просиял лицом Витёк. - Вроде бы не слышал, чтобы тётя Варя дралась, а ты визжала.
- Было дело, поучил отец уму-разуму за то, что маме нагрубила, ударил ремешком пару раз. Но давно, в первом классе или же ещё перед школой, и совсем небольно. Я тогда от злости губу прокусила, но молчала. Вот ты напомнил, а то уж почти и забыла.
Библиотека находилась в станичном сквере, называвшемся садиком. Когда-то в садике стояла белокаменная церковь. При советской власти её снесли. И остались только бывшая церковно-приходская школа, где дети занимались практикой на уроках труда и сторожка, разделённая коридором на две части.
- Ничего себе сторожка! - всегда при входе удивлялась размерам помещения Маша. В невыгодном сравнении припоминалась деревянная будочка возле Центрального Универмага, по внешнему виду и размером больше похожая на сельский туалет, чем место дежурства ночного сторожа.
В одной половине круглого дома репетировал духовой оркестр, в котором на большой трубе играл её дядя Николай. Дома он чистил свою трубу бас пастой гоэ до неимоверного сияния, гордился ею и играл в оркестре на всех праздниках, значительных событиях и похоронах. Последнее было малоприятно, но от правды никуда не деться! И насколько девочке нравилась живая, энергичная музыка на весёлых мероприятиях, настолько угнетали трагическим надрывом траурные марши.
В другой части дома располагалась станичная библиотека вместе с небольшим читальным залом и длинными, взметнувшимися почти до потолка, стеллажами книг. Молодой библиотекарь Валентина Константиновна была одновременно и заведующей. От неё зависело, где придётся выбирать книги - только в зале или же и в святая святых, по другую сторону разделяющего библиотеку барьера. Чем старше становилась Маша, тем снисходительней относилась к ней Валентина Константиновна, и всё реже отбирала выбранные ею книги со словами: " Тебе это ещё рано читать."
С охапкой книг под мышкой Маша шла по тропинке в предвкушении близкого с ними знакомства, и всё ей было в радость. Вдоль дорожки стелилась ровненькая, как на газоне, травка-муравка с крохотными голубыми и розовыми цветочками. При близком рассмотрении каждый из них казался образцом природного дизайна и воплощённого совершенства. Жёлтые сердцевины цветочков, лепестки с тончайшими, едва заметными прожилками, округло-продолговатые зелёные листики, обрамлявшие их, были миниатюрны и прелестны, как в сказочном кукольном царстве, однако живыми и необычайно нежными. Весь мир в часы посещения библиотеки казался Маше добрым, гармоничным, наполненным покоем и лаской.
Покинув садик, и выходя на улицу, разделённую вдоль Кизилкой, Маша обычно замедляла шаг, открывала самую понравившуюся из выбранных ею книг, и, не дотерпев до дома, вначале заглядывала на первую страничку, затем, поймав нить повествования, впивалась глазами в строчки и уже не могла остановиться. Тогда она уже не принадлежала себе - не видела дороги, встречных прохожих, не слышала проезжавших мимо автомашин. Но не изменяла одному простейшему правилу - всегда держаться поближе к забору. Тем не менее не раз спотыкалась, попадала ногой в канавку, натыкалась вдруг на, непонятно откуда взявшиеся, дерево или камень. Отделывалась небольшими синяками и ушибами. Всякий раз давала себе обещание в будущем быть более сдержанной и осмотрительной. Но ничего не менялось и всегда последующий поход за книгами, как брат близнец, повторял предыдущий.