Это было давно—в далекие студенческие годы в городе Омске.
Я в то время жила в частном доме, снимая комнату у одной женщины. Второй курс считался самым легким и поэтому, если мест в общежитии не хватало, то старались не давать второкурсникам, к тому же я имела несчастье повздорить со старостой потока. Он жил внизу на первом этаже нашего женского общежития и тут был правой рукой комендантши.
Подруга была выше меня курсом, она жила в общежитии. Я когда приходила к ней, то частенько мылась в душе общаги, поскольку жила в частном доме. Один раз я тоже пришла к ней, постиралась; и мы вдвоем понесли еще мокрые вещи ко мне домой.
После этого решили идти обратно в общагу, так как оказалось, что хозяйка ключи не оставила. Наверно подумала, что я осталась ночевать в общяге у подруги, что иногда случалось.
А время-то уже позднее -- смеркалось, но поскольку начало лета --еще не темнело, да и мы частенько ходили по этой дороге в любое время и ничего — все спокойно было.
ТТихо разговаривая о чем-то своем девичьем, мы приближались к общаге — оставалось около трехсот метров.
И вдруг проезжавшая машина «газик»--остановилась возле нас и открыв дверцу высунулся сидевший за рулем: --Девчонки, давайте садитесь—подбросим! --А я ответила: --Да нет, спасибо, мы уже почти пришли! --А он сказал: --Ну садитесь, садитесь, что ж вы так поздно ходите—довезем до дому! --А я: --Да не стоит вам беспокоиться за нас—отсюда рукой подать до нашей общаги! --А он; --А нам не трудно! Садитесь, подвезем!
Мне надоело это препирательство, и я, чтобы отвязались эти настырные и назойливые доброжелатели – твердо и громко, ясно и гордо произнесла: --В этом нет необходимости, мы и сами дойдем! --Тогда он в упор посмотрел в мои глаза таким взглядом, словно змея перед своим ядовитым укусом, испытующим. А у меня душа и так в пятки ушла от этих назойливых приглашений подвезти, а после этого пытливого взгляда тем более, хотя это было как бы для добрых побуждений.
Ну а внутри машины сидели еще два человека.
У меня и коленки задрожали, и сама вся задрожала от страха, словно меня к электрическому току присоединили и чтобы не заметили всего этого, я оперлась как бы невзначай, слегка, небрежно о край дверцы машины и это очень помогло мне скрыть неприглядную картину моего страха.
Он продолжал в упор смотреть в мои глаза и спросил: -- Что, боитесь?
Призвав всю силу воли, которая у меня была, я сделала вид, будто совсем спокойна, ничего и никого не боюсь. И с таким усилием победив дрожь моментально пересохшего голоса; так наивно-доверчиво, недоуменно-спокойно и даже слегка удивленно – я ответила встречным вопросом: --Да нет, а чего же нам бояться С В О И Х, С О В Е Т С К И Х людей?
Потом мгновенно подумала, что, вдруг наша внешность позволит им подумать, что свои-то свои—советские, но все же с чужих далеких земель и потому добавила сразу: --На С В О Е Й, С О В Е Т С К О Й земле?
Спасительные слова—«СВОИ, СОВЕТСКИЕ»--в обоих случаях были сказаны с чувством, с толком и с расстановкой—им придано было большое значение, главный акцент; потому что в то время мы гордились тем, что мы— cоветские люди, что живем в Советском Союзе и очень любили свою Родину, сильную духом, богатую и уникальную тем, что состояла из содружества народов разных национальностей. Я и сейчас радуюсь, что у меня было счастливое детство в Советском Союзе. К тому же, он дорог мне тем, что --то давно ушедшее поколение наших дедов, прадедов, через революцию и гражданскую войну -- ценой своей крови, здоровья и жертвуя одной-единственной Богом данной и родителями подаренной жизнью своей и других -- добилось его как смогло не столько ради себя, а и ради счастья будущего поколения, то есть и ради нашего с вами счастья.
Человек за рулем, я помню, был в костюме и при галстуке, далеко не похожий на шофера. Он продолжал в упор смотреть в мои глаза, в которых я изображала море спокойствия.
Видимо, он осознавал смысл сказанных мною слов высокого доверия, разжевывал в своей голове.
Я не могу сказать, насколько долго, в одно мгновение или на несколько минут – тянулся этот промежуток времени, который решал нашу судьбу.
И наконец-то этот человек сказал: -- Если так, девочки, то счастья вам!--Эти слова были произнесены им по мужски твердо и по-человечески искренне. В свою очередь я тоже благословила их тем, что пришло на ум: – Спасибо, пусть Бог будет вам в помощь! -- Спасибо!
Мне этих слов показалось недостаточно, для ставшего своим нашего советского человека, и к тому же я знала, что мы его и их больше никогда не увидим и потому разве было бы жалко сказать что-нибудь светлое, доброе, вечное напоследок?
Поэтому я еще пожелала им наше студенческое, самое сокровенное: --Ни пуха, ни пера на дороге вашей жизни!
Он выдохнул ответное: --К черту! --
Дверца захлопнулась, машина тронулась и поехала, но сквозь шум отъезжающей машины, он на ходу успел выкрикнуть в открытое окошко: --Девочки-и! Больше не ходите так поздно по ночам, опасно!!!
Я с подругой, без слов, изо всех сил помчались к общаге.
Подруга тогда даже не успела толком понять, с какой перипетией жизни мы, может быть, благополучно разминулись.
Долгое время я ломала голову, когда вспоминала этот случай.
Кто же они были?
Действительно ли доброжелатели—стремившиеся делать благие дела; или разбойники, вершившие по ночам недобрые поступки?
Я желала, что если, это были люди действительно добрые, то пусть Бог воздаст им сторицей за их доброту.
Но потом, когда не один десяток лет прошел с тех пор, я пришла к выводу, что доброта не могла быть назойливой.
Но даже если и так, то… я все же благодарна тому человеку за то, что, слава Богу, у него оказалось достаточно светлого ума: чтобы понять и принять; и благородства: чтобы не разрушить и не растоптать этот аванс молоденькой девчонки.
Аванс ее веры и надежды в своих, советских людей и за то, что тем не уронил, высоко поднятое ею имя СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА.