Когда мы были молодыми

Николай Кондратенко

Когда мы были
молодыми

Авторизованный  перевод
с украинского Павла Сало

ПРЕДИСЛОВИЕ

Николай Кондратенко – писатель многогранный. Известный, как поэт со своим вдумчиво лирическим тембром голоса, философским самоуглублением в эпическое пространство текста. Его творческому  почерку присуще соединение ностальгической грусти и стального мужества, способности к дерзновенным рыцарским поступкам.
Неожиданный поэтический порыв Николая Кондратенко и, в,  переводческой деятельности и прежде всего, в стремлении с  неудержимой энергией и отчаянным желанием донести до читателя лучшие произведения мировой литературы.
Новеллы Николая Кондратенко, насквозь пропитаны украинским, демонологическим пафосом, рельефной утонченностью образов, смелым обобщением художественных текстов, трансформацией реалистически-бытового сюжета в лирическо-медитационную плоскость.
Впечатляет чрезвычайная художественная продуктивность Николая Кондратенко в самом лучшем понимании этого слова.
За один год в творческой мастерской писателя появляется несколько книг, десятки статей, а еще множество выступлений, творческих диалогов с читательской аудиторией. Настоящей радостью являются творческие встречи с Николаем Кондратенко, в которых соединяются неудержимый молодой энтузиазм,  серьезная элегичность, благородная самоуглубленность и одухотворенное осмысление увиденного и услышанного.
И вот на пороге 2010 года – настоящим открытием для меня становится новое художественное полотно писателя, большое эпическое произведение  «Когда мы были молодыми». Это духовная исповедь писателя о прожитых и  пережитых годах целого поколения. Перед нами – пространный рассказ о человеческих судьбах, особенностях характера, способных силой своей энергии противостоять тоталитарной, преступной системе. Осознанно называю это произведение романом-эпопеей, так как в нем раскрыта судьба целого поколения, которое не просто стремилось выжить любой ценой, но и  создавало благородный мир человеческих ценностей, основанный на высокой морали. Проходя сквозь жизненные испытания, персонажи повести Николая Кондратенко не переставали верить в честность, искренность и добро. В жизненных катаклизмах люди помогали друг другу, поддерживали, подавали руку помощи. Из рабочих общежитий вырастало новое поколение, которому и суждено провозгласить Независимость Украинского государства.
Конечно, роман Николая Кондратенко имеет много особенностей личного характера, но это всего лишь с позиции современности. С позиции обобщения произведение будет интересно не только лишь в литературных и художественных кругах, но и для исторического  изучения довольно большого  отрезка эпохи. В книге Николая Кондратенко – черты полемической публицистики трансформируются в философское обобщение, в размышления о времени и о роли человеческой индивидуальности в обществе. А еще роман привлекает своей жизнеутверждающей энергией, лирическими интонациями, детализацией изображаемых характеров. Думаем, что книга писателя найдет своего благодарного читателя.

Мария Якубовская –
Председатель Львовской Писательской организации Национального Союза Писателей Украины.

Об авторе
Николай   Кондратенко (родился 24 апреля 1934 года на Полтавщине) – поэт, прозаик, драматург, переводчик, член Национального союза писателей Украины, Член Международной Ассоциации писателей, автор 25 сборников поэзии, прозы, драматических произведений, переводов и перепевов.
 За свое литературное творчество с 1992-2011 гг. награжден Грамотой НСПУ, Литературной премией им. Владимира Малика, за произведения для детей был номинантом на получение премии кабинета министров Украины им. Леси Украинки (2005 г.). За переводы и перепевы из русской и мировой классики в отдельности за перевод одной из самых известных сказок-поэм Александра Пушкина «Руслан и Людмила» ему вручены две международные премии: им. А. Фадеева, (2007 г.) и К. Симонова (2009 г.). Сейчас писатель работает над рассказами и стихотворными произведениями и переводами   Нобелевских лауреатов Ивана Бунина и Иосифа Бродского.


Вступление

Как предпоследний луч осеннего солнца освещает склоны гор, верхушки наивысших деревьев и сооружений, так и память писателя, направляя свои лучи воспоминания на незабываемое и далекое прошлое, озаряет светом тех лет страницы романа «Когда мы были молодыми».


1.  ПРОВОДЫ
О, неповторимые, прекрасные и чарующие годы юности! Свет лучей ваших напоминает мне сияние далекой вечерней звездочки – яркой и таинственной. И хотя и в молодые годы зачастую бывали дни нестерпимые, особенно в горькие послевоенные или  позднее – во время воинской службы, когда стоял в карауле, на высоких вышках, охраняя военные склады, в холодный ветер, свирепо налетающий со стороны Балтийского моря и обжигающий кожу лица.  Или когда в летнюю жару, обливаясь, горячим потом, который на гимнастерке становился солью, преодолевая пятнадцати километровую дистанцию в скоростных и изнурительных марш-бросках, теряя  за  один только пробег по два-три килограмма собственного веса. Каково это было даже самым выносливым и сильным духом молодым ребятам?   Но зато потом, получив увольнительную в город, как будто вдохнув глоток свежего воздуха, какое это было прекрасное, хотя и короткое время отдыха от караулов, и марш бросков. Какое это было счастье познакомиться с милой девушкой, где ни - будь в парке, на качелях и влюбиться с первого взгляда без памяти, а потом  не отводя глаз от своей избранницы любоваться  ее красотой  как утренней зарей, а потом, набравшись смелости нежно обнять и поцеловать.   Какое это счастье любить и быть любимым!
И вот в такую пору молодости  проводил свой отпуск в родном селе двадцатичетырехлетний   Иван Кочерга, имея в кармане направление на работу в далекую Уфу после возвращения из Ленинграда.
В дневное время, он помогал матери, по дому и по хозяйству, а то бывало, работал и на колхозном поле, на прополке сахарной свеклы и кукурузы. И, пожалуй, вот эта крестьянская работа.  По-  его мнению, ни - чуть, не казалась ему ни легче, ни проще той работы, которую он выполнял по - долгу,  военной службы.  В год пребывания Ивана Кочерги в селе у матери  эта колхозная норма прополки сахарной свеклы исчислялась в два гектара земли на человека примерно в семь длинных рядков от края и до края. И,  наверное, эта норма вполне была сопоставима с тем забегом на 15-ть километров марш броска во время которого он и его сослуживцы теряли по два килограмма собственного веса.  Но  если хорошенько все проверить то может быть, простые колхозники теряли на тех бескрайних  полях и по – больше, чем по -два килограмма веса, может они теряли и всю свою молодость и всю свою силу и здоровье, да только кто же, эти потерянные килограммы измерял, и  сопоставлял с другими.    
Вечерами после работы Иван спешил на гулянье к парням и девчат своего села несмотря ни на усталость, ни на позднее время. А какие красивые были девчата в селе Высоком! И кудрявые, и миловидные, и стройные. Да и он тоже   был парень хоть куда. Влюблялся, провожал домой с песнями и шутками с объятиями и с поцелуями. В общем, он проводил время, как и положено молодому не женатому парню, как в той песне пелось, что была его любимой  и часто звучала в душе.
Вэчир на двори, нич наступае,
Выйды дивчыно, сэрцэ бажае!
Чыстэе  нэбо зиронькы вкрылы,
Выйды, дивчыно, до мэнэ мыла.
Дай подывытысь в яснии очи,
Стан твий обняты, гнучкий дивочый,
Глянуты в лычко билэ, чудовэ,
На косы довги, на чорни бровы.
Но вот пришло время прощаться со своим селом и родным  домом. Заканчивался его отпуск и завтра  на рассвете, он  должен уехать  на постоянное место работы в Уфимский край о котором, к сожалению, мало что знал. 
Идя  по улице села, когда уже вечерело, здороваясь с прохожими, он как бы  про себя уже и прощался с ними и, с грустью размышлял: «Ну, как же оно все-таки будет после того как я уеду?  Что же меня ожидает там, в неизвестной Бугульме или в Уфе или еще где ни - будь? Кому я там нужен? Кто обо мне побеспокоиться, или кто мне поможет, так как здесь?
Однако, дорогой мой читатель, не будем забегать наперед и пойдем,  сначала за нашим, Иваном и побываем с ним перед дальней дорогой в кругу его родных и близких.
До того пока приглашенные гости еще не собрались  к  Марии Федосеевне матери, Ивана Кочерги, на проводы сына, давайте осмотрим внимательно их большой дом, и двор с хозяйскими постройками. Несмотря на то, что родительское гнездо,  сооружено еще до рождения Ивана, это гнездо имело весьма  привлекательный и приятный внешний вид. Крыша дома традиционно крыта соломой. В доме – шесть окон с красивыми узорными ставнями. Внутри и снаружи дома его стены аккуратно побелены мелом. По периметру от самой земли сантиметров на тридцать вверх, ровной каймой дом покрашен красной глиной.  Напротив дома  длинный сарай для подсобного хозяйства. Он же  имел и несколько небольших отделений. Первое отделение – для коровы, второе – для поросёнка, третье – для курей. Еще было  отделение для сохранения топлива: кизяков, хвороста, соломы и был чердак – для сена. Не всякий дом в селе Высоком имел такое красивое деревянное крыльцо, как имел его дом родителей Ивана Кочерги. Входящий с улицы на крыльцо, человек мог пройти в темные и прохладные сени, которые имели внутри себя еще трое других дверей. А войдя в одну из них, перешагнув  высокий порог, можно было увидеть как по левую руку от двери, расселась, как будто пани, большая печь со своими «филиалами». Главная ее часть служила для выпечки хлебных изделий и приготовления пищи, а также она имела и припечек для мисок, ложек и вилок, подпечь для просушки зерна и для хранения ухватов, но еще здесь была и вторая половина печи, которая использовалась для сна и отдыха, особенно хороша в зимнее время. Кроме того, в доме имелась плита с лежанкой, с полатями, которые прилегали к основной печи. Справа вдоль окон стоял небольшой стол, накрытый старенькой клеенкой, и испачканной в некоторых местах чернильными пятнами. В красном углу, на полочке – икона Богородицы, а за столом вплотную к стене, стояла массивная широкая скамья, над которой висела деревянная полка с пустыми горшками.
Теперь дорогой мой читатель, пройдем с тобой в светелку, где стоит большой стол, с  массивными скамьями вдоль стен, со стульями и широкой панцирной кроватью, застеленной зеленым покрывалом. При входе в комнату от двери справа – нельзя было не обратить внимания на красивый фигурный шкаф для посуды. А на стенах, близко друг к другу висели разные небольшие фотографии в простых рамах под стеклом, а также большие портреты, на которых красовались вышитые рушники из домотканого полотна.
И вот  все приглашенные гости собрались. За накрытым праздничным столом в полотняной отцовской сорочке, с красивой манишкой, в кругу родственников и соседей сидит Иван Кочерга.  Его родной дядя Федор, стоя за столом с полной рюмкой в руке произносит тост.
- Сошлись мы нынче родные, родичи и соседи твои, Иван, проводить тебя в далекий путь и выпить за счастливую дорогу самогонки, которую в нашем селе Высоком в шутку называют коньяком «Три гычки». А также мы все хотим пожелать тебе успехов и удачи в предстоящей твоей новой работе и, конечно крепкого здоровья,  благополучия и счастья. А поскольку рюмки наши уже наполнены, то я и предлагаю,  выпить за здоровье и успех Ивана!
Когда выпили самогонки «три гычки» крепкой как спирт и закусили, приготовленными угощениями Марии Федосеевны, в адрес Ивана посыпались напутственные слова.
 -Ты, Иван, руководи строительством железных дорог, да не зазнавайся шибко, пиши матери письма, не забывай свое село и односельчан! 
Так поучала, будто резала ножом овощи его тетя Харитина, родная сестра матери. А неподалеку от Харитины сидел и ее сын Григорий, добрый малый, единственный помощник в её вдовьей судьбе, рожденный за два года до войны, но, к сожалению, с покалеченной ногой, на которую хромал с детства. Харитина Саненко была высокая, худощавая, черноглазая и вечно загорелая, женщина с  черными бровями и быстрой речью. Это о ней говорили, - «сто слов в минуту» когда интересовались ее прозвищем. Ее любимого мужа Михаила, как забрали на войну в сорок первом, так после того ни разу она его и не видела и ничего о нем не слышала. Наверное, погиб горемычный в первых днях войны, как и многие его земляки. 
После сказанных  пожеланий тети Харитины,  к Ивану  снова обратился, его родной дядя Федор. 
- Очень жаль, что покойному Степану, отцу твоему, царствие небесное, не пришлось  дожить до этих счастливых дней,  как бы он гордился сейчас и радовался вместе с нами, глядя на тебя, как на продолжателя его рода! Ты, Иван, будь с людьми справедлив, как был твой отец и, главное – не забывай о том, что «всякого быка можно связать веревкой, а человека словами».
Дядя Федор был крепкий мужчина – косая сажень в плечах. Работал на железной дороге. На фронте не был, так как имел бронь.  Его жена Антонина,  белолицая красивая женщина лет сорока, с подкрашенными бровями и  не равнодушная к другим мужчинам, добавила свое слово в продолжение мужа.
-Уважай самого себя, Иван, и тебя люди будут уважать. Будешь созидать добро – с добром и проживешь. А вот коли станешь делать зло другим – так оно же к тебе и возвратиться. Но  самое главное: не спеши рано жениться и не женись, на  какой-нибудь чужестранке потому, что они чужестранки  в наших краях не очень приживаются. Ты уж если и отважишься на такой подвиг, то лучше приезжай к нам  да  женись на нашей соседке Ирине. Говорят, что она по тебе сохнет, как полевой цветок без воды. Говорят, что у нее и разговоров только что о тебе да ни о ком больше.
 И последняя фраза, сказанная супругой дяди Федора, произвела на всех приятное впечатление и улыбку.
– Хорошие слова говорите тетя Антонина , и приятно их слушать, но однако  откуда у вас такая информация , о моих отношениях  с  Ириной?  - возразил Иван, придя в легкое замешательство, и даже немного  покраснев.
- Да ты, Ванюша, не отпирайся,  и не обижайся  –  затараторила снова родная тетя Харитина, сказав так как будто,  высыпала ведро гороха в пустую бочку.
– Сама слышала от бабушки Горпины, как она  говорила, что ты в прошлую ночь разговаривал с Ириной до самого рассвета.
И Харитина торжествующе блеснула черными как у цыганки глазами.
А в  ответ на слова Харитины и  в защиту Ивана отозвался его друг и тезка Иван Таюся.
 - Вот уж настоящее бабье радио, разнесут  всякую небыль по селу  как ветер солому!   И охота было старой слушать, о том, о чем разговаривают молодые?  Спала бы себе, да и забот не знала. Так нет  же, не спится.  Но скажу, Иван  честно,  красивая у тебя девушка, Ирина, спору нет. Я, и сам не прочь бы за ней поухаживать, нравиться она мне,  всем хороша. Но ведь негоже отбивать даже самую красивую девушку у настоящего друга.  Он сказал и улыбнувшись пригладил правой рукой кудрявые волосы, ниспадавшие на его высокий лоб.
– Вот ты уезжаешь, нынче бог знает куда, в эту свою Тьмутаракань, а с кем же я буду ходить на вечеринки, с кем буду устраивать шахматные турниры?  Да, и вот еще что: почему это ты не пригласил сегодня на свои проводы такую милую и симпатичную девушку Ирину? Или может, она тебя чем-то обидела?
– Не пригласил я ее потому, что однажды уже приглашал такую, когда уезжал на четыре года в военное училище. Ну и что из того вышло, где она теперь?
В разговор между друзьями вмешалась мать Ивана, худенькая женщина, не высокого роста,  лет пятидесяти Мария Федосеевна. 
– Но,  не все же такие шустрые да быстрые, как твоя бывшая девушка Беланиха, которая не могла дождаться парня из Армии, и тотчас выскочила замуж за другого.  Не переживай ты за ней зря. Не переживай. Не стоит она ни твоих слез, ни такого парня как ты. Но ты сынок не отчаивайся и знай что,  придет время и на твоей улице будет праздник. Обязательно будет.
И мать Ивана  посмотрела на сына с такой нежностью, и с такой любовью, что в ее золотисто  карих глазах блеснули  слезы.
– Правду люди говорят: все в жизни бывает и все нужно пережить. Так и нам с тобой, все нужно испытать и все пережить и ни на кого не копить зла.
Слово попросил Иван
– Дорогие гости! Дорогая, мама!  Вы  не плачьте, и не переживайте обо мне так как будто я уезжаю от вас навсегда и навечно и особенно от вас мама. Кто знает,  может быть не пройдет и года, и мы снова с вами встретимся, вот за таким же столом и все у нас будет хорошо и замечательно как прежде. Вот, скажем так, как я недавно прочитал в одном стихотворении у Сергея Есенина.  И Иван  прочитал не большой отрывок из стихотворения «Письмо матери»
Я по-прежнему такой же нежный,
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной,
Воротится в низенький наш дом.

Я вернусь, когда раскинет ветви,
По-весеннему наш белый сад,
Только ты меня уж на рассвете,
Не буди как восемь лет назад.

Не буди того что отмечталось,
Не волнуй того что не сбылось,
Слишком раннюю утрату и усталость,
Испытать мне в жизни привелось.

И молиться не учи меня не надо,
К старому возврата больше нет,
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне не сказанный свет.
После  прочитанного  стихотворения   воцарилась тишина  и во многих на глазах появились слезы.
Разговоры за столом стали переходить от одной темы к другой. Но более всего, каждого интересовало то, что было на сегодняшний день самым главным.  А именно  вопрос  заработной платы за каторжный труд в колхозе.  В этом году, например,  людям дали по полкилограмма зерна за трудодень, который стоил конечно во много раз больше.  И потому все согласились с тем, что  если в этом несчастном колхозе хоть что ни  будь,  не украдешь, хоть что ни будь не припасешь, на черный день, то пожалуй и не проживешь.
– Ну, что же, дорогие гости, - рассудительно и спокойно сказал  дядя Федор, обращаясь к гостям.  - А не спеть ли нам на прощание, какую – ни будь нашу народную песню? Как вы на это смотрите?   А потом, пожалуй, и прощаться будем так как время уже позднее, а нашему Ивану  к сожалению, завтра необходимо рано вставать да в дорогу собираться.  И после этих слов, звонкий голос соседки Анастасии Шакулы запел украинскую народную песню.
Ой, там, на гори, ой там, на крутий,
Ой там сыдило пара голубив. (2)

Воны сыдилы, парувалыся,
Сызымы крыльмы обнималыся. (2)

Дэ взявся стрилець, стрилець-молодець,
И убыв-розлучыв пару голубив (2)

Вин голуба вбыв, голубку зловыв,
Прынис додому, пустыв додолу (2)…
От этой песни Ивану снова  стало грустно на душе, и он снова задумался. 
Рано утром  Мария Федосеевна и ее сын Иван вышли из дома на станцию, которая находилась километрах в семи от села Высокого. Идя под руку, мимо сельской школы, магазина и кладбища мать тихо поучала сына как ему жить дальше.
- Не потеряй свою голову, сынок, помни о том, что она у тебя единственная  и что  не только нужна для шапки, но и для ума. Вот поэтому старайся  всегда жить своим умом, но прислушивайся и к другим людям. Не делай никому зла, так как твое зло к тебе же  и возвратится.  Самое главное не забывай о своем здоровье – береги его, и помни, что здоровье  всему голова!
Мария Федосеевна невысокая ростом, одетая в черный жакет и серую юбку, в  белом платочке, шла рядом с сыном как будто была ему и  ангел  хранитель, и самым первый и настоящий друг.
- Мама, - обратился он к ней тихо, - вы берегите себя, так  как вы берегли нас троих, пока мы были маленькими. Теперь мы уже большие, взрослые, самостоятельные и вам  незачем за нами волноваться и переживать.  Разве за свою  жизнь вы мало горя изведали? Разве мало работали на свою семью, колхоз?  Вам бы сейчас отдохнуть, пожить хоть не много для себя для своих внуков.   
Она  обняла сына руками, прижимаясь к его груди, и зарыдала.


2.  ПОЕЗД ДВИЖЕТСЯ НА ВОСТОК
После обеда за окнами поезда уже виднелась величественная  панорама Киева. Засияли, заиграли ясными куполами храмы Киево-Печерской Лавры на правом высоком берегу могучего Днепра. Иван смотрел на ширь непокорной реки и думал: «Как же это ее такую бескрайнюю как море, смогли форсировать наши бойцы под шквальным огнем обезумевшего противника? Это же здесь и мои односельчане еще совсем молодые, уже после освобождения от немецкой оккупации родной Полтавщины были брошены именно сюда приказом Сталина сражаться за Киев. Это же они, еще совсем не обученные, даже не переодетые в солдатскую форму так и погибли, под огнем противника в глубоких водах Славутича». И вот он, сын своего погибшего отца, в этой войне, до сих пор не мог понять: какая была необходимость бросать солдат в ад войны, когда войска уже наступали, в прямом смысле слова, прямо немцам на пятки, толкая все дальше и дальше на запад? Особенно Иван часто думал об этом в военном училище, когда узнал о страшных преступлениях Сталина и его любимце Берии.
Закомпостировав железнодорожный билет на поезд, который отправлялся вечером в Уфу, и, сдав свой багаж в камеру хранения, Иван пошёл бродить по Киеву, по городу в котором еще виднелись, как будто шрамы на теле солдата, следы прошлой войны. В Киеве, он бывал и раньше, и не однократно, но только всегда проездом, торопясь успеть сделать главное и сразу же на другой поезд. У Ивана, никогда не хватало времени посмотреть город спокойно не торопясь. Чаще всего это было, когда он учился в Ленинграде в военном училище. Из Ленинграда он всегда уезжал через Киев. И хотя северная столица, удивляла его своей красотой, изысканной архитектурой, разными историческими памятниками,  не зря же этот город проектировали лучшие мастера своего дела, однако Киев для Ивана был вроде родительского дома и теплее, и уютнее чем Ленинград. В Ленинграде, всегда было мало солнца, и всегда был надоедливый сырой климат, густые туманы, дожди. А вот в родном Киеве всегда было солнечно, небо чистое, много зелени, и потом река Днепр, это же просто неописуемое явление украинской природы. 
Сегодня Иван решил посетить музей Тараса Шевченко, в котором еще не был ни разу, хотя Ленинградские музеи обошёл почти все неоднократно, и особенно часто бывал в Эрмитаже. А куда еще пойти безденежному курсанту.
Вспомнилась ему и ленинградская девушка Светлана, которая жила с матерью недалеко от Московского вокзала,  – вечно суетливого бойкого  места, с многочисленными военными патрулями, небезопасными для курсантов. Перед окончанием его учебы в училище эта девушка, а так же и ее родители  очень просили Ивана остаться жить в Ленинграде, и женится на их, дочери, приняв его к себе как родного сына. И он чуть было, не согласился на эти уговоры. Они обещали ему высокую должность, как будто приданное за дочерью, рисовали красивое будущее, так как их родственник был высокопоставленным лицом на Октябрьской железной дороге, да видать не судьба. «Нет! – сказал Иван решительно, – родного неба Украины на туманы Северной Пальмиры я не променяю!» – Очень может быть, что он тогда ошибался и не все хорошо обдумал, но ведь настоящей любви к той синеглазой, хрупкой девушке у него не было! И уж тем более, никак не мог бы он позволить себе жениться, по расчету, надеясь на хорошую карьеру и прочее. Не тот был человек Иван, не тот.  И хотя теперь для него это уже был пройденный этап, как говорится « поезд, давно ушел», но и все равно, даже теперь, находясь проездом в Киеве, он снова вспомни про Ленинград и о своем прошлом. Кто знает, где оно это счастье. Может  в  Ленинграде? Может в родной Полтавщине? А может где то там  в Башкирии? В Бугульме? Идя сейчас по улицам Киева, по недостроенному еще до конца бульвару Тараса Шевченко, Иван смотрел по сторонам и думал о своем прошлой и настоящей жизни.
Вот показалось знаменитое сооружение прославленного Киевского Университета. «Это же здесь выступал перед студентами молодой Шевченко» – вспомнил он недавно прочитанную газету. Это же здесь теперь штурмует бастионы науки  Василий Симоненко, с которым он учился в одной школе, и вместе посещал литературный кружек. Подойдя к величественному монументу Тараса Шевченко, Иван снял свою курсантскую фуражку, склонив голову, с темно-русой  прядью волос и стоял так в раздумье о том, что значит для него этот великий гений Украины? И хотя Иван, и не учился в таком престижном  университете, как Василий Симоненко. И хотя его дальнейшая судьба будет связана не с журналистикой, и не с литературой,  а с инженерно строительной деятельностью,  но все равно, своей душой и телом  Иван будет всегда поэтом и художником. Вот и сейчас у него родилась своя мысль относительно таланта этого человека. Из всего того не малого объема книг которые, Иван успел прочитать,  он нигде и ни у кого из других авторов, отечественной и зарубежной литературы, не встречал такого таланта и гения, каким был  Шевченко. Иван, был убежден, что в мире не было, и нет  такого поэта, который бы мог сравниться с Шевченко по силе выражения чувств, простой человеческой души. Неспроста же, его так любят все люди в Украине! Идя   сейчас, по киевским улицам, Иван обратил внимание на то, на каком языке,  разговаривали прохожие, идущие ему на встречу и  к своему удивлению, он все чаще и чаще  слышал речь, на русском языке. Но почему, почему так? Ведь это все-таки не Россия. И вдруг обрадовался, когда неожиданно услышал возле входа в музей ласкающий душу разговор молодых людей на чисто украинском языке. Наверное, это были студенты университета. Наверное, они были настоящие патриоты своего отечества, а может, они просто не представляли себе общение друг с другом  на каком - то другом языке. Может быть они впитали его с молоком матери?
 С душевным трепетом Иван вошел в величественное здание  в Национальный музей  Тараса Шевченко в котором он еще ни разу не был. Посмотрев по сторонам, и не веря своим глазам он вдруг удивился тому: почему так мало было людей в музее. Почему такая низкая посещаемость? Неужели людям не интересно все это знать также, как хочет этого он сам?
Не торопясь переходил из зала в зал и  не мог налюбоваться красотой подлинных экспонатов,  живописных картин, которые в его понимании были просто  бесценными. Дольше всего он находился  возле  знаменитой дипломной  работы Шевченко «Катерина». Эта работа была создана в 1842 году на тему одноименной поэмы художника, в которой он стремился достичь ясности и понимания. Картина должна была побуждать сочувствие к созданному образу, как в его  бессмертной поэме, так и в живописи.
А вот и автопортрет самого Шевченко времен его военной службы в Оренбургском крае с 1847 года по 1858год. Сократовская борода, и такой же  высокий лоб. Красивые, благородные и одухотворенные черты лица. Очень печальные глаза, в которых видны и глубокие мысли, и постоянные думы и возрастная усталость. На этом автопортрете, Шевченко было  не более сорока лет, а он уже выглядит, как изможденный старик на все шестьдесят. Иван подумал: «А вот наш председатель сельсовета  Мартынюк в свои сорок лет смотрится, как откормленный бугай – таких как он, власть всегда подкармливала и подкармливает, что бы не дай бог, не померли от голода»
 Разглядывая экспонаты и вчитываясь в документы, Иван был удивлен,  тому, как говорил о Шевченко и его поэме «Гайдамаки» критик Виссарион Белинский. А в школе ему вдалбливали  о большой дружбе поэта с критиком.
Еще не один раз, с болью в  груди, всматривался Иван в картины Шевченко, чувствуя себя, как будто гостем в доме у этого знаменитого человека.
Иван не заметил, как к нему подошла, красивая молодая женщина, наверное, сотрудник музея и заговорила  очень приятным и  нежным  голосом.
- Вы с таким интересом рассматриваете экспонаты, что я наблюдая за вами, не смела вас потревожить. Вы, наверное,  художник, или журналист, или писатель? – спросила она.
Иван  Кочерга приветливо к ней  улыбнулся и сказал.
 - И не то, и не другое, и не третье… я всего лишь техник-строитель железных дорог, но я  очень люблю поэзию и литературу, а так же и живопись. Еще с детских лет я воспринимаю Шевченко, как близкого мне по духу человека, а его книгу «Кобзарь», как украинский «Молитослов»  Вы меня понимаете? Этот человек для меня, такой близкий и родной  как будто мой старший брат, или мой родной отец.  И сейчас, мне кажется, что я нахожусь не в государственном музее, а в одном из самых гостеприимных домов, в гостях у этого самого дорогого мне человека.
Женщина посмотрела на посетителя с какой-то материнской добротой и нежностью, которая светилась в ее карих глазах и сказала, обращаясь к Ивану.
- Вам необходимо  учиться в университете на филологическом факультете. Уверена, что вы пишите стихи, может быть, даже, и рисуете, не так ли?

Ивану стало, как то не по себе, оттого, что эта незнакомая, женщина так хорошо о нем подумала, и он сказал.
- Вы, пожалуй, угадали. Я действительно пишу стихи и немного рисую. Но к сожалению, я никогда этому  не учился профессионально, но стараюсь и пытаюсь освоить эту науку как могу самостоятельно. К сожалению, мне пора уходить, что бы не опоздать на поезд.
- Я искренне желаю вам, удачи и успехов в ваших начинаниях и не забывайте поэзию, она украсит и вас и вашу жизнь! Если придется  еще раз побывать  в наших краях, заходите к нам снова, мы вам всегда будем рады. Слышите, обязательно заходите.
Его поезд  громыхал на Восток.  И Иван, расположившись в плацкартном вагоне, на боковой полке с интересом смотрел в окно, где мимо проплывали беленькие украинские хаты с невысокими заборчиками и плетнями, с вербами и тополями с  бесконечно синими  далями. На возвышенностях этих далей стояли, как будто витязи, сильные и могучие ветряные мельницы, которые напоминали ему и одну из тех, что стояла  в его родном  селе на краю поля напротив колхозного сада.
Вот проехали хутор Михайловский. За окнами видны серые приземистые деревянные домики, изгороди из жердей и прутьев, не большие дворики, садов почти не видно, зато, возле каждого дома и вдоль заборчиков красовались белоствольные красавицы березы… «Нет, нет кто бы, что бы  ни говорил – подумал Иван, – а наша Украина самая лучшая! Пусть я и уезжаю, и покидаю её, может быть, и навсегда, кто знает, что оно будет потом, но все равно для меня моя Родина, она самая лучшая и самая красивая, как моя мать.
Поезд все дальше и дальше удалялся на Восток. А Иван, расположившись по -удобнее, на верхнем боковом месте, невольно прислушивался к разговорам пассажиров, которые на нижних местах, рассказывали друг другу анекдоты. 
 - Рыбак несет в руках большую рыбину, а бабушка, идущая ему  навстречу, спрашивает: «Где это ты, милок, достал такую рыбину?» Он отвечает: – «Где, где? Поймал!»  Бабушка смотрит на рыбу, а на ней висит бирка с ценником, и опять спрашивает: «А что же это за бирка на ней такая?» – «А это – говорит рыбак, – указанное время, когда, я её поймал».
 Внизу, на нижней полке раздается не громкий смех, и парень  тоже смеется. Сидящий с ним рядом мужчина средних лет, со смолянисто - черными волосами  и крупноватым носом, продолжает:
 - Сын студент пишет отцу письмо, что якобы хотел попросить у отца денег, да вдруг передумал, так как просить денег у своих родителей  стыдно стало. Побежал на почту забрать письмо назад, но, к сожалению, письмо уже было отправлено. Отец пишет сыну ответ: «Не волнуйся, сынок, насчет твоего письма, мы его не получали».
Сидящие в купе пассажиры снова засмеялись, а тот кто рассказывал анекдот уже начал следующий.
 - Илья Муромец подъезжает к пещере, где живет Змей Горыныч и кричит: «Эй, ты скотина, выходи сюда, будем драться»…Последовала гробовая тишина. Потом после этого Илья Муромец прокричал ему еще пару раз и уехал. А через некоторое время сам Змей Горыныч вылезает из своей пещеры и говорит:  «Пусть я хоть и скотина, зато остался живой!
Когда анекдоты закончились и разговоры соседей по купе прекратились,  Иван вдруг вспомнил о недавней встрече с Ириной.
Девушка эта была из соседнего района, хотя раньше  когда то жила и в Высоком. На «отлично» закончила курсы библиотекаря, а затем по направлению попала в Высокое. Поселилась и в дальнейшем проживала у родной бабушки, в небольшом доме над самым яром, на окраине села. Неподалеку от ее дома в углублении темно-зеленого оврага широко раскинулся зеркальный пруд.
 Иван вспоминал, как еще подростками они вместе купались в этом пруду и ловили мелкую рыбу. Но ведь это было в  детстве.  А теперь он уже взрослый и  с некоторых пор его взрослого молодого человека стало к ней тянуть как магнитом.
  Он все чаще и чаще бывал в ее библиотеке, как будто приходил за новыми книгами, но на самом деле, только ради того, чтобы увидеться с ней. Ирина была высокая, стройная, белокурая, девушка с легкими и быстрыми движениями тела, и красивых ног теперь она ему нравилась уже не так как в детстве, а так как нравятся взрослые девушки взрослым мужчинам.   
В свои двадцать два года, он уже конечно влюблялся в девушек, и наверное не один раз, но все эти влюбленности были какие то не серьезные и не романтичные.
Вообще надо сказать, что  Иван, в те годы когда смотрел на какую –ни будь красивую девушку, не мог в тайне не любить ее и не любоваться ею, как произведением искусства. Его лицо так реагировало на приближение красивых девушек, как градусник реагирует на перемену температуры. Помимо собственной воли, в его сознание укоренилась одна, не совсем может быть правильная но  доминирующая мысль и  среди парней села Высокого: если мол, хочешь иметь верную на всю жизнь супругу, то женись на девственнице, и, по взаимной любви. А если по-другому, то значит, счастья не будет.
Вспомнился Ивану и день рождения у его друга Таюси в доме  родителей. Переступив через порог, куда он был приглашен, Иван  очень обрадовался, когда увидел, среди гостей и белокурую Ирину.
Так как  костюм в белую полоску, который ему с большим трудом пошили еще  на выпускной вечер, был  мал. А нового хорошего другого не купили и не пошили, Иван в этот вечер был одет в курсантскую форму военного училища и в китель с  начищенными до золотого блеска пуговицами.
 В тот вечер пришедшие к Таюсе на день рождения, крепко выпили за его здоровье и через некоторое время вышли танцевать под патефон на улицу.  Иван обратил внимание, на то что Ирина частенько поглядывала в его сторону, где он как будто нарочно танцевал с другими, делая вид, что  она,  ему, абсолютно безразлична. И еще у Ивана было правило, которое он почерпнул у Пушкина из  «Евгения Онегина»: «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». И вот следуя своему правилу, он по-прежнему танцевал с другими, как бы, не замечая Ирину. А надо сказать что, танцевал он классно (научился в военном училище на балах, которые устраивал сам генерал-майор – начальник училища). Ему приятно было отметить, что девушки с ним танцевали с удовольствием. Сегодня, уже в конце вечера раздосадованная Ирина сама подошла к Ивану и, как будто шутя, тихо произнесла.
- Не записаться ли и мне в твой  список на очередь, насчет следующих танцев? И эта очередь пришла.   
Он с радостью положил свою руку на ее плечо, и они весело  закружились под музыку старинного вальса «Амурские волны» Во время танца он ей тихо  сказал:
- Я хочу тебя проводить домой к твоей любимой бабушке.
А  она  ответила:
 - Хорошо, пойдем возражений не будет.
Когда они вошли в  сад, освещенный луной, где среди деревьев было светло, как будто днем, он раззадоренный и подогретый выпитым вином, оставшись, наконец, с ней наедине, стал страстно обнимать ее и целовать. А она, то же заключив его в свои объятья, нежными и чувственными руками все теснее и теснее прижималась к  его мускулистому телу, радуясь этой близости и не стесняясь ее. Все это придало молодому парню настолько смелости, и решительности, что он стал ласкать ее, бедро,а потом и выше, пока она сама не сказала.
- Подожди, подожди, я сниму сама.
 Прислонясь к стволу старой яблони, они вжимались друг в друга с такой силой и наслаждением, что казалось этой страсти и возбуждению не будет конца. Но все же под утро насладившись переполненным счастьем для души и для тела они вспомнили о том что пора расходиться по домам. 
Прощаясь с ней, он  обратил внимание на ее красивые синие глаза, в которых отражалось и счастье, и покой и удовлетворение. «Наверное, буря наших страстей разогнала тучи в  ее глазах», – подумал он. И целуя ее на прощание, сказал:
-Я благодарен тебе за подаренную мне радость, и я буду любить тебя в своих воспоминаниях, но на нашу свадьбу ты, Ира, не рассчитывай.
- А почему так, Иван?
И в ее голос слегка дрогнул, от неожиданного волнения
– А потому, что к большому сожалению, ты уже не девственница! Я ведь у тебя не первый? Так ведь? А значит,  у меня к тебе не будет доверия. И поэтому я не хочу делить свою любовь с другими…
- Ну что же, Иван, спасибо тебе и на этом. Спасибо  за любовь   за правду, хотя и горькую. Признаться честно я не ожидала от тебя такое услышать.
И она  заплакала, тихо вздрагивая всем телом, как плачут маленькие обиженные дети, как плачут взрослые и красивые женщины.
А поезд на котором ехал Иван все пел и пел свою железную песню, под которую он,  уже крепко спал, позабыв и веселые анекдоты соседей по купе и проводы в доме у своей матери и свои приятные воспоминания об Ирине.
К сожалению, на утро  хорошее  настроение Ивана резко  изменилось, и превратилось в кошмарный сон, сделавший дальнейшую поездку и мучительной и нервной. Посмотрев на верхнюю полку, где должен быть его чемодан, он со страхом и ужасом, обнаружил его непонятное исчезновение. Как могло такое случиться? Куда он мог пропасть?  Ведь там же были все его вещи, и одежда, и продукты, и  любимая книга «Кобзарь»   С этим «Кобзарем» он путешествовал вот уже четвертый год. И до этого никогда ничего подобного не случалось. А тут тебе вдруг.  Неужели его обокрали после того как он уснул в час ночи?
Взволнованный, разгоряченный и злой он соскочил со своего места  и стал ходить по вагону как загнанный зверь.

3. СЕМЕЙСТВО ЧАЙКИНЫХ
А за тысячу километров от села Высокого на заволжских просторах Татарстана, где по ночам видны, нефтяные  пылающие свечи, факелы, расположилось красивое и небольшое село Благолепное.
Во всю длину этого села протянулось каменное шоссе, которое было проложено, как рассказывают старожилы, еще в конце, восемнадцатого столетия. На этой же стороне где проходила  старая дорога, село Благолепное было расположено с одной стороны  вдоль не высоких берегов Камы, а с другой оно  окружено было светлой и глубоководной  речкой Кичуй.   А за этой  речкой вдали, на высоких горах, пели свои грустные томящие душу песни дремучие и непроходимые леса. Во время весеннего половодья речка наносила плодородный ил так далеко к берегу, что заблудшая рыба иногда заплывала, чуть ли не ко двору хозяина и сама просилась к нему в дом. Казалось бы – живи на такой благодатной земле и радуйся, если бы только не колхозные, надоевшие беспорядки. Местные руководители села безжалостно эксплуатировали крестьян, забирая у них плоды каждодневного,  труда не только во время войны, которая сюда не дошла, но и во время бедственного послевоенного времени. Да разве ты, читатель, сам не испытывал этих страшных унижений, которые устраивала над нами власть, я имею в виду того читателя, который жил или живет в селах, или, может быть, слышал из уст своих родных и близких о том страшном времени?
После трудового дня в  предвечерних  сумерках в доме  Чайкиных большая многодетная семья ужинала. Из трескучего радиоприемника в форме большой черной тарелки звучала симфоническая музыка. Потом из этой  тарелки, висящей на   стене –  послышалось: «Говорит Казань. Прослушайте последние известия. С 17 по 31 октября 1961 года в Москве в Кремлевском дворце Съездов, состоялся двадцать второй съезд КПСС. На съезде присутствовало 4394 делегата с решающим и 405делегатов с совещательным голосом, а так же делегации80 зарубежных партий.    Никита Сергеевич Хрущев во время своего  выступления объявил, что к 1980 году в СССР будет построен коммунизм»
– Выключи ты, Катерина, этого болтуна, – обратился старший брат Семен к младшей сестре. Он был невысокого роста, широкоплечий, с синими глазами, в которых блестела решимость и отвага, а длинные руки с твердыми и широкими ладонями напоминали большие стальные клещи. Создавалось такое впечатление, что вся его крепкая жилистая  стать была вытесана из кряжистого дуба.
– Как же они мне надоели все эти болтуны! Им бы только языками чесать, да нас, глупых за нос водить. Все равно ведь никогда ничего  не сделают, что обещают!
Екатерина, младшая сестра Семена, поднялась из-за стола, и грациозным движением руки выключила дребезжащую и шипящую тарелку. Эта девушка была худенькая на вид, темноволосая, черноглазая с небольшим курносым носиком, быстрая в движениях, с вытянутыми от непосильного труда руками. Уже  начиная с пятого класса, эта девочка вместе с другими школьниками,  трудилась на колхозном поле, выполняя разные работы, а еще ей приходилось работать и дома. На ее кругленькой головке красовалась простая беленькая косыночка. А сама она была одета в светлое платье в горошек, которое все же на ее маленькой и худенькой фигурке казалось ей великоватым.
– Семен! – строго обратилась мать к сыну, окинув его резким  взглядом темно карих глаз.
 -То, что ты сейчас сказал, при всех моих детях, чтобы я слышала от тебя в последний раз. Ты меня понял? Я надеюсь, что ты понял. А не дай Бог,  если  кто-нибудь из чужих людей подслушает наши с вами разговоры, что тогда? Что тогда, Семен? А  тогда, дети мои милые, нам всем не миновать беды, и тебе сын мой в первую очередь. Загонят ведь в Сибирь, как врага народа и что же мы потом,  без тебя, будем делать? Ты же, наша единственная помощь, надежда.
В это мгновение зашли в дом еще две девушки из семьи Чайкиных. Одна из них была Вера, темноглазая, не высокого роста и смелая девушка. Другая младшая Ганя – тоже с темно-карими глазами, круглолицая, и как все ее называли – «молчунка».
– Мойте, девчонки, руки и будем ужинать, – ласковым  голосом сказала мать.
На середине стола стояла большая круглая миска с горячей в мундирах картошкой, а рядом с ней в другой  глиняной миске стояла квашеная  капуста, возле которой,  в белом  блюдце было  налито подсолнечное масло, и еще  на столе лежал черный хлеб.
– Ну, мы сегодня с Ганей и напугались! – сказала Вера и по ее лицу расплылась веселая улыбка, а глаза заблестели цветом переспелых вишен.
– Ты, дочка, о чем это? Давай ты пока о своём, расскажешь позже, а сейчас давайте послушаем Семена.
– Мама, да вы не бойтесь никого! Сейчас у нас демократия, – весело и громко сказал Семен.
- Совсем недавно у нас на автобазе, лектор из района прочитал целую лекцию, о чудовищных злодеяниях Иосифа Сталина,  Лаврентия Берия и о, всех его дружках. Он нас заверил в том, что такого безобразия, как было раньше, уже  не будет!
– Семен, – резко вмешалась в разговор, его жена Анастасия. высокая, полнотелая и белолицая, женщина, с замедленными движениями ее тучной фигуры, тонкогубая и все как будто чем-то недовольная
 – Мать правду говорит, – не играй с огнем, а то сгоришь нечаянно! Сегодня как будто бы и демократия, и свобода, а завтра глядишь и перемена власти, и снова, приспосабливайся к ней надо. Ведь давно известно, что ворон ворону глаза не выклюет,  а вот таким как мы с тобой, еще как, и выклюет.
– Да какая там демократия, – подала свой голос Надежда,  высокая и гибкая, как тополь, самая старшая из дочерей,  Чайкиных. Она была черноглазая, смуглолицая, с полноватыми, как спелая вишня губами, любимица матери. Много за ней увивалось парней, но она все никак не могла выбрать себе такого, чтобы сама к нему прикипела сердцем и душой.
– Запрягли нас в колхоз, как волов в ярмо и не вырваться, отсюда, и не освободиться. Да к тому же еще и без паспортов ни на какую работу не устроиться, хотя в городах этой работы непочатый край. Но опять же без паспорта, куда устроишься, ведь даже простым дворником и то не возьмут.  И что остается делать? Работать, здесь в колхозе, как рабыня за пустые трудодни? Ни тебе поесть, как следует, ни тебе одежды купить. Ничего нельзя. Хорошо, еще,  что хоть на всю семью одни калоши есть  – одна пара на восемь ног. Да если бы не наш  Семен, да не его лапти из липовой коры, которые он сам навязал – просто хоть с моста да в воду. 
– Был бы жив наш отец – не мыкались бы мои дети и я сама  в этом трижды бестолковом колхозе! Так кто же вас Верочка сегодня напугал?
 Сказала, тяжело вздохнув мать.
И Вера, блестя своими карими  глазенками и уплетая картошку, которую макнула в масло и крупную соль, запивая ее капустным соком, стала рассказывать
- Погнали мы как всегда с Ганей утром овец на луга перед лесом за Черной Горой. Роса была холодная, ноги босые, мерзнут. Сидим мы на коленях, чтобы немного согреться, а овцы наши вокруг нас  пасутся. Когда солнце уже стало подниматься из-за леса повыше, тогда и нам стало не много теплее. От леса до самой реки стадо овец разбрелось, как будто фасоль рассыпалась по столу. Вдруг, не понятно почему, все овцы бросились бежать в нашу сторону. Мы с Ганей перепуганные до смерти, не знали, что и думать. Вдруг видим – очень здоровенный волк выскочил из-за деревьев, и бросился к нашим овцам. Он паразит этакий, ухватил первую попавшуюся овцу, завалил ее на бок, и, впившись ей  в горло зубами, стал пить из нее кровь. Мы с Ганей пытаемся кричать, но видимо наш голос от страха пропал, а бедные овцы так к нам и тянутся, и тянуться, как малые дети к матери, будто ищут в нас защитников! А эти защитники стоят себе ни живые, ни мертвые. Когда же, этот аспид проклятый, напился, наконец горячей овечьей, крови находясь почти рядом с нами, представляете, он оставил нашу овцу, выпрямил свою спину и ушел  себе спокойно к лесу, и  сытый и довольный. После всего этого я попросила Ганю остаться возле  овец без меня, а сама побежала, сколько было духу в сельсовет. Впопыхах, как я могла, я  рассказала об этом происшествии, нашему председателю колхоза, а он так стал меня и Ганю ругать, обзывать, что я не знала что ему и сказать. Ну, вы же знаете, нашего, Охрима Охримовича Бекешко! Мол, мы две дуры, не смогли уберечь одну овцу, от одного волка. Ну и я, конечно же, в слезы. А какая наша с Ганей в этом вина?  Что мы с ней могли сделать супротив волка. Хорошо, что вообще мы остались живы. Он, этот, Хрен Хренович, так мы его про себя называем, очень плохой человек! Я вам еще не рассказала, как он недавно прицепился ко мне, и к Гане, когда мы были в поле, когда мы уже собрались идти домой. Представляете, он грубо остановил нас  рукой, как будто подозревая в воровстве колхозного зерна, как будто бы мы его запрятали в карманы, и стал нас обыскивать и ощупывать своими грязными клешнями и ощупывать наше тело, залезая даже в пазуху. Это что же получается, если он председатель колхоза, так ему все позволено?! А потом, когда он ничего у нас  не нашел, он стал оправдываться, и говорить, что мол, полы ваших жакетов и пазухи были надуты так, что он принял их за спрятанное зерно.
Наступила тишина, после которой, самый младший из братьев Чайкиных,  Володя – узкоплечий, вечно загорелый, кареглазый, как и большинство в их роду, очень гибкий как ветка орешника, сказал вспыльчиво и грозно:
 - Убью гада! Даю вам честное слова, что когда я подрасту, то  этому Хрен Хренычу я обязательно за тебя, Ганя, отомщу! Я просто так, этот случай, не оставлю!
– Ох, и долго же  придется нам ждать, пока ты Володя  подрастешь, - с грустной улыбкой сказала самая старшая сестра,  Надя.
А Верочка продолжала свой рассказ.
 - Когда я выскочила из сельсовета, я что есть духу, снова побежала назад к стаду овец, а перепуганная Ганя, находясь там одна еле, еле меня дождалась. Потом  приехала подвода с трактористами,они загрузили бедную овцу на телегу, да и увезли ее на соседнее поле к стряпухе, чтобы та приготовила механизаторам обед из свежего мяса.
 – А я же вам девчата, говорила, что на волка нельзя замахиваться ни палкой, ни хворостиной. Единственное спасение от него, это ваш громкий крик. И кричать вы должны были на него одно слово:  «А-у-у, а-у-у!» – охала Матрена Трофимовна, говоря спокойно, не ругая и не упрекая своих дочерей.
– Я помнила ваши слова, мама, – тихо вымолвила Ганя, – но только у меня со страха  и от волнения ничего не получалось. Я не могла  сказать, ни одного слова. А  вместо грозного крика у меня получался какой-то комариный писк.
За столом взорвался веселый смех.
- Надежда! Давай-ка ставь ты на стол самовар, да будем пить чай и заканчивать наш ужин.
Сказала мать самой старшей дочери.
Посреди стола уже запевал свою семейную песню большой медный самовар. Исправная хозяйка Матрена Трофимовна напекла сегодня к столу мягких пирожков со смородиной. Да ведь, как же и не на печь. Сегодня к ней в дом пришли ее  самые дорогие гости - старший сын Семен с невесткой Настей. Самая старшая дочка Матрены Трофимовны, кареглазая Надежда принялась подавать на стол  мамины пирожки и стаканы с чаем по очереди. Сначала она подала первый стакан матери, потом старшему брату Семену, потом невестке Насте, а потом Вере и Гане, брату Леониду, Владимиру, и самой младшей Катюше. А уж потом после всех, наконец-то Надежда, присела и сама к столу.
Весело разговаривая, поужинала большая и  дружная семья Чайкиных.
– Мама
  Обратился, после ужина, к матери Семен
 Мы с Настей хотим просить вас отпустить к нам Ганю, что бы она  жила с нами в Мордвиново и присматривает  за моей тещей так как, она совсем уже стала слепая. А Ганя будет ходить в школу в  нашем селе, а потом я постараюсь пристроить ее и на работу, так как недалеко от Мордвиново намечается строительство железнодорожной станции Килейкино. Что вы на это скажите?
– Ганя, подойди к нам, – попросила мать. – Хочешь ли ты жить у брата в Мордвиново?
Девушка нежным взглядом посмотрела в глаза матери, застеснялась и еле-еле отозвалась
– Я же совсем не знаю мордовского языка.
–А кому он теперь нужен наш бедный язык, – горько упрекнула Анастасия.
 – Наши люди его чуждаются, а государству он совсм не нужен, так как в школе всего только один урок на всю неделю, а остальное – все на русском языке. Если ты Ганя, захочешь знать наш язык, ты научишься у людей. Вот, например, Семен не знает мордовского языка, да и как-то без него обходится.
– Семен, – задумчиво говорила мать, – а почему ты среди четырех сестер выбрал именно «молчунку» Ганю?
– Да потому что она более других послушная и старательная девушка, – говорил добродушно Семен, посматривая на сестру.
– Ну, тогда, доченька, допивай свой чай, да собирайся в дорогу… Грустно мне будет без тебя, ой как грустно.
После ужина скромную и тихую  Ганю «молчунку» окружили ее любимые сестры: Надежда, Вера и самая младшая Катюша; и каждая старалась сказать ей на прощанье добрые и ласковые  слова.
Володя и Леня тоже подошли к ней. А она стояла среди них какая-то растерянная, робкая, и в ее больших карих глазах блестели слезы умиления, и благодарности и невысказанной печали одновременно
 Над селом Благолепным проплывали годы, как осенние листья по волнам Кичуя. Из семейного гнезда Чайкиных разлетелась шумная детвора, как будто теплолюбивые птицы осенью. Теперь в родительском, доме с Матреной Трофимовной живут только трое ее детей. Младший сын  Владимир, с черными смоляными кудрями. Быстрая и смуглая Катерина, с острым, как бритва язычком и равнодушный ко всему толстяк Леня. На смелую и трудолюбивую Катерину уже засматриваются молодые парни, а она на них как будто, ноль внимания и все больше, сама думает про своих коров и телят. Володя то же вырос и стал такой же отчаянный, как и его брат, Семен, учится в ремесленном училище в районе – будущий механизатор широкого профиля, но, к сожалению, уже пристрастился к зеленому змею. Да и как там не пристрастишься? Они ведь там, в училище были   без отцовской опеки, оставленные сами на себя, жили и учились без надлежащего  контроля. А что учителя  и наставники? Им, то же, было не до них! А вот Леонид Чайка, этот был, какой то, вообще, как будто не из  рода Чайкиных. Бывало, пасет он, скотину на пастбище, да все обижается, то на мать, то на сестер – все ему не так. Садиться семья скажим ужинать, а Леонида к столу нет. Где Леонид? Мать зовет: «Леня, Леня  сынок, иди ужинать!» А он встанет недалеко от дома, так, чтобы его не видели, толстенький, как медвежонок и как будто не слышит. Соседка языкатая Феська выйдет из дому и к нему обращаясь, говорит: «Заходи, Леня к нам ужинать, если тебе дома не дают кушать!» Видно не зря же в народе говорят: «в семье не без урода».
Но более всего повезло Вере. Она вышла замуж за старшего лесничего Михаила Георгиевича – высокого, широкоплечего и вихрасто-кудрявого весельчака. В районе он имел весомый авторитет, и для него освободить свою любимую жену из колхозного ярма не составляло большой проблемы. В скором времени молодые получили квартиру в районе, и Вера устроилась работать в школе поваром.
А их «молчунка» Ганя, которая оказалась в иноязычной деревне, в доме, где был примаком* ее старший брат Семен, и где  наводила порядки властная и жестокая жена его Настюха – так прозвали Анастасию односельчане. Ганя всего за какой-то год сумела освоить, и это считалось уже большим успехом другой для нее – мордовский  язык.  В уроках мордовского языка ей помогал добросердечный сосед Алеша – синеглазый  и худенький, как жердочка парень. Частенько он приходил по вечерам к ее дому и шутливо устраивал ей экзамены.
-А ну, Ганя, я тебе буду задавать вопросы по-мордовски, а ты отвечай на русском.  И смотрит на нее с усмешкой, а в синих глазах блестят шаловливые мыслишки. Видимо, парню Ганя очень нравилась, но, к сожалению, он был моложе ее на четыре года.
– Кше
– Хлеб, – усмехается ему Ганя.
–Картувань.
– Картошка, – эти слова похожие на наши русские.
– Ведь?
– Вода. По-моему мнению мордовская речь очень легкая и мелодичная. – И Ганя, видя, что ему очень нравится слышать такие красивые слова о его родном языке, продолжает с ним начатый урок.
– Ков молят? – не утихает белозубый Алеша.
– Куда идешь? Я, например, иду вечером на улицу, а по-мордовски это значит «верпев».
– Ты, Ганя, молодец. Если бы я был учителем, то с удовольствием поставил бы тебе пятерку!
– Алеша, ты будешь учителем, я в этом уверен! У тебя есть для этого все  возможности..
Мать Анастасии – худенькая и легкая, как высушенный опенок, уже старенькая бабушка, была добродушной и приветливой. К Гане она относилась хорошо. Старушка совсем не видела из-за катаракты и была слишком набожной. Днями и ночами сидела или лежала на печи, а долгими осенними вечерами, когда Ганя оставалась с ней одна, так как Анастасия вечно путешествовала, то бабушка часто вела с Ганей разговоры на библейские темы. Как-то она спросила у нее.
 – А почему вы, бабушка, не лечите свои глаза в больнице? Дочка бы вас повезла в Казань на операцию, говорят, что там есть хорошие врачи.
 Старушка молчала, а потом тихо ответила
 - Если я деточка, и ослепла, то на то есть Божья воля, лечиться я не буду уже. Лечиться это – грех.
Каждую субботу девушка топила баню, которая была недалеко у реки; носила воду в котел, вделанный в печку, и когда вода становилась горячей, Ганя взбиралась к ней на печь, аккуратно заворачивала старушку в одеяло и вела ее, как будто маленького ребенка в баню. Там помогала ей помыться, попариться и, переодев в чистую долгую сорочку, и укутав в одеяло, снова вела ее в дом.
– Ты, Ганнушка, добрая душа, – говорила она не один раз, дав волю своим старческим чувствам, – я уверена, что Бог наградит тебя за твое благородство редким счастьем, вот увидишь! Добрых людей Бог любит, а злых наказывает.
Но как-то один раз, наслушавшись разных бабушкиных рассказов о Боге и о святых угодниках поздним и темным вечером, Ганя вдруг наяву услышала церковное пение. Она даже от этого пения  сильно испугалась. Радиоприемнка в доме не было, село уже давно спало, а тут вдруг неожиданное пение – тихое, тихое и несказанно чарующее.
– Ганнушка, слышишь ли ты Божественное пение? –
трогательно из печи спросила бабушка.
– Слышу, бабушка, слышу, но не знаю, откуда появилось это пение.
– Это, доченька, Божьи ангелы нам поют.
 Стало быть,  ничего удивительного не было в том, что Ганя в иноязычном селе своим добрым характером и трудолюбием, а также старанием в учебе получила уважительное отношение и у ангелов Божьих и у жителей села Мордвиново. А когда она подросла, то с помощью брата Семена, у которого везде были друзья, она устроилась работать на станцию Келейкино на строительство железной дороги. Подросла, загорела на строительных ветрах. И все было бы ничего, но ее бесчеловечно допекала на каждом шагу жена брата, которую прозывали на селе Настюха, не было такого дня, чтобы та не налетела на нее, как ястреб на курицу! И то не так сделала, и это не по ней, еще и деньги, которые зарабатывала Ганя тяжелым трудом, она забирала у девушки, как свои собственные. Всю работу на домашнем участке тоже свалила на ее худенькие плечи, а сама по гостям да по соседям, целыми днями шаталась без дела или отправлялась на молитвы в церкви или монастыри, то в далекий Киев или в Почаево. Все хозяйство она оставляла на слепую мать, а бедной Гане хоть разорвись. Все на одни руки! И голодные куры ждут ее, и в доме надо прибрать, и белье постирать, и воды принести, и к тому же это все надо было успеть, придя с работы или уходя на работу.
 Бывало, придет Ганя домой – поела, не поела, а должна обхаживать мать невестки, хозяйничать во дворе, бежать на прополку бурьяна на огороде, а земли-то – пятьдесят соток! И пожаловаться было не кому! Брат Семен постоянно на автобазе, работает в новом микрорайоне нефтяников, часто мотается по командировкам. А сам живет на квартире в пригороде у какого-то татарина Губайдуллы. Домой приезжает только на выходные. Дожилась бедная Ганя до того, что одежда, которую она носила, стала ветхой, а купить – не на что, так как жена брата забирала всю ее получку до копейки. Все женщины из ее бригады берут себе на обед молоко, картошку, сало и добрый кусок хлеба, а ей несчастной Анастасия-жадина отмеряла небольшой кусочек сахара, бутылку чая и хлеб. А работа на стройке тяжелая: то они копают котлованы, то носят кирпичи, бывает, что и на верхние этажи приходится носить тяжести, а то и вручную месить бетон, на стройке легких работ не бывает!
Однажды (в день получки) к ним на стройку приехала автолавка. Привезли женские платочки, сапожки и очень красивые кофточки. Все желающие женщины накупили себе что хотели, а она бедная, как сиротка стоит, смотрит на эти кофты и так хочется ей купить, но боится Семеновой жены Настюхи, так как невестка ее «загрызет», такая злая хоть и набожная. А бригадирша из Мордвиново высокая, постарше ее обращается к ней и ласково говорит: «Ганя, не бойся ты этой Настюхи, покупай себе то, что ты хочешь, а мы тебя защитим, правда, же девчата? Что она себе вообразила, ты же ей не рабыня какая-нибудь?» –  И самые близкие ее подруги Яна Поянзина, Зина Ромазанова, Уля Куприянова, Гутя Никитина стали ее уговаривать, мол, покупай и не раздумывай именно эту кофточку, так как она тебе очень к лицу. И она решилась и купила на свою бедную головушку ту несчастную кофту. Боже, какой только скандал наделала эта ненасытная и упитанная, как добрый мужик Настюха. Когда Ганя отдавала ей, глупенькая, свою получку то, со страхом  призналась.
- Вот купила себе кофточку, а то моя уже совсем износилась!
- Так ты уже деньгами соришь! – как ужаленная заверещала Анастасия.
- Пришла к нам как нагота несчастная, мы одели тебя, обули, кормим вот. Что тебе еще надо?  А ну-ка вон из моего дома, чтобы я тебя больше здесь и не видела!
Это случилось поздним осенним вечером.  За окном барабанил по крыше холодный дождь, вокруг стояла беспросветная и немая темнота, а брата Семена,  как назло, не было дома.  Опозоренная, униженная в слезах она собрала свою кое-какую одежду в небольшой узелок и говорит.
- Может, я пока побуду у вас до утра, а завтра подыщу квартиру, да потом и уйду от вас, а сейчас  куда же мне идти, на улице холодная осенняя ночь.
  А Настя  ей.
- Вон из моего дома, исчезни  с глаз моих, чтобы я и духу твоего здесь не слышала.
- Настя, побойся Бога, куда же ты гонишь несчастную девушку в дождливую ночь, – отозвалась старенькая бабушка.
– А вы лежите,там пока лежится! – ощетинилась, Настюха, на мать – а то и  вам от меня достанется.
Девушка вышла в мокрую темень, как в яму. «Куда же мне идти? – думает, – пойду к подружке Уле». – Пришла к ней,  рассказала свою горькую историю. Уля плачет, мать ее тоже плачет и говорит
-Мы бы тебя, доченька, приютили к себе в наш дом, но ты же видишь, как у нас, здесь, то же, не шибко просторно. Что же твоя Настюха такая несправедливая?! А еще по церквям и монастырям ходит, да богу молиться, а своего сочувствия к своим родственникам, к своей семье совсем не имеет. Форисейка она, твоя Настюха, злой человек, вот кто она такая. Господь не простит ей этой несправедливости. Знаешь, что, доченька? А ну-ка сбегаю я к тетке Марусяк, к дальней соседке,  через три избы. Сынок то ее сейчас в Армии служит, а она в доме живет одна. Почему бы ей, одинокой женщине, не взять тебя к себе на квартиру? Спустя некоторое время она  возвратилась с хорошим известием.
- Примет тебя Марусина к себе, примет! Мне удалось все же  ее уговорить, хотя она и отказывалась. И еще Марусина, боится твоей кобылы Настюхи, говорит, что она ее со свету сживет, когда узнает, что я приняла к себе ее девушку! Но ты милая ничего  не бойся, все у тебя будет хорошо, вот увидишь.
Таким образом, Ганя Чайка  оказалась на чужой квартире, у тети Марусины, а ее брат Семен,  все так же, не появлялся  в Мордвиново, после того как Семенова жена, Настюха, прогнала Ганю из дому. Где-то он там, в далеком, молодом городе нефтяников, задержался по какой - то не известной для Гани причине. Может, какая срочная работа появилась или  командировка? А может, так же как и у нее самой,  у Семена, неожиданно приключилась, своя беда? Говорят же, что  одна беда не ходит. Случилась беда - отворяй ворота. Вот и к Чайкиным в дом, наверное, такая же не званая гостья явилась. Сначала она налетела, как снег на голову, на бедную девушку, а потом, так же неожиданно,  наскочила и на Семена. Что именно с ним случилось, Ганя не знала. Ее маленькое сердечко, предчувствовало какую - то печаль, какую - то тревогу, но только лишь и всего. Съездить к брату, или чем - то ему  помочь, она не могла. Так же как и ей не могла сейчас ни чем, помочь  ни ее родная мать, ни вся ее большая родня, которая жила в селе Благолепном, на далеком расстоянии от Мансурово. Ганя, думала и мысленно летела к своему брату, как одинокая птица чайка,   которая кружилась над темным, озером ледяной воды. Но с каждым часом силы ее ослабевали, она, как и чайка устала держаться, на своих молодых крыльях, ей захотелось опуститься на землю, ее одолевал тяжелый и упрямый   сон, который, наконец, и успокоил все ее переживания, все  мысли и чувства.



4.  ПОЕДИНОК С БАНДИТАМИ

С автобазы на свою квартиру, Семен  возвратился  поздно. Пока сдавал вахту, пока получал зарплату в бухгалтерии. Пока добирался в свой микрорайон на окраине большого города, заселенного искателями приключений,  приехавшими чуть ли не со всего Союза, он наконец то пришел домой,когда уже  стемнело. Отдав деньги за квартиру хозяину, - угрюмому, и молчаливому Губайдулле,    Семен  сказал ему:
- Завтра утром я уеду на несколько дней в своё  Мордвиново, а обратно планирую возвратиться только во вторник. Давай мы с тобой сейчас быстренько поужинаем, так как я  сильно  проголодался,  а там глядишь, и отдыхать будем.
– Ты, Семен, немного подожди, – ответил Губайдулла,  бросив на него быстрый взгляд своими, желтыми, как будто волчьими глазами, – я сейчас принесу с погреба соленой капусты к вареной картошке, а  потом  будем кушать.
Супруга Губайдуллы давно его  бросила как выкуренную папиросу, и теперь он хозяйничал в доме один, лениво исполняя все свои мужские обязанности и женские то же. Абсолютно ни с кем, не  общаясь, даже  со своими соседями, он жил в своем доме отшельником, или  затворником равнодушно воспринимая все, что творилось вокруг.
Семен, сидя, на стуле, возле стола, рассматривая местную газету, где в криминальной хронике сообщалось о преступлениях, совершенных, за последние дни в его городе, вдруг неожиданно подумал: «А почему это так  долго, Губайдулла задержался  в погребе? Не случилось ли чего?» В доме, у этого хозяина, Семен, обитал, пожалуй, больше года, но и за все это время,  он никак не мог понять, что это был за человек. Почему к нему вообще не ходили люди даже  близкие соседи?
Вот наконец-то, Губайдулла вошел в дом с полной миской соленой капусты и начал как то нервно и быстро накрывать на стол.  Он суетился, нервничал, поглядывая искоса, своим хищным взглядом, то на Семена, то на дверь, то в сторону окна,  то опять на дверь, но именно таким образом, он и старался все это делать, так  что бы, его взгляды,   не перехватил  и не заметил бы Семен.  Картошка, которую Губайдулла, заранее отварил на ужин, к сожалению уже не была такой горячей, какой она должна была быть, и какой ее ожидал Семен.  По своей рассеянности,  или не внимательности Губайдула, поставив на стол капусту и картошку, забыл, почему то положить хлеб и ложки. Когда после всех затянувшихся приготовлений к ужину, уставший, и голодный Семен, все же дождался своего часа, и наконец-то смог, хоть  кое- как подкрепится, остывшей картошкой и капустой, в это самое время неожиданно и   резко распахнулась  входная дверь, и   в дом с грохотом и стуком, ворвались,  шестеро здоровых мужиков.   Казалось бы,  всегда внимательный, и осторожный, Семен только сейчас понял и сообразил, почему его  хозяин в такое позднее время не закрыл за собой дверь на крючок. А почему?  Да потому что, нынче, его странный и скрытный Губайдула, уже с вечера, наверное ожидал этих непрошеных гостей.  Конечно, ожидал! Теперь Семену необходимо  было, что то, срочно предпринять! Но что?! Вот они эти шестеро, не здороваясь, подошли к столу, где сидел Семен и один из них краснощекий, весом, пудов шесть, нагло выхватив столовую ложку у Семена из рук,  презрительно бросил ее на пол. Семен интуитивно понял: пришли забрать деньги, которые он только что получил. Видать, они были в сговоре с Губайдуллой?
 «- Ну да ладно, теперь надо действовать!»,- сказал он, как бы обращаясь, к самому себе. «Действовать, действовать и как можно быстрее на опережение этим бандитам. Во-первых, любой ценой надо сбить с ног этого брюхатого бульдога, он кажется в этой стае, самый главный. Это, во-первых. А во вторых -  оно  будет видно, - по обстановке. Все по обстановке, Семен!». Вспомнил он и своего армейского наставника тренера рукопашного боя, который говорил: «- Не надо стараться победить одного бандита, если придется драться не с одним, но главная задача в таком деле причинить ощутимый вред многим». Сейчас у Семена была именно такая ситуация, когда он должен «причинить ущерб многим» В эти минуты, он не испытывал, ни страха, ни паники, сейчас   в нем поднималась только  волна негодования, и был холодный расчет предстоящего сражения, за его деньги. А деньги он не собирался отдавать кому попало. Семен, не торопясь, поднялся из-за стола и нарочито спокойно сказал.
- А вам что собственно от меня надо?
- А ты не догадываешься? - зафыркал, как лошадь, пузатый, показывая гнилые зубы. Нам нужны твои деньги, твоя зарплата. Ты ее сегодня получил? Получил! И мы об этом, то же осведомлены, так как наша агентура работает без всяких ошибок. А раз так,   то выкладывай деньги на стол и без глупостей. Ты меня понял? Ты вообще-то жить хочешь?  – и он демонстративно, выхватил из кармана блестящую финку,  взмахнув ею в воздухе.
На это «дипломатическое» предупреждение, Семен то же ответил не долгой речью:
- А кто же не хочет жить?  - все хотят. И я, то же, хочу жить. Но, только причем здесь мои деньги и ваше  требование заполучить их, как будто я у вас брал взаймы?  Вы что, помогали мне зарабатывать? Что то, не припомню я ваших стараний. А знаете ли вы что не в  деньгах счастье? Ну, да ладно, сейчас я  отдам вам все свои деньги, как вы и просите, все до копеечки.
 Семен вышел из-за стола, - невысокий, с широкими мощными плечами, с такими же крепкими жилистыми руками, и с красивым лицом, казавшимся в этот миг еще моложе и красивей.
– Ну, что стоишь, как столб, – давай деньги! 
Крикнул на него пузатый толкнув Семена сзади  в плечо, как будто подстегнув того к выполнению задуманного Семеном плана «нанести ущерб многим»
– На! Бери! – то же крикнул Семен, и неожиданно ударил  увальня ребром ладони снизу вверх в корень носа, после чего тот, ахнул и как подрубленное дерево свалился на пол.
- Ах ты, сука! – заверещал какой-то высокий и рыжий, ухватив Семена за горло, но Семен в ту же минуту ударил его по  руке, и она  обвисла на нем, как мокрая тряпка. Рыжий, заскулил, как собака,  отпрянув от удара Семена, и в полусогнутой позе, сделал шаг в сторону, удерживая покалеченную  руку. 
Чайка резко обернулся, и, увидев над своей головой занесенную финку, все того же пузатого пентюха, тотчас сильно ударил ему в пах тяжелым  кирзовым сапогом правой ноги.  Еще одного бандита он швырнул через себя в окно с такой, силой, что тот вылетел вместе с рамой на улицу, а следующего  за ним он снова ударил сапожищем левой ноги под коленную чашечку. В этом бою, Семен сражался не на жизнь, а нас смерть, думая лишь о том, как ему справиться с поставленной задачей - нанести противнику как можно больше неожиданных, и молниеносных ударов и крутыми кулаками и кирзовыми сапогами. Перемещаясь по комнате, как будто по рингу, Семен заметил тяжелую железную кочергу, стоящую в углу, у печки. И,  ухватив ее первым, нежели один из бандитов, который, то же метил ее взять,  нанес ему же такой сильный удар, по плечу,  что тот от неожиданной и страшной боли закричал так, что его «дружбаны» от этого крика напугались еще больше, и  бросились к двери, выбегая, из комнаты на улицу.
 - Вам денег захотелось, моих заработанных кровавым потом! вырвалось у Семена. Ну, так получайте, сполна! С процентами! С надбавкой! Бездельники хреновы, шаромыжники,  подлецы! Я вам покажу, где раки зимуют! Забью  до смерти! Искалечу, как последних тварей!
«Провожая» бандитов во дворе, до самой калитки,  с поднятой вверх кочергой. Пугая удирающих одним своим видом, и пытаясь еще вдогонку некоторых настичь, и оставить им  на память оттиск  от  кочерги, но,  к сожалению, уже не успевая за ними, так как в этот раз они удирали быстрее, чем он преследовал их. Семен смирился со своим положением и остался им, доволен.
Когда он возвратился обратно, в дом, и увидел перепуганного хозяина, сидящего на табурете, и позорно просящего  пощадить  и не убивать его, Семен, глядя на него с презрением, сказал:
- Будь ты трижды проклят, иуда! И помни, если я, узнаю, что ты снова заложишь меня, или станешь рассказывать этим бандитам кто я такой  и откуда, то  я  тебя и из-под земли достану и разберусь с тобой, как с последней скотиной!
Семен, не решался  оставаться в этом доме на ночь. Это было  небезопасно, так как бандиты могли возвратиться с подкреплением таких же дружков, как и они, и тогда ему одному с таким явным  преимуществом противника не устоять, не миновать поражения. Поэтому он собрал, свои, самые необходимые вещи,  в вещмешок и отправился пешком в Мордвиново. Что такое было для Семена, в его возрасте  каких-то полтора или два десятка километров? Разминка трусцой.  Даже нет! Это была просто прогулка на чистом воздухе.  Он шел и думал:
- Если бы бандиты знали, что он в Армии, был  лучшим десантником и освоил приемы рукопашного боя, они бы ни за что и  никогда бы, не решились на это дерзкое нападение. Не зря же сам начальник войсковой части уговаривал его остаться на сверхсрочную службу.И подводя итог последним событиям, в доме Губайдуллы он подумал: «Мне,  все же на будущее надо быть  умнее и осторожнее с незнакомыми людьми, так как в здешних местах, подобных  «гостей»  какие к нему приходили  сегодня,  наверное, не мало" 


5.  НАДЮША РВЕТСЯ НА ВОЛЮ

А вот у другой сестры отчаянного Семена Чайкина, у Надежды Чайкиной,  в голове была только одна мысль – как бы поскорее вырваться из этого колхозного «рая».
 - Работаю  в этом колхозе за троих, как ломовая лошадь.  Думала она, – даже в центральной республиканской газете была напечатана большая статья об ударном труде колхоза имени Чапаева, то есть ее  села Благолепное. Ну и  что, из того?  Ведь ни одной строчкой эта газета так, и не обмолвилась  о том, что они получили взамен за свой ударный труд. А у людей просто напросто нет житья, от этой работы. Нет нормальной одежды, ни для детей, ни для взрослых. Нет нормальной обуви.  Нет денег, что бы купить ту же необходимую кастрюлю и или новую сковородку, чашку, вилку, ложку.  Стыдно выйти на улицу к девчатам. Да разве только я такая несчастная? Нас сельских, деревенских, наверное, и за людей то не считают. Мы женщины колхозницы, как будто люди другого низшего сорта! А ведь если разобраться, то мы, селяне, отличаемся от городских барышень, только одной одеждой. Городские они, конечно, ходят в коротеньких модных юбочках, красивых кофточках, в туфельках на высоком каблуке, а мы в деревне, в перешитых, да заплатанных маминых платьях и  юбках, в полинялых кофтах, да в резиновых калошах. Что же у нас  за государство такое, если сельский человек даже самый старательный своим каторжным  трудом не может себе заработать на приличную одежду, на достойную жизнь! Нет, я все сделаю, что бы вырваться из этого позорного колхозного хомута! Только бы мне представился случай! Только бы он представился, и я ни за какие коврижки, ни за что, на свете не останусь в селе!
Нежданно и негаданно Надежде Чайкиной такой  подходящий случай представился. Однажды в село Благолепное, как по ее заявке, прибыл вербовщик, из района, набирать молодежь на шахты Донбасса. Матрена Трофимовна, тотчас побежала к своему родственнику мельнику, Лукьяну, который, как она надеялась, смог бы ей помочь в этом деле. Лукьян Лукьянович, был  коренастый, крепкий как столетний дуб, мужчина, с густыми сединами на висках с надвинутыми посеребренными бровями, которые срослись на переносице, и с широким сморщенным лбом, о котором говорят «семь пядей во лбу». Когда к нему в дом вошла Матрена Трофимовна, он в это время, сидел за столом и пил чай. Лукьян пригласил и ее к  столу, угоститься свежим медом и душистым  чаем, заваренным цветом липы который он пил с мягкими пампушками только что испеченными его женой.
– Ну, рассказывай, что там у тебя произошло, потому что я знаю, ты  ко мне в гости, так просто  не придешь?
– Да я бы, к тебе и зашла Лукьян, и с тобой и с женой твоей  бы с удовольствием поговорила. Но, ты же, знаешь, как  мне тяжело жить  одной, без мужа, с моим многочисленным семейством. Ведь все никак, не хватает времени даже для разговора. Поверь,  мне, устала я, да и  стара, стала, не то, что была раньше.  А сегодня, вот пришла, к тебе, но только  лишь потому, что нужда меня заставила, ты меня правильно понял, я бы к тебе  просто так  не пришла. Ты, наверное, Лукьян и  без меня слышал, о том,  что в наше село, Благолепное, приехал вербовщик из района, вербовать молодежь на Донбасс.  Так вот я  по этому вопросу к тебе и пришла. Хочу я, что бы ты помог моей дочери Надежде сделать «Справку», с колхоза о том, что как будто и она, моя Надежда, то же завербовалась на этот Донбасс. Ты же, Лукьян, умеешь говорить с людьми, я знаю, поэтому я и пришла к тебе, так  может, быть ты, и  переговорил бы,  с кем следует о моем деле. О каком деле? Да чтобы и моей Надежде,   сделали бы  «Справку» о том что, что и  она якобы, завербовалась на Донбасс. А если у нее будет эта несчастная «Справка», то тогда бы и ей выдали  паспорт, по которому она бы смогла нормально жить и устроится на работу. Ты меня понимаешь, Лукьян? А я уж  со своих скромных сбережений, как то с тобой  рассчиталась бы. И с тобой бы и с тем вербовщиком, от которого зависит судьба моей дочери. 
– Я для тебя, Трофимовна, сделаю все, что ты хочешь. Все что тебе необходимо, только бы ты осталась мной довольная! Мы с твоим Иваном, царствие ему небесное, так дружили, так дружили!  Он столько сделал, для меня добра, когда был председателем колхоза, что я просто, обязан ему по гроб жизни! Золотой души был человек, честный, справедливый! А как он любил лошадей! Где-то там под Москвой с лошадью то  и погиб. А спрашивается за что? Чтобы ты, его любимая  жена,  с маленькими детьми вот так перебивалась с хлеба на воду? Чтобы эти наши горбатые пиявки сосали из нас кровь, будь они прокляты!
…На другой день уже после обеда старый мельник, Лукьян зашел к Чайкиным. Надежда в это время, была дома, и с грустными глазами и такими же мыслями, молча, перешивала для себя мамину юбку. Она даже и не слышала, как в дом  вошел дядька Лукьян, а    встрепенулась, уже в ту минуту, когда он к ней обратился.
– Надежда, доченька, бери-ка ты свои  метрики, да  приходи в сельсовет, за «Справкой», я с нашим  вербовщиком, насчет тебя  обо всем уже договорился…
Прошло совсем немного времени, и Надежда, благодаря, мельнику Лукьяну, уехала из села, в город, получив долгожданную «Справку» для получения паспорта. А потом она  устроилась и  на  работу, на стройку, где-то на берегах Камы, на должность «за старшую   – куда пошлют». Но, как бы то ни было, вскоре Надежда  познакомилась с водителем грузовой машины, Николаем Михайловичем Закордонным – высоким мужчиной, с красивым приятным лицом, блондином, но, к сожалению, со своими странностями, с каким-то взрывным, неуравновешенным  характером. Как только, у Николая, что ни будь, случалось, не так как он хотел, он тотчас, встревал  в любую  драку, и добивался своего, чего бы это ему не стоило. Так было и с теми «ухажерами», которые увивались  вокруг Надежды. Он всех их  разогнал, со всеми передрался, но таки, добился Надежды,  добился своей любви и уважения к ней, и она потом  вышла за него замуж.
Как-то однажды вечером, когда она возвращалась с работы на свою квартиру в семейное общежитие, где она там  проживала с Николаем Закордонным, с ней произошел такой случай. В тот день у нее и у Николая была получка. Отдав, свою зарплату, мужу, еще во время обеденного перерыва, она пошла после рабочей смены домой, уверенно зная о том, что обворовать ее  никто, не сможет.
На улице было не многолюдно. Когда она проходила горбатый мостик, возле которого сплошной стеной росли не высокие кустарники, из этих кустов  вдруг неожиданно,  выскочили двое в темно-серых одеждах, и бросились к Надежде с ножом.
- Если хочешь остаться живой, то  – отдавай деньги и по быстрее! – грозно приказал один из них.
- А будешь кричать – зарежем как овцу! - добавил другой.
- Ребята, Богом прошу, у меня нет с собой денег, если не верите – обыщите меня, - сказала она перепуганным голосом.
– Ну, сука! Если найдем деньги – тебе смерть!
Когда они обыскали  ее с ног до головы и не нашли  денег, то как, разъяренные собаки, обматерили, ее и тпустили. 
- Иди своей дорогой! Но знай и помни,  что когда в следующий раз получишь получку, то снова  на этом же месте рассчитаешься с нами, поняла! А, если ты заявишь в милицию, то отрежем тебе голову, так и знай!
Уйдя от этих собак, как ни живая, она подумала: «Хорошо, еще что хоть, не изнасиловали»
О своем страшном приключении она рассказала дома мужу Закордонному и стала настаивать, на том, чтобы они вместе уехали из этого бандитского города. На другой день так и сделали.  Подали заявление в Управление  строительства. Уволились по собственному желанию, получив на руки, какие-то расчетные деньги и на этом их пребывание здесь и закончилось. А уехали они на станцию Килейкино, туда, где Надежда и  устроились на новую работу в новую строительную организацию, СУ-188, а  в этой же организации работала и ее младшая сестра Ганя Чайкина.
Таким образом, Надежда стала работать, в одной организации  со своей  младшей сестрой, а  это уже был большой плюс для того что бы они могли общаться друг с другом, как родные, сестры,   узнавая хоть какие то   новости из села Благолепное, где жила там их родная мать, Матрена Трофимовна.

6.  БЕКЕШКО СЕРДИТСЯ

 Черед два с половиной месяца, после того, как Надежда Чайкина  уехала из села в город, ее мать Матрену Трофимовну вызвали к председателю колхоза Бекешко.  Насупленный как сыч на погоду, он сидел за столом, играя с пресс-папье, подпирая своим горбом стену, на которой висел портрет Никиты Хрущева с веселым выражением лица.
– Зачем меня вызывали, Охрим Охримович, – робко спросила Матрена Трофимовна (Она уже знала от Лукьяна, о том,  что ее Надежду разыскивают, чтобы снова насильно возвратить в колхоз).
– Где твоя самая старшая дочка,  Надежда? Спросил он грубовато
– Уехала по вербовке на Донбасс, – ответила тихо, а в голосе звучала такая тревога, как будто колокол собирал людей  на пожар: «И от кого эти люди узнали, о Надежде?  Что же  оно  теперь будет?»
– Мы ее разыскиваем по всему Татарстану. Она путем обмана получила паспорт и самовольно бросила колхозную ферму. Пока твоя Надежда не возвратится в колхоз, я тебя из колхоза исключаю! –  сердито сказал председатель. – Иди!
– А разве я могу прожить на тридцати сотках земли одна, без колхозной помощи,  вы об этом подумали?
– Это не мое дело! А будешь тявкать, как собака я и эти тридцать соток заберу! Пока не вернется на ферму твоя Надежда – ты будешь безработная!  Поняла? Если не поняла – могу повторить.
– А кто вам дал такое право издеваться над вдовой, матерью семерых детей?
– Мне дает право моя высокая должность и Указ правительства поставлять государству установленные объемы молока, хлеба, мяса и птицы…
Матрена Трофимовна возвращалась домой в слезах. «Что же делать? К кому обратиться за помощью? Никто ведь из начальства не встанет в защиту простой колхозницы-вдовы».
В тот же день, она поехала на попутной машине в Мордвиново к старшему сыну Семену, на совет. Семен долго думал, как помочь матери, в сложившейся ситуации и, наконец, решил: надо написать письмо к командиру войсковой части, где он раньше служил в Армии, попросить защиты от самоуправства председателя колхоза. Не прошло и месяца, как к дому Чайкиных пожаловал сам Бекешко, правда, какой-то вялый, как подсолнух, который уже отцвел, и с низко опущенной головой.
– Матрена Трофимовна, давай быстренько собирайся, и поедем с тобой в район: меня и тебя вызывают в райком партии. – Он стоял на пороге сникший, маленький, не смотрел ей в глаза, а хозяйка и не собиралась приглашать его в дом. Смотрела на него, а в голове промелькнула мысль: «Смотри, небольшое, горбатое, а туда же, выбрали его, а  вернее, назначили председателем, так как, всех нормальных мужиков забрали на войну. Избирали сначала  временно, да так и председательствует до сих пор,  выслуживается перед начальством, и возит им в район подарки с колхозного поля, не своё же, а выращенное кровавым потом колхозников. А на несчастных вдов, лает, да кидается  как злая собака! Вишь, как тебе припекло, даже сам пожаловал в дом, а то было, целый месяц и не глянет в мою сторону, когда я вдова, мать семерых детей, обливаясь горькими слезами, упрашивала его допустить к работе. Подожди, подожди,  я еще из тебя выжму воду!» – Она догадывалась о том, что, наверное, уже пришло письмо от командира части в райком партии.
– Зачем  же это я поеду с тобой в райком, ты же у нас большевик, ну и езжай!
– Мне передали, чтобы я обязательно был с тобой! Я не могу не исполнить их приказ, а потому и тебе приказываю, как председатель колхоза!
– А ты мне кто такой, чтоб приказывать? Ты меня исключил из колхоза, бросил на голодную смерть с детьми сиротами, и если бы не их заботливая  помощь, то, хоть умирай! Уходи из дома моего дома, не желаю тебя видеть!
Бекешко долго умолял Матрену, обещал золотые горы… наконец то  она согласилась и  поехала с ним в район, так как знала: ссориться с начальством это все равно, что лить воду против ветра, сама будешь мокрой, а главное сейчас ей позарез необходима работа. Хоть что-то она все же еще сможет заработать себе на кусок хлеба.  А может и с колхозного поля сможет что – ни будь принести. Надо же, ей  как то со своими детьми выживать!
В райкоме партии какой-то упитанный туз в присутствии начальника военкомата позвал их обоих в кабинет и обратился к Бекешко.
 - Вы поступили недостойно как член партии и как руководитель колхоза, отстранив женщину от работы. Вы не подумали о том, что это  вдова погибшего на войне человека,  мать сына – отставного отличника десантных войск. И за что, вы ее исключили из колхоза, за то, что она не знает где, сейчас находится ее старшая дочь. А разве вы не знаете, что родители за детей не отвечают? Срочно же отмените все ваши распоряжения относительно этого вопроса и оплатите этой женщине, всю заработную плату за прошлый месяц. Вам все понятно?
-Все будет  сделано, как вы приказали!
- Вы свободны, и можете ехать.
Возвращаясь, домой в Благолепное вместе с председателем Бекешко, Матрена Трофимовна благодарила Бога, за то, что «Он, -Бог» где то там все же, наверное, есть, если  помог ей сегодня,  (даже ей), разобраться с той не справедливостью, которую, она понесла не заслуженно от колхозных властей. Мало того она, пожалуй сегодня утерла нос, и этому Бекешко, перегнувшему палку в отношении  ее вины за поступок дочери, - уехать из села  в город. Еще Матрена Трофимовна, благодарила, в душе своей и своего сына Семена, и того, неизвестного для нее  командира войсковой части,  где служил ее сын в Армии, а может быть он был и фронтовиком, таким как ее погибший муж. Да пожалуй, она благодарила и того человека из райкома партии, который все же правильно оценил ситуацию, хотя и не самостоятельно, а под напором других. Одним словом «мир не без добрых людей».

