Владимир Голдин
Глава 6.
Электропоезд шел на восток. Первая пересадка на пассажирский поезд дальнего следования станция Свердловск, город Екатеринбург. Стальные мрачные киоски подступили к вокзалу почти вплотную, лишь пешеходный тротуар отделял их от здания вокзала. Слева и справа привокзальной площади стояли те же железные короба-магазины. Через грязные окна, зарешеченные стальными прутьями, просматривался ширпотреб: бутылки пива и газированной воды, жвачка, сигареты, наборы косметики, перочинные ножи, игральные карты, газовые зажигалки и много ещё чего.
Привокзальный народ, как в музее, перемещался от одного стального сооружения к другому, останавливался, поднимал глаза от нижних полок к верхним, и уходил куда-то в толпу, плотно придерживал свои карманы и сумочки. Слухи об уралмашевской бандитской группировке перешагнули границы области. На свободных пятачках перед вокзалом неспешно бродили скупщики ваучеров, золота, часов. Тут же работали зазывалы: «Продаю доллары, не дорого. Продаю доллары...». На раскладных столиках работали наперсточники. Ловкость рук и никакого «обмана». Народ толпился вокруг этих «артистов», пытался разгадать, секрет успеха их бизнеса, но отходил разочарованный, так и не поняв причину своего проигрыша.
Прилегающие улицы к Центральному рынку Екатеринбурга были переполнены любопытными людьми и продавцами. Товар лежал на асфальте пешеходной зоне, переливался волной в руках от одного продавца к другому, казалось, весь народ города проводил свободное время на рынках и торговых площадках. Чему удивляться, если многочисленные заводы, с мировой известностью, сокращали производство и отказывались от услуг не только рабочих, но и высококвалифицированных инженеров.
Орлов протискивался сквозь плотную толпу зевак и покупателей, между торговых рядов рынка, присматривался к ассортименту, качеству, цене предлагаемых товаров, но они его не устраивали. В этот момент по громкой связи объявили о том, что рынок заминирован.
Рыночная толпа охнула единым вздохом, как один человек, но как-то вяло, без испуга и паники стала покидать пределы рынка. «По-видимому, не первый раз пугают толпу этими сообщениями», - думал Орлов. Однако быстро вырваться из цепких лап человеческой массы не представлялось возможности. Орлова нес поток человеческих тел в сторону рыночных ворот, и случись в этот момент действительный взрыв, в этом месиве тел и тряпок кто бы стал искать останки незнакомого всем человека.
Орлов решил, ехать на Восток, поближе к китайской границе.
Пассажирский поезд из Екатеринбурга преодолел невысокие Уральские горы и сейчас двигался на восток по Западносибирской равнине. За окном на линии горизонта скользила ломаная линия чахлого березняка. Придорожные, некогда востребованные, будки путевых обходчиков чернели пустотой оставленной жизни. Разбитые стекла, напоминали взгляды слепых нищих девятнадцатого века с картин художников передвижников.
Орлов сидел у окна за откидным столом нижней боковой полки плацкартного вагона. Грустные осенние пейзажи, преломленные мутной пеленой давно не мытого стекла, соответствовали его душевному состоянию.
«Моя страна, моя Россия, - думал Орлов, - спускается, как этот поезд с уральских гор, с невысоких достижений развитого социализма, скользит по плоскости, и неизвестно, когда у этой страны начнется подъем. Всё рушится. Но вот парадокс пассажирские поезда ходят по расписанию, по старым правилам и стоимости проездных документов. России нужен такой локомотив, который бы вытащил страну из политического и экономического коллапса.
На узкой платформе станции Омск толпился народ. Часть пассажиров, прибывшего поезда, в легкой дорожной одежде торопливо рассматривала товары местных торгашей. Казалось, продавцов на этом ограниченном привокзальном пространстве было больше, чем покупателей. Все спешили: одни продать, другие купить. Одинокая женщина, внешний неопрятный вид которой раскрывал её внутренне состояние ярче каких либо слов, торговала воздушной кукурузой. Народ спешил, не обращал внимания на вновь народившегося продавца. Были другие, торговцы, чище одетые, говорливые и нахальные, готовые заговорить, заболтать нерасторопного покупателя.
