Моё военное детство

    
      Мне пришлось пережить первые часы войны. Это глубоко врезалось в мою память! Трудно себе представить, ведь мне было всего два года и восемь месяцев. Но многие моменты я помню так отчётливо, как будто это было вчера. Мы жили в польском городке Цехановец на самой границе зон влияния Германии и Советского Союза. Я всегда стремилась посетить Цехановец и чувствую себя виноватой, что этого не сделала. Одно слово Цехановец приводит меня в  трепет. У меня высокое давление порой за 200 и частые головные боли, я просто могу не выдержать огромного эмоционального напряжения ступить на ту землю, где пришлось столько пережить. В 1978 или 1979 году по телевизору шёл фильм «Обратной дороги нет» - история о том, как отбившийся от своей части капитан попал в партизанский отряд. Скитания партизанского отряда по лесам ассоциировались с нашими во время начала войны. Главную роль играл Николай Олялин, как две капли воды похожий на моего отца. Год рождения 1940. А вдруг это Славик? Я много писала и даже встречалась с ним. Это был не он. У него есть живые родители. Но сколько это стоило бессонных ночей и мне, и моей маме! Я  писала много запросов об отце в Цехановец, но ни разу ответа не получила. Из Министерства обороны  информация каждый раз приходила разная: то погиб под Москвой, то в безвозвратных потерях не числится. Мы смирились с мамой: изменить те события мы не силах. Давай жить с мыслью, что свершилось чудо, мой отец и братик живы и Господь поможет им. Так в неопределённости всё-таки легче. Знакомство с Олялиным и переписка так перевернули мою душу, что меня вдруг просто одолела страсть написать поэму. Именно тогда  я написала «Сердце матери». В нём выразилась неизгладимая боль всей моей жизни.
      Только теперь с помощью интернета я узнала, что Цехановец - один из райских уголков нашей планеты. Зелёный небольшой уютный городок расположен в 130 км на восток от Варшавы. Город разделен на две части (старый и новый) рекой Нужец, вокруг - лес. В центре - дворец графов Стаженских. В этом дворце располагался штаб 10 Армии Западного Особого Военного округа. Культурная жизнь города имеет особый колорит, в котором чувствуется связь с его древними корнями. Не случайно ведь именно в Цехановце создан огромный музей сельского хозяйства в честь Кристофа Клука (известного в свое время ботаника и зоолога, жившего в Цехановце в XVIII веке), который организовал здесь знаменитый ботанический сад. Теперь этот музей под открытым небом, где завораживающая природа сочетается с моделями сельских строений различных исторических периодов, является катализатором культурной жизни. Сюда по давней традиции люди приезжают из многих стран Европы в конце апреля в день святого Войцеха на международную ярмарку народных промыслов. Здесь устраивается фестиваль хлеба, песенные конкурсы, проводится международный фестиваль игры на пастушьих инструментах. Фольклорные ансамбли из разных стран Европы и даже Австралии устраивают шествия по улицам, выступают с концертами. Вот, оказывается, какую притягательную силу имеет этот небольшой городок всего-то 4500 населения.
      А 86 Краснознамённая имени Президиума Верховного Совета ТАССР стрелковая дивизия, где служил мой отец, была численностью 10258 человек, командир дивизии - Герой Советского Союза М.А.Зашибалов. Отец был командиром батареи 248 артполка, его батарея дислоцировалась за 20 км от Цехановца. А семья – мама, я и братик Славик - жили в Цехановце на квартире по улице Дзержинского 24. Папа домой приходил нечасто, и всегда это был праздник. 21 июня 1941 года папа очень взволнованный пришёл домой. «Давай, мамочка, собирай вещи. Завтра попробую тебя отправить в Анапу. Здесь становится очень опасно. Что творится в армии – не пойму, какое-то вредительство. Старое оружие забрали, новое не поступило. А немцы у порога». Мама вспоминала: «Мы быстро собрали всё необходимое в чемоданчик. Сердце сжималось от страшного предчувствия. Папа на какое-то время ушёл узнавать, как завтра он нас отправит в Барановичи, а там на поезд. Вернулся к вечеру и как всегда весело бросил:               
- Пойдём, погуляем к речке.
- Вначале поешь борщ, вареныки з сыром.
Папа ел, стараясь не поднимать глаз, словно чувствовал себя виноватым. Быстро собрались, улочками-переулочками спустились к речке. Медленно, спокойно катил свои воды красавец Нужец. День был тёплый, ясный. Длинные причудливые тени деревьев отражались в воде. Мама шла молча, боясь сказать слово, так как слёзы подкатывали к горлу. Папа нёс Славика и едва успевал отвечать на мои вопросы. Я была в возрасте почемучки и к тому времени говорила довольно чисто. «Папа, а кто там в лесу живёт? Куда речка бежит?»
      На берегу я устроила детское представление. Когда-то дедушка меня учил и стишкам, и песенкам. Мне так хотелось выступить перед папой. Наплясавшись,  напрыгавшись, я чуть было не уснула на месте. Папа отдал Славика маме и взял меня на руки, прижал, поцеловал. «Ах ты моя лапотушечка. Радость моя, зоренька». Я тут же блаженно уснула. Вернулись домой, мама искупала Славика, покормила его грудью. А мной занялся папа. Он искупал меня в корытце. Он имел в этом большей опыт. Когда я была совсем маленькой, мы жили в Казани, он и купал, и кормил меня, так как мама долго болела. Завернул в одеяльце и в кровать. И даже тихонько спел: «Спи, моя красавица, сладко спи». Мне было так приятно, так сладко, что я совсем уснуть не могла. У нас была одна комната. Потушили свет. Я притаилась, что сплю. Мама вначале тихо всхлыпывала, а потом всё громче и громче. Я не выдержала и тоже заплакала. Папа встал, подошёл ко мне, погладил по голове и тихо запел: «Спи моя радость, усни, в небе погасли огни. Птички уснули в саду, рыбки уснули в пруду. Глазки скорей закрывай,  баюшки, баюшки, бай». Всё сразу как будто растворилось, затихло, и я уснула. Уснула и мама. Она рассказывала, что ей снился дивный сон, как будто они на украинской свадьбе. «Музики грають, вона с Дмитрієм витанцовують та бубон б’є, та в мідні тарілки раз, два…»
      Но тут я проснулась и именно этот момент помню очень ясно. Невероятный грохот. Вдруг зарево осветило всю комнату. «Мне страшно!»- закричала я. Мама быстро набросила на себя халат, схватила меня и выбежала на улицу. Папа побежел в штаб, крикнул на ходу: «Жди меня. Я сейчас вернусь». Скоро вернулся и сказал: «Перебирайся на тот берег, там наши машины. Помочь ничем не могу. Мне нужно на батарею выполнять свой долг». Он быстро поцеловал маму и меня и скрылся навсегда. По улице грохотали танки. В небе гудели самолёты. То здесь, то там взрывались бомбы. На месте моста было зарево. Мама прижала меня крепко и побежала к речке. Еще вчера райская красота теперь выглядела как настоящий ад. Клубы дыма, зарево, всё смешалось. Нужец бурлил кроваво красным цветом. Мама подбежала к берегу и, не задумываясь ни минуты, присела и сказала: «Залазь быстро на спину и крепко держись за шею!» и бросилась в воду. То справа, то слева разрывались снаряды. Мне было очень страшно и холодно, но я больше всего боялась отпустить руки и упасть. Не знаю, сколько времени плыла мама, казалось, целую вечность.
Схватив в одной рубашке дочку,
Из дому выбежала мать.
Но делать что?
Куда бежать?!
Колонны танков грохотали,
Дома и улицы пылали,
Рвалися бомбы и снаряды,
Фашистские ползли к нам гады.
Не чуя под собой земли,
Мать к речке подбежала,
Но целый мост уж не застала.
«На спину, доченька, садись
Да крепче за меня держись».
В холодну воду бросилась она,
Казалось вечность всю плыла,
Вдруг ноги судорга свела.
Мать поддержала набежавшая волна
«О ты, студёная волна,
Не дай нам утонуть!»
Собрав все силы и уменье,
Сделав ещё, ещё движенье,
Настойчиво плывёт она.
Близится берега кайма».
Совсем выбившись из сил, она ступила. Под ногами была твёрдая земля. Мама взяла меня за руку, и мы побежали вглубь леса. Красноармеец направлял всех: «Бегите направо, там машины». Со всех сторон бежали люди.
      На поляне стояли машины. Шофер торопил: быстрее, быстрее. Борта были опущены, и люди карабкались со всех сторон. Людей набилось так много, все прижались тесно друг к другу, образуя какую-то общую массу. Ехали молча. Мама прижала свой теплый комочек, и я уснула. Рассвело. Воздух снова наполнился страшным, противным гулом немецких самолётов. Шофёр попросил, чтобы наломали веток и поставили по краям бортов для маскировки машины. Машины двинулись дальше по узкой просёлочной дороге. Сколько мы ехали и куда доехали сказать трудно. Несколько вражеских самолётов пролетели низко, поливая огнём. Шофёр остановил машину и сказал: «Теперь прячьтесь врассыпную по лесу». Мама схватила меня на руки и побежала. Она увидела иву с большим дуплом и успела туда залезть. По дороге ползли немецкие танки, за ними пехота. Они заметили машины и стали прочёсывать лес. Бравая немецкая речь сливалась со стрельбой, детскими и женскими криками, стонами.
      Мы сидели в дупле, боясь шелохнуться. Мама шептала молитву. Немецкая речь приближалась, казалось, вот-вот и нас обнаружат. Господь услышал молитву и защитил. Немец повернулся назад, постепенно всё стихало.
«Страшные смолкали крики, стоны
Ночною мглой покрылись кроны.
Люди испуганные, чуть живые
Как тени из укрытий выползали.
С чёрной смертью встретились глазами:
В кровавых лужах на земле
Убитые и ранены лежали.
Средь взрослых видит мать:
Мальчишка лет пяти
Пытается что-то сказать,
Родные хочет он глаза найти.
Вырвался из уст предсмертный стон,
Увял нераспустившейся бутон.
Как громом мать поражена,
Про маленького сына вспомнила она.
Так что ж со мной лишь дочь одна?!
«О, Славик, милый мой сынок,
Как же забыла я тебя?
Родная ты кровиночка моя»!
      Эти жуткие картины в разные периоды моей жизни со всей явью вставали перед глазами. Трудно сказать, почему Господь выбрал именно меня оставить в живых. Совершенно очевидно, что двоих мама бы не спасла. Речку бы не переплыла. Но, если бы вспомнила, что детей двое, ни одного ребёнка не оставила бы. Эти картины хоть в стихах, хоть в прозе леденят душу, доводят до умопомрачения.
      Слышались только слабые стоны. Мама осмелилась выйти из нашего убежища. Она поцеловала дерево и меня заставила, и мы пошли смотреть, что же произошло. Буквально через метров 20, на небольшой полянке валялись трупы женщин и детей, наши шофёры были не просто убиты, им выкололи глаза. Из глубины леса подходили люди, кто смог спастись. Вдруг мы увидели сына капитана Короткова Алёшу. Его мать лежала рядом мёртвой, а он ещё был жив. Мама наклонилась к нему, он прошептал: «Мама, пить»  и лицо его замерло навсегда. Тут мама вспомнила про Славика. Она жутко закричала,  схватила себя за волосы: «Славик, кровиночка моя, неужели я забыла тебя?!» К ней подошли женщины, уговаривали: «Давайте думать, как нам отсюда выйти». Но мама никого не слушала: «Я должна вернуться и найти моего сыночка!» Она схватила меня за руку и, что называется, поволокла. Если принять во внимание, что я была в одной рубашечке и босяком, а мама в халатике и тоже босяком, можно себе представить, как далеко мы могли уйти.
«Бежим назад, скорей назад!»
Прижав к себе покрепче дочку,
Спотыкаясь о каждую крутую кочку,
По лесу тёмному бредёт она.
Всё полно призначных чудес:
Златым серпом по небу катится луна
И бездна тёмная небес
Мерцаньем звёзд озарена.
Но лес, высок он и могуч, едва лишь пропускает луч.
Мать ощупью идёт, пушистый мох её ведёт.
Тревожно лес могучий спит:
То ветер ветки шевелит,
То сов повсюду слышны крики
«Оставлен сыночек мой на муки,» -
Не замечая ничего, рыдает мать.
Издалека доносятся опять
Фашистских самолётов звуки.
Они разбудят другую где-то мать
Также будет безутешная рыдать.
Ещё быстрей несчастная пошла,
Невыносимая печаль её гнала.
Сухие ветви как руками
Её держали, не пускали
«Куда спешишь, садись, вздремни.
Темно сейчас, повсюду пни.
Вот рядом клён большой лежит,
Постелью может он служить».
Но из-за призрачных ветвей
Малыш ручёнки тянет к ней».
      В Полесье очень часто встречаются болота, ручейки и даже небольшие лесные речки. Огромные ивы, бородавчатая берёза, ольха чередуются с дубовыми рощами, сосной, ельниками и множеством различных кустарников. Из-за болотистий почвы множество лесных завалов. Вполне реально судьба могла распорядиться для нас однозначно, и лес мог приютить наша тела на вечный покой. Даже в мирное время выйти из полного таинств, непредсказуемых опасностей, порой совершенно непроходимых мест леса нелегко. В такие минуты вспоминаешь о Боге. Мама вспоминала, что она молилась, крестилась, целовала деревья, целовала землю: «Господи, спаси наши души грешные, спаси моего сыночка-ангелочка!» Обращалась к солнцу и ветру: «Подскажите, помогите найти путь к спасению».
«Как пьяная шатаясь мать идёт,
Трёхлетнюю дочурку на руках несёт.
Страшная ночь становится светлей
И небосклон вокруг бледней,
Уж пламенной зарёй восток горит,
Росой как серебром весь лес облит.
Восторженные трели соловья
Приветствуют начало дня.
Тропинка узкая видна,
Мать к полю вывела она.
Туман как будто пеленой
Долину скрыл перед зарёй».
      Увидев тропинку, мама обрадовалась. Значит близко люди, может помогут – чем-то покормят и хоть что-нибудь дадут, чтобы одеть  меня. Конечно, она боялась идти в деревню. Я могла проговориться. У меня с языка в любой момент могло слететь: «Мой папа командир, у него вся грудь в орденах, он немцев бьёт». Но всё-таки решила осторожно попробовать спуститься в долину. Мы вышли из леса и притаились за кустом. Не знаю, сколько людей может 20, может 30, я тогда считать не умела, мы видели, как их вели и прикладами затолкали в загон, ограждённый деревянной изгородью из брёвен. Облили, очевидно бензином, и подожгли. Крик был невероятный.
«Вдруг серебристый занавес упал.
Что это, зрительный обман?
Нет, это жестокий враг
Пленных на расправу гнал.
В загон, где был рогатый скот,
Парней, мужей фашист ведёт.
Горючей жидкостью загон облит,
И вот уж из живых людей костёр горит,
Неистово, многоголосо пламя кричит».
      Я плакала. Мама взяла меня на руки и быстро почти бегом вернулась в лес.
«И снова путаник великий лес,
Приют для сказочных чудес.
Не сразу разберёшь, куда идёшь,
Не ведаешь, где что найдёшь.
Мох, слякоть, рухляди кругом.
Переступает мать с трудом,
А слёзы по щекам бегут ручьём.
«Не плачь, родная мамочка, - 
Дочь тихо, нежно говорит, -
Прийдёт отец, он командир,
И немцев скоро победит».
«О, доченька, сил моих нет!»
Тускнеет яркий солнца свет,
Прохладой веет уж ночной.
Поляна вот с душистою травой -
Не мягкая постель, но нет другой.
Мать дочку телом всем накрыла,
Сама в изнеможении заснула.
Прошла в лесу и эта ночь.
Видит - слабеет маленькая дочь,
Но чем ей бедненькой помочь?
Чем покормить ребёнка своего?
Не ела ничего она давно.
Лесной там ручеёк с прозрачною водой -
«Попей немножко и глаза открой,
Ягодка тут земляничка.
Как исхудало твоё личко.
Что делать? Весь обед.
Ничего съедобного здесь нет».
 «Снова между деревьями сновали,
Куда идти, не знали сами.
«Сил уж больше нет,
Перед глазами помутился свет.
Уходит из-под ног земля.
Ужель могила здесь моя?»
Кто-то толкнул рукою мать.
Подумала: «Сейчас будут стрелять».
Зажмурилась и закричала,
А это помощь к ней пришла.
Как в сказке два богатыря
Живой водой нас напоили
И вкусным хлебом накормили.
Кусочек хлеба, в те то дни,
Насущный, не было тебе цены.
Тобой, кусочек, увядающие жизни
Наши были спасены».
      В кладовой моей памяти сохранился образ дяди Миши. Кем были эти двое мужчин, я не знаю, скорее всего разведчиками. Они быстро развели маленький костёр, согрели чай, угостили нас чаем с сахаром, с хлебом и ещё какими-то консервами. Мы ожили. Посовещавшись, наши спасители решили: один пойдёт, куда им нужно, а дядя Миша проведёт нас к машинам, которые подбирали беженцев и эвакуировали в направлении Минска. Дядя Миша достал карту и показал пальцем: вот тут недалеко должны быть машины. Он достал из полевой сумки полотенце, завернул меня, взял на руки и прижал к себе, чтобы согреть. Я почувствовала, как будто на руках у папы - так тепло и так приятно.
- Папочка, я люблю тебя, не оставляй нас. Без тебя так страшно!
Дядя Миша услышал мои слова, поцеловал меня, как папа, и сказал:
- Спи, Аннушка, всё будет хорошо.
Я подчинилась, моментально уснула. Проснулась возле машин. Была уже ночь. Дядя Миша передал меня на руки маме. Дал нам кусочек хлеба и фляжку с водой и быстро скрылся во тьме.
      Фляжка до сих пор хранится как память о дяде Мише. Машины для маскировки по бортам украсили ветками. Они должны были пробираться на Восток через Минск в Смоленск. А что же нас там ожидало? Ночью наш обоз продвигался по лесным просекам спокойно. Прижавшись друг к другу, все согрелись и спали. Выбрались из лесу, и снова грохот танков, гул самолётов. Шофёр свернул на узкую просёлочную дорогу. Объехать Минск невозможно. Немцы наступали окружными путями.
      Подъезжаем к Минску. Город горит. Грохот фашистких самолётов содрогает воздух. Каким-то чудом наш грузовик, маневрируя улочками-переулочками, выбрался из города и присоединился к потоку беженцев по дороге Минск-Смоленск. Кто на подводах, кто на машинах, а кто и просто пешком - нескончаемый поток беженцев устремился на Восток. Но и здесь время от времени вражеские самолёты поливали огнём. Только заслышится гул фашистских стервятников, машина останавливалась, все быстро в рассыпную по полю. После налёта многие оставались лежать навсегда. Те, кто остался в живых, если рядом близкий человек убит или ранен, не могли отойти от него. Проклятье, крики, плач и снова в путь.