7.  ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ВАГОНЕ
А не забыли ли мы нашего Ивана Кочергу, с которым расстались в плацкартном вагоне поезда, в тот самый момент, когда он обнаружил пропажу своего чемодана?
Он  ходил  по вагону растерянный, подавленный, не зная, что и как  ему предпринять дальше, на что решиться. То ли надо было возвращаться домой, пока еще осталась хоть какие-то деньги в кармане, то ли вопреки возникшим неприятностям, все же продолжить начатый путь к месту назначения, в Уфу, смирившись и  с потерянным чемоданом и с находящимися там вещами.   
 И вдруг, неожиданно, не веря своим глазам, Иван смотрит на чужую верхнюю багажную полку, через одно купе и видит,  там  у самой двери на самой верхней боковой багажной полке свой родной, старенький   чемодан. «Как? Почему? Каким образом он там оказался?», - подумал он. «Может, его   переставил проводник? Может, кто - то, постарался другой? Пока он спал. Но зачем? Он ведь никому не мешал».  И подойдя, к чемодану поближе и окинув  взглядом  спящих пассажиров в купе   Иван, обратил внимание лишь на одного, длинного и долговязого, молодого человека, который  спал на верхней боковой полке и очень громко храпел. Кроме того этот пассажир почему то спал не на постельном белье, как все люди, а просто на голой полке без подушки, без матраса, не раздевшись в стареньком костюме и в стоптанных пыльных туфлях. 
Поскольку во всем вагоне, люди  еще крепко спали,  то Кочерга тотчас перенес  принадлежащий ему чемодан в свое купе, а потом, убедившись, что в чемодане  ничего не пропало, он снова, взобрался на свое место и уже успокоенный и довольный решил хоть немного подремать. Но не тут-то было. Лежа на боку лицом к проходу Иван    вдруг, видит, как долговязый и высокорослый мужчина, который только что спал у самой двери, подходит, к его месту, где был  Иван. И, задрав голову, подняв длинные руки, до третьей полки начал стаскивать все тот же, принадлежащий Ивану  чемодан, который он только что водрузил туда  почти  как знамя победы.   
- Что вы делаете?!  - со злостью крикнул Иван, - куда вы тащите мой чемодан?!
- Это мой чемодан! – сонно возражает ему  долговязый.
- Как ваш? - А вы откройте чемодан и посмотрите, чьи там  вещи.
Парень открывает чемодан, и с удивлением глядя, как гусь на зарево, на, чужую одежду, чужие вещи, в ту же минуту, соображает, что это на самом деле не его чемодан, и что видимо он, должен признаться в этом Ивану.
- Да, это действительно, не мой чемодан, и не мои  вещи. Вы меня извините, пожалуйста. Вчера, мы с ребятами выпили «на посошок», как говорят по старому обычаю, да видимо немного, перебрали. А потом эти же ребята, провожали меня на поезд  и посадили в вагон.  Помню, как  ночью я выходил на какой-то станции, подышать свежим воздухом и чуть-чуть было,  не прозевал свой же поезд, но все - таки, я  успел догнать его и заскочил в вагон, на ходу, а потом снова лег спать. Проснулся утром – вспомнил, что у меня в этом чемодане должна быть бутылочка винца, которую мне вчера положили в дорогу, вот я и пошел искать свой чемодан. Но как теперь вижу, наверное, я что то  перепутал. 
- Слава богу, - сказал Иван, посмотрев ему в глаза. Наконец – то и  я вижу, что вы хоть, что - то начинаете понимать. А вот когда вы ночью выходили подышать воздухом,  на какой - то станции, а потом чуть-чуть  не опоздали на свой поезд, запрыгнув на ходу в вагон,  вы помните, в какой вагон вы заскочили? Это был ваш вагон или чужой?  Кстати,  у вас какой номер вагона и место?
- У меня?
- Да, у вас!
- У меня номер вагона «седьмой».
- «Седьмой»?! – переспросил,  улыбнувшись, Иван.
- Да, седьмой, - ответил долговязый.
- Ну, так  и идите в свой «седьмой». Это же не «седьмой»  а «шестой» вагон.
- Как?! – удивился и обрадовался пассажир.
- Да вот так! Не «седьмой», и все! Вы перепутали свой вагон с соседним вагоном. Понимаете? Вы сейчас едите вместо «седьмого» вагона в «шестом»!
Боже, Боже и к чему приводит это пьянство! – размышлял Кочерга, думая о вреде алкоголя. Так вот как сегодня, этот не трезвый пассажир, перепутал из-за выпитой лишней рюмки свой вагон. Так завтра скажем, водитель автомобиля, автобуса или трактора, с похмелья перепутает правила движения, или уснет за рулем, и  по его вине пострадают ни в чем невинные люди, маленькие дети! Что тогда?! Кто возьмет на себя этот грех? Видать, правильно говорят, что  пьянство послано на землю за грехи человеческие, но только почему из-за этих грехов страдают и безгрешные люди?!
Грустное размышление Ивана о вреде алкоголя прервал звонкий  и веселый голос проводника:
- Остановка – пятнадцать минут. 
Иван вышел на перрон, вдохнул полной грудью свежего воздуха и вдруг залюбовался увиденной перед ним  картиной созданной божественными красками самой  природы. На востоке, где вот-вот должно было, появится солнце, его сильный луч светлым озаренным мечом прорезал насквозь дивной красоты лазурь и теперь  терялся в светло махровом небе живых и ярких красок. Вдали  над самым горизонтом - большим темно-каштановым крылом зависло длинное облако, которое блестело необозримыми лучами, и  кажется, вот-вот должно было полететь, куда-то, выше и выше в небесное пространство вселенской птицей. А под самым куполом, на фоне  темно-голубого сияния, легкие облака, как  белые  пуховые покрывала, зависали то тут, то там, удерживая на себе, другие маленькие облака как будто с белыми  херувимами, играющимися  между собой и  возвещающими миру о рождении нового дня, красоте природы созданной великим художником, самим Богом. В другой же части неба, на его противоположной западной стороне, величественной желтой розой, отцветал седой и одинокий месяц, вокруг которого таяли как росистые капельки, растворяющиеся одиночные звезды.  О, небесная бездонная высь, о бесконечное небо, ты как будто цветущий луг, как не обозримое поле, как море, которому никогда не было, и никогда  не будет конца! 
- По вагонам! – послышалось от проводников. И поезд,  медленно начиная свое движение,  стал все быстрее и быстрее удалятся от того места где Иван только что, любовался природой северного края где эта природа  чем то напоминала ему и его  Украину, и родную Полтавщину.
Позавтракав вареными яичками с салом, да хлебом и запив горячим чаем, Иван снова забрался на свое верхнее место, где  ему было приятно отдыхать, смотреть в окно,  вспоминая недавнее и  последнее свидание с Ириной.
Незадолго до его отъезда, из села, где он еще находился в доме у своей матери, он побывал в сельской библиотеке, в которой Ирина работала заведующей. Побывал, он там конечно, в первую очередь затем что бы на прощанье  увидится с ней, поговорить по душам, да еще, что бы возвратить  библиотечные книги, которые брал ранее.
Она сидела за рабочим столом в удивительно красивом ореоле  овсяных волос и внимательно смотрела на него своими синими, как морская волна  глазами.
В тот день, на их  счастье, читающей публики,  в  библиотеке  не было, и первые посетители пришли, горазда позже. Ирина используя подходящую обстановку для объяснения,  решила, зачем то, с ним пооткровенничать.
- Хочешь, Иван, я расскажу тебе историю,  о том, как я когда-то потеряла свою невинность? Ты, кажется, однажды неосторожно упрекнул, меня в этом, хотя, может и не со зла. Но ведь ты до сих пор так ничего  и не знаешь, о том,  как все произошло.
Он промолчал, боясь, что либо, ей возразить, в ответ. Он  боялся нарушить тайну ее исповедания, боялся быть с ней   неосторожным второй раз и как бы, не совершить, вместе  с ней же  еще, какой ни будь грех, еще, что то, более драматичное. Но она продолжала:
- Мы с тобой, уже настолько близки, настолько ты мне стал родным и  доверительным человеком, что сейчас я нисколько не стыжусь  тебя и могу рассказать о себе все что хочу, самую сокровенную и самую интимную историю. Я знаю, что может быть, когда ни - будь, я и сама пожалею об этом, и плакать буду, и сердце мое будет из-за этого ныть и страдать, все может быть! Но сегодня мне, почему то очень хочется излить тебе свою душу, свой невинный грех.
И оно начало рассказывать свою историю.
– Когда, в нашей стране, по амнистии были выпущены на свободу тысячи преступников, которые заполонили и наш с тобой чистый и благородный край, я – глупая,  надумала съездить  в гости к своей тетушке, которая жила  в соседнем селе, в десяти километрах от моего дома всего - то на один день.  В ту пору, стояли теплые дни Бабьего лета. Ты же знаешь, какие прекрасные дни и вечера  бывают у нас в конце лета! Гигантский раскаленный шар солнца готов был вот-вот прикоснуться к горизонту, когда я возвращалась обратно из гостей на стареньком дорожном велосипеде.  Еду себе, на нем, напеваю новую появившуюся песенку, а шаловливый и теплый ветерок запрыгивает мне под юбку, под белую блузку, нежно касается  грудей, неся моему разгоряченному телу благодатную прохладу. И вдруг, когда я  стала спускаться в наш Макарьив овраг, это была уже  половина моего пути к дому, напротив того самого места где был небольшой  деревянный мостик, а под ним журчал прозрачный ручей пересохшей   речушки. В это самое время я с ужасом увидела, что на мостике, на котором должно было быть две доски,  одна из них, отсутствовала и вместо нее зияла большая дыра в размер той самой доски, без которой переехать на ту сторону, было никак не возможно. И, что удивительно, что еще утром, когда я ехала к тете, эта доска там была, и я по ней же  и переехала, а сегодня, вечером ,увы, ее кто то, прибрал! Стремительно мчась по длинному уклону горы, к тому самому  разобранному мостику, где я поздно разглядела свою опасность, я все же сообразила, что мне делать и  резко нажала на тормоза.   В это самое мгновение, мой велосипед, как вздыбленный конь, подчиняясь мне, то же, резко, останавливается у самого того места, возле  мостика, и  я выпорхнув из велосипеда как птица, из гнезда  в ту же секунду кубарем полетела под откос. Не успела я еще и опомнится и приподняться, на ноги, как возле меня, тотчас оказались каких то,  двое мужиков, которые,  наверное, и устроили мне эту аварию с велосипедом.
- А-а, попалась птичка!  – прохрипел один из них, подхватив меня на руки, как сноп, как связку скошенной ржи, и  торопясь потащил в сторону к  большой скирде, которая еще отражала свое золотистое сияние сухой соломы в лучах падающего за горизонт солнца.

(Продолжение следует)