Но вдруг первая платформа омского вокзала опустела. Значительная часть людей бросилась на соседнюю платформу, туда прибывал пассажирский поезд Пекин – Москва. Этот поезд со стороны выглядел как передвижная лавка всероссийского значения, которую встречали с радостью и надеждой, нарождающийся класс мелких предпринимателей. Китайцы сбывали дешевый хлопчатобумажный товар на перроне вокзала, с тамбуров, из узких окон вагонов, из которых торчали только смуглые нетерпеливые руки с цветными майками, штанами, рубахами. С перрона тянулись славянские руки, не разобравшись с качеством покупаемого товара, толкали в спешке в растопыренные пальцы, мятые комки денежных знаков, не разберешь российского или американского достоинства.
Китай с колес начинал осваивать бескрайний и пустой российский рынок.
Где-то, на какой-то станции Кемеровской области Орлов впервые попробовал вкус лапши быстрого приготовления. Залитый кипятком продукт, заправленный специями и ароматическими добавками, заполнил купе вагона специфическим запахом. Орлов и не предполагал, что этот аромат и вкус лапши быстрого приготовления станет в ближайшие годы его основным видом питания в его многочисленных и длительных командировках.
За окном мчавшегося в неизвестность, но в соответствии с железнодорожным графиком пассажирского поезда в зависимости от времени года менялись прекрасные зимние пейзажи на летние. В Красноярском крае вдоль железнодорожного полотна цвели бордовые саранки, красные тюльпаны, синие ирисы. Это было неожиданно для Орлова, привыкшего видеть эти цветы только на дачных участках да в огородах заботливых домохозяек. Орлов удивлялся и радовался многообразию и богатству сибирской природы.
Огорчался повсеместно однообразному промышленному пейзажу. Трубы заводов потухли, они понуро торчали, как воткнутые в землю окурки. Где-то под Нижнеудинском не завершенная заводская стройка подвергалась нашествию постоянно настроенному на воровство русского мужика. Растаскивали всё, не по нужде, а так, на всякий случай: «В хозяйстве всё пригодится». Миллиарды полновесных советских рублей открыты для любого: приходи, бери. Не созрел ещё «новый русский» буржуа приватизировать забытую стройку. Идет первоначальное накопление капитала. «Ничего, через год, другой, они приватизируют по дешевке все большие и малые заводы. Но заводы «дымить» не будут, начнется передел народной собственности», - думал Орлов, грустно сопровождая взглядом удаляющуюся стройку.
Ещё день и ночь в пути, но просторы России не заканчиваются. За Иркутском пассажирский поезд углубился в густой лесной массив, и как-то незаметно поднял по серпантинам путешественников на перевал. Отсюда, как со смотровой площадки открылась панорама Великого Байкала. Озеро в глазах путешествующих представлялось то изумрудным, то голубым. Горы восточного берега озера в снегу, блестели на солнце, как серебристая оправа драгоценного минерала.
На станции Слюдямка пассажиры устремились к воде. Байкал величаво, не торопясь, с достоинством, как подобает авторитету, клал свои волны к ногам людей. Разгоряченная толпа молодых парней, достигнув кромки воды, затихла. Только отдельные смельчаки вбежали в воду. Ошпаренные холодной водой, как кипятком, они отступали в толпу с желанием в ней спрятаться, продолжали там что-то нервно вскрикивать, смеяться, взволнованные от реального контакта с гигантом. Волны озера, показав свой характер, с достойным шуршанием сливались с основной массой воды.
На одной платформе станции Слюдямка стояли два пассажирских состава. Один полностью населенный иностранными туристами. Раскрылась Россия нараспашку перед ними, как удалой пьяный сибирский мужик в праздничной гулянке. Знай, наших, заходи, всех - угощаю. Ухоженные и благовоспитанные иностранцы, с холёными лицами, без единой морщины под глазами и на шее, как признак многолетнего взвешенного питания и ухода за кожей лица всевозможными кремами и люсьёнами, молча, толпились возле своих вагонов. Проводники иностранного состава щетками на длинных шестах тёплой водой с шампунями старательно промывали вагонные окна. Демократия – демократией, а производственные обязанности каждый работающий обязан выполнять без напоминаний и в срок.
Пассажиры российского состава мужского пола толпились на платформе, смотрели с удивлением и интересом на иностранцев, забывая о своих спортивных мятых китайских штанах с треснутыми швами, сравнивали свои вагонные окна в пыльных пятнах и подтеках, которые никто не мыл за время путешествия по стране. Российская демократия давно и естественно переросла в анархию. Ни один проводник всего длинного состава никогда не мыл окна и не собирался этого делать. Кто будет стараться за низкую заработную плату, которую выдавали нерегулярно.
И только ли по этой причине...
Единственная достопримечательность привокзальной платформы станции Улан-Удэ клумба в форме бурого медведя, была пуста. И здесь размах демократии и бедности давал о себе знать.
Столица Забайкальского края всегда была притягательным центром для многих путешественников. В средине 90-х на вокзале города Читы постоянно присутствовали корейцы из южной и северной её частей, монголы, не говоря уже о китайцах. На центральном рынке города китайцы отгородили забором часть торговых площадей. Все эти восточные «гости» имели свой скрытый интерес далеко за пределами города Читы, в глубинах гор и лесов Забайкалья.
Минутной остановкой пассажирский поезд отметился на станции Нерчинск. В туманной дымке, в долине реки, в стороне от железной дороги таяли деревянные постройки города. Но название города Нерчинск осталось в сознании Орлова. Небольшой городишка с такой яркой исторической памятью в сердцах миллионов людей. Первые поселенцы, защитники России казаки-разбойники, отъявленные рэкетиры своего времени, превратившиеся в купцов всех гильдий, создавали славу этого далёкого русского поселения, тянули выторгованные капиталы в Китае и Монголии в Россию. Превращали Нерчинск, в центр международной торговли. Но по воле властей превратился Нерчинск в каторжный центр... Орлов, независимо от своего настроения мысленно запел: «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах...»
Перестройка разрушила все виды производства в этом городе.
От грустных мыслей Орлова отвлекли картины природы, проплывающие за окном вагона.
Вот уже пять суток пассажирский поезд двигался по просторам России, и впереди до Владивостока ещё лежал путь немалый. В этом движении Орлов начал понимать, что путешествие по России только и начинается здесь в Забайкалье. Цивилизация в этом крае вроде есть, и вроде её нет. Она есть подле железной дороги, но стоит удалиться от неё на сотню километров на север и там откроется «страна непуганых птиц», - как писал о таких глухих местах Пришвин.
Дорога, прижатая к берегам рек Ингода и Шилка, то вырывалась на простор их долин, то погружалась в овраги между сопок. И вдруг взметнулась железная дорога по косогору сопки вверх, оторвалась от берега реки Шилки, вознеслась над рекой, и тут открылась взору необычная картина. На берегу реки стояла покинутая всеми церковь, небольшая, какая-то архитектурно сбитая, компактная, с колокольней. С высоты поезда церковь выглядела, как игрушка. Но церковь была глухая, с черными проёмами окон без крестов и колоколов. Не успел Орлов придумать для себя какую-нибудь версию появления церкви в значительном отдалении от людских поселений, как на берегу реки появилось ещё одно такое же прекрасное и заброшенное чудо, созданное руками человеческими.
Тащился по Забайкальской земле тепловоз с пассажирами, а вместе с ними опережая события, или отставая от них на века, возникали думы Орлова. «Кто и для чего, или в честь кого мог поставить эти храмы здесь на берегу реки Шилки?», - крутил в голове мысли без ответа Орлов. Но логика рассуждений всегда приводит человека к какому-то результату. В памяти Орлова выплыл образ великого поборника «за чистоту и непорочность» России протопопа Аввакума. Он вместе с казаками, преодолевая голод, холод и природную стихию осваивал эти края. Верная протопопица Аввакума Настасья Марковна, как-то легко, без стона и жалоб, рожала мужу в таких условиях детей. Без плача теряла семья детей. Двух сыновей, родившихся в Сибири, потерял протопоп. Одного из них положила Настасья Марковна на песчаный берег реки и отвлеклась по делам. «И потом с песку унесло ево водою, - писал протопоп в своих опусах, - мы же за ним и руками махнули: не до него было – и себя носить не можем». Горе родителей гасилось заботой о пятерых оставшихся в семье. Может быть один из храмов, мог быть поставлен в память о погибшем младенце. Кто знает? Русский купец мог совершить и не такие пожертвования.
За окном мелькали Забайкальские сопки. Покрытые сочной зеленой травой с западной стороны, вдруг с перевала на восточной стороне появлялись зарослями хвойного леса, и так этот лес рос до самого оврага, разделявшего сопки. Невысокие горы чередовались, сменяя друг друга, как кадры на кинопленке. Незнакомые пейзажи увлекали, манили в ту загадочность, которую создала природа.