      Когда я смотрю военную хронику, я вижу мою маму и себя в этой толпе. Хочется обратить внимание на детей военного времени. Детство - это такая пора, когда тебя лелеют, капризничать, что-то просить вполне естественно. Посмотрите на двух-трёхлетних малышей военного времени. Не то чтобы капризничать, голодные, но не просят есть. Мама говорила, что я никогда не просила ничего, возможно только пить. А глаза – это глаза не ребёнка, а мудреца. В них немой вопрос: «За что мне такое мучение?» Я думаю, очень полезно было бы вершителям судеб просматривать военную хронику и всматриваться в глаза детей. У целого поколения на огромных просторах Советского Союза и в других странах, где шла война, отобрали детство.
       Через какое-то время мы добрались до Смоленска. Там ещё был мир. Со всех сторон толпились люди, чтобы помочь беженцам. На нас обратила внимание молодая женщина Александра Петровна. Она взяла меня на руки и заплакала.
- Как же можно, такая маленькая, совсем раздетая и босяком? Ножки-то все исцарапаны, в ранах. Пойдём скорей домой.
Дома были её мама, трёхлетняя дочь и старший сын. Бабушка, увидев нас, запричитала:
- Боже милостивый! Да что это творится! Откуда такая напасть на нас?
- Буде причитать, мама, давай их быстро в ванну.
      Накупали нас, накормили и спать уложили. Александра Петровна побежала на вокзал узнать как нам добраться в Анапу. Очень скоро вернулась:
- Вот билеты, через три часа поезд, нужно собираться.
Нас одели, обули, дали сумку с продуктами и провели на вокзал. Мама, естественно, рассказала всю нашу историю и посоветовала:
- Уезжайте поскорее, немец движется сюда, неровен час и здесь будет. Чтобы не застал вас врасплох, собирайтесь заранее. Господи, прибудь с ними, будь им защитником от фашистких злодюг. Своею милостью сохрани, помилуй и отблагодари цих людей за их доброту.
      И мама, и Александра Перовна плакали, прощаясь навсегда. Как сложилась судьба этой семьи, мы не знаем. Хочется верить, что они выжили, не испытав тех мучений, которые выпали на нашу долю.
      В Анапу мы доехали благополучно. Я об этом путешествии ничего не помню абсолютно. Очевидно, запоминались события, которые вызывали сверхсильные раздражения головного мозга. Мы добрались к дедушке и бабушке - родителям отца. Дедушка встретил нас со слезами. Только вчера они получили единственное коротенькое письмо от отца: «Я жив, здоров. Семья моя погибла». Можно представить, какая смесь радости и горя была у дедушки с бабушкой. Дмитрий Иванович просто не мог оторваться от любимой внучки. Он и к невестке относился с большим уважением, а как же ещё, ведь мама спасла меня из котлована смерти. Мама рассказывала обо всём пережитом. Дедушка не мог воздержаться, чтобы не поделиться с соседями. К вечеру к нам пришли знакомые. Всем было интересно узнать, что же делается на границе. Все были просто потрясены. На следущий день в дверь постучали представители НКВД, предложили маме пройти для следственных показаний. В традициях того времени её посадили в тюрьму. Маме пришлось на допросах ещё и ещё переживать ужас начала войны. Что же такого преступного нашли в ее действиях? Просто её рассказы совершенно расходились с официальными сводками информбюро.
      Бабушка Валентина Антоновна была очень больна. Она часто просила меня побыть рядом. Я всегда готова была спеть и станцевать, и стишок рассказать. Бабушка брала мою маленькую ручку в свои необычно костлявые руки, целовала ее и плакала. Ей было очень страшно. Все знали: арест дело нешуточное. И чем может закончиться, неизвестно. Дедушка, напротив, всегда имел выдержку, умел скрывать свои эмоции. Ему доставляло огромное удовольствие возиться со мной. Мы каждый день ходили к морю купаться. Я помню, у них была небольшая курочка и два или три цыплёнка, я с удовольствием их кормила. По вечерам мы ходили к маме в следственный изолятор. Иногда нам разрешали передавать что-нибудь вкусненькое. Дедушка всегда меня успокаивал: «Скоро маму отпустят, не волнуйся».
      И действительно, как-то пошли мы с дедушкой к морю, накупались. Возвращаемся домой - мама бежит навстречу.
- Мама, тебя навсегда отпустили? А папа когда прийдёт?
- Как только немцев перебьёт, так и вернётся.
      Ужин был приятный, бабушка успокоилась. Дедушка не прочь был выпить рюмочку за победу. Ведь это и его Победа. Он в первый же день отправил письмо Сталину. Правда восторжествовала. Да и, как говорится, шила в мешке не утаишь. Враг быстро продвигался на Восток.
      Тревога нарастала. Немцы приближались к Анапе. Мама устроилась в госпиталь медсестрой. Раненые поступали каждый день большим потоком. Мама часто оставалась там на несколько суток. Вражеские самолёты иногда уже бомбили и Анапу. Если мама была не на дежурстве, она всё-равно всегда ходила с полевой сумкой, в которой был перевязочный материал и всё, что положено иметь медсестре.
      Однажды мы зашли в кафе. Только сели пить клюквенный кисель, как вбежала женщина, раненая в плечо. Кровь, разорванные мышцы. Мама побежала ей помочь, но не успела открыть сумку, как внезапно прозвучал знакомый звук падающего снаряда. Мама схватила меня и под стол. Не знаю, через какое время нас откопали. Только я долгое время очень болела. Половина головы была седой. Меня подстригли под мальчика. Было нарушение функции тазовых органов, это выражаясь медицинским яыком, а понятней - недержание мочи и кала. Какое-то время меня пытались лечить в больнице. Но время было не то. Враг приближался, и мы вынуждены были эвакуироваться вглубь страны, в Сибирь.
       Эту поезку трудно забыть. Время, когда полстраны двинулось на Восток. На вокзалах яблоку негде упасть. Куда-то мы плыли на пароме. В Майкопе я вообще чуть не закончила свой поход. Мама на минуту пошла в туалет, оставила меня на сумках. Приходит - меня нет. Она туда-сюда, нет! Возле билетной кассы слышит мой плач. Мама с трудом протолкнулась к кассе. Женщина держит меня и кричит, чтобы ей дали билет - больной ребёнок. Мама как закричала «Это моя дочь!» Всю ненормативную лексику упускаю. Две женщины возле кассы буквально разрывали меня. Напоследок похитительница расцарапала ногтями  мне лицо. Оказывается, чтобы достать билет, женщина пошла на преступление - взяла чужого ребёнка и щипала меня, чтобы громче кричала и ей скорее дали билет. На вокзале люди сидели по несколько суток, а то и недель. После этого инцидента нам дали билет.
      Уверена, что мало кто представляет себе посадку в вагон. И всё же мы пробились. Даже удалось где-то присесть на краю нижней полки. Ритмично застучали колёса поезда. После такого штурма естественно было забыть обо всём и уснуть. Идёт война, в каждую минуту она может совершенно неожидано напомнить о себе. Снова гул фашистких самолётов. Весь вагон забурлил как вулкан. Но вырваться на волю невозможно, все проходы забиты, поезд несётся, пытаясь уйти от преследования. Кажется над самой головой проносятся стервятники, рвутся снаряды. Ещё минута и страшный взрыв. Мы были в предпоследнем вагоне. Бомба попала в сам паровоз. Первые вагоны перевернулись, но наш остался на рельсах. Теперь уже неспеша покидаем наш временный приют. Оглядываемся вокруг - где мы и куда двигаться. Вокруг степь, но впереди виднеется станция. Проклиная фашистскую нечисть, длинной вереницей плетёмся к станции. Уже стемнело, а мы всё идём. Мама несёт чемоданчик, меня за руку. На этот раз я в тёплой одежде. На дворе ноябрь. Моросит дождик. Пальтишко промокло, отяжелело. Я изо всех сил стараюсь не отставать. Я уже взрослая, 3 года. Я понимаю - маме трудно. Наконец за полночь мы пришли на какую-то станцию. Пробрались вовнутрь. Людей набилось как селёдки в бочку. Смрад, хоть топор вешай. Кто шёл с нашего состава, все мокрые. Прижавшись друг к другу, согрелись и чуть просохли. Единственно правильное решение - утро вечера мудренее.
      Не успел брызнуть рассвет, по репродуктору раздаётся объявление:
- Товарищи пассажиры, кому на Сибирское направление, в 8 часов подадут товарный поезд на второй путь.
      Все высыпали на улицу, выстроились, приготовились к штурму. Подошёл поезд. Что тут творилось, даже вообразить трудно. Моя мама, надо сказать, неробкого десятка. Но здесь много и здоровенных мужиков с чемоданами, и бабы будь здоров. Хватают друг друга за волосы, оттягивают от входа, лезут буквально по головам. Маму какая-то схватила за волосы. Она кричит как резаная, старается удержать меня. Какой-то мужик пытается оттолкнуть меня. И вдруг в рупор на весь состав:
- Остановить посадку, никто никуда не поедет!
Все замерли на месте. Мужчина в военной форме продолжает:
- Поезд  не поедет, пока не сядет эта женщина с ребёнком.
Он подошёл и помог нам залезть в вагон. Мы забились в уголок и уже спокойно ждали, пока вагон не утрамбовали людьми, сколько только было возможно.
      Двери задвинули, вверху маленькие оконца и едва проникающий свет напоминает нам, что мы ещё на белом свете, а не в братской могиле. Ещё с полчаса мы стоим. Мужчина, который пытался оттолкнуть нас, заговорил вполне миролюбиво и как-то заискивающе:
- Вот уже четыре дня сидим на этой станции, уехать не можем, а немец поджимает. У меня тут государственное дело.
Видно, ему было неловко перед мамой. Да и если трезво рассудить, что впереди неизвестно, а за нас заступился какой-то капитан. Может, ещё будет такое светопредставление и прямая выгода примазаться к этой тётке. Он даже пожалел меня и выдал конфетку, но я была настолько обессилена, что на его щедрость никак не ответила.
      Поезд двинулся - знакомый ритм пш –та-та пш –та-та. Кажется, поехали. Едем. Куда? А туда, где открытый путь. Тутум-татам, тутум-татам мерно отстукивают колёса. Страсти улеглись. Спят добрые милые люди. Сколько едем? А кто его знает. И вдруг: там-та-та рам, там-та-та рам! бум-бум!!! Поезд резко затормозил и остановился. Такие проказы у товарных поездов - дело обычное. Может, встречный пропускает или ещё что. Постоит, постоит в степи и пошёл дальше. Люди, находясь ещё в плену дрёмы, не спешат открывать глаза. Может, двинется родимый. Слава богу, стервятников не слышно. Потихоньку нарастает беспокойство. Снаружи кто-то открывает затворы. Вываливаемся на свежий воздух и узнаём неутешительную новость: сколько будет стоять состав неизвестно. Продуктов у нас уже нет. Что-то надо делать. Если даже ещё сохранились деньги, купить что-либо невозможно - мы стоим на каком-то разъезде. Среди этой огромной толпы нас отыскал Александр Петрович: «Выбраться отсюда можно только одним способом - скоро двинется тот состав с цистернами горючего, на нём можно рискнуть добраться до крупной станции. Но он будет проезжать через длинную тоннель. Я вам дам чайник с водой и полотенце. Будете дышать через мокрое полотенце, чтобы не задохнуться».
      Мама, конечно, согласилась, и за нами последавали наиболее отчаянные. Эти цистерны и сейчас у меня перед глазами. По моему представлению это огромные цилиндрической формы ёмкости, в центре - округлое отверстие диаметром, возможно, около метра  плотно закрыто толстой металлической крышкой, вокруг - бардюр из металлических прутьев и снизу подходит лестница также из металлических прутьев. Вот там на этой крышке мы с помощью Александр Петровича и устроились. Моментально все крышки на бензоцистернах были заняты. Правда, здесь не толпились. От цистерн на расстоянии несло запахом бензина. Мы были, что называется, вооружены полотенцем и водой и имели шанс удержаться. Как только состав двинулся, мама намочила полотенце и старалась сама дышать и мне лицо замотала. Через какое-то время мы погрузились в кромешную тьму. Тоннель, казалось, был бесконечный. Пары бензина проникали и через мокрое полотенце. Начался удушливый кашель. Но Бог послал нам испытание, которое мы смогли выдержать. Когда мы наконец вынырнули на свежий воздух, количество седоков на крышках значительно поредело.
      Какой-то мужчина помог нам слезть с этого огнеопасного кресла. У меня началась рвота. Выполаскав все, что возможно, я, кажется, прекратила извергать из себя желудочный сок. Вид у меня был маленького привидения с того света. Когда мама со мной на руках вошла в зал ожидания вокзала, нам уступили место на скамейке. В полночь к нам подошел Александр Петрович. Он взял меня на руки и предложил немного прогуляться на свежем воздухе. На перроне возле стенки вокзала также ютились люди. Мы прошли подальше вдоль железнодорожного полотна. Убедившись, что поблизости нет ни посторонних глаз, ни ушей, Александр Петрович под большим секретом сообщил: «Через день в полночь будет проходить специальный пассажирский поезд. Билеты я взял. Нужно будет непременно успеть сесть».
        Мама, конечно, рассказала ему всю нашу историю. Лицо его покрылось краской от негодования: «Не знаю, что с моими детьми. Мужчина - отец для каждого ребёнка, который встречается ему на пути. Мы должны спастись». В судьбоносную ночь мы заранее вышли на перрон. Зелёный свет светофора действительно открывал нам путь в жизнь. Мы показали кондуктору билеты. Пассажиров было мало - по два-три человека у каждого вагона. Мы сели и через минуту поезд двинулся. Проходим по вагону к своему месту и даже невозможно себе представить - в соседнем куппе дедушка с бабушкой! Бабушка была очень больна, и Дмитрий Иванович обращался ко всем, даже к Сталину, чтобы организовать эвакуацию в нормальных условиях. Кто сыграл решающую роль, трудно сказать, но ему пришло специальное письмо с указанием, как добраться до спецсостава, и бронь на билет, предоставляющая ему с женой право ехать в этом спецсоставе. Попробуй теперь усомниться, что это Божий промысел! Просто совпадение?! Слишком много совпадений.
      Ехали мы с комфортом, без особых приключений добрались до Бийска. Наш добрый покровитель отправился дальше на Восток, очевидно ближе к Японии. Его миссия по отношению к нам, как я думаю, была предопределена свыше. Без его помощи нам бы из этого кошмара не выбраться. Бабушка пошла к начальнику вокзала, представилась, показала документы:
- Здесь я отбывала ссылку, здесь родился мой сын, который защищает нашу Родину. Я в таком состоянии не могу быть в зале ожидания. Пожайлуста, помогите.
Начальник посмортрел и с удивлением спросил:
- Как Вам удалось перенести эвакуацию?
Бабушка показала сопроводительный лист. Начальник с сочувствием и может даже страхом (как бы чего не случилось):
- Посидите здесь, пожалуйста.
Быстро вышел. Надо сказать, что в то время были специально люди, которые встречали эвакуированных. Он пошел искать кого-то из них. Если кто видел человека на последней стадии рака желудка, когда, кажется, из организма высосаны все соки - серый скелет и только, тот действительно представит, что даже находиться рядом с таким человеком страшно. А вдруг он тут при тебе отдаст Богу душу. Естественно, у начальника вокзала было желание сделать всё возможное быстро и наилучшим образом.
      Через несколько минут он вернулся с двумя краснощёкими сибирячками. Они спросили у дедушки ,чем можно помочь. Дмитрий Иванович показал адрес, по которому они жили, когда бабушка отбывала ссылку, и попросил, если возможно, всех разместить в этом доме. Посоветовавшись, Вероника и Галя предложили нам пожить у них пока они осмотрят дом и решат как нам там устроиться. Галя пошла улаживать всё, чтобы поселить нас у себя дома.
- Может вы чайку хотите с дороги? Небось озябли, мороз-то сегодня крепчает, - предложил начальник.
- Покорнейше Вас благодарю. Там в зале сидит моя внучка и невестка. Они, поди, совсем окоченели, если можно им по стаканчику чаю. Вы уж простите меня за смелость просить об этом.
Дмитрий Иванович потупил взгляд. Начальник вокзала Василий Петрович проникся особым чувством к Валентине Антоновне и Дмитрий Ивановичу.
- Что ни говори, ведь вы наши земляки. Здесь пускали свои корни, может здесь и закрепите. Кто знает, как жизнь повернёт. Приглашайте их сюда. Война - не время для церемоний.
      Мы с мамой действительно окоченели. На улице мороз до 20 градусов, на меня надели всё, что было, и все-таки я была в летнем пальтишке. Вероника принесла нам чай с хлебом и сибирский мёд. Сама убежала помогать Гале. Во время чаепития мама рассказывала свою историю, как мы выбирались из самой, можно сказать, пасти фашистов. Василий Петрович не мог сдержать слёз.
- Мне жаль, что я сижу здесь, просился на фронт, меня не взяли. После 70 не берём. Война - дело серьёзное, это не дом старости. Вот и сижу здесь, гостей принимаю. Ваша история запала мне в душу. Что я могу сделать? Я просто клянусь, что сделаю всё, что в моих силах.
Скоро подоспели Вероника с Галей:
- Всё готово. Подвода подана!
Валентину Антоновну замотали в одеяло и понесли на сани. Маме и дедушке дали по полушубку. А меня мама взяла к себе на руки. Сели на сани и покатили. Снежок поскрипывает, морозец щёчки пощипывает.
      Подъехали к рубленой сибирской избе. Первым делом, нас в баньку. Берёзовым венечком отхлестали. Маме и дедушке дали по стаканчику самогоночки, чтоб кровь разогнать. Накормили, чем бог послал, да и спать, что ни говори - утро вечера мудренее.
- Мама, а тут немцы бомбить не будут?
- Нет сюда фрицы не достанут. С божьей помощью да с помощью добрых людей мы далеко убежали от немцев.
- А папа скоро придёт?
- Внученька, Аннушка моя, а кто же немцев бить будет? Так-то фашист и сюда доберётся. Вот перебьёт папа всех гадов и приедет.
Дедушка встал, подошёл ко мне и тихонько, как бывало папа, спел:
- Спи, моя радость, усни...
И я погрузилась в сладкий детский сон.
      На утро после завтрака мама с дедушкой и тётей Галей сели на сани и покатили искать тот дом. А я дома с бабушкой осталась. Бабушка кушать ничего не могла. Попросит только глоточек воды горло промочить, я ей дам из ложечки, и она меня благодарит.
- Спасибо, моё солнышко. Расскажи мне стишок.
- Муха, муха цокотуха,
Позолоченное брюхо
Муха по полю пошла,
Муха денежку нашла.
Стихотворение длинное, и я знала почти всё. Я думаю, многие дети любили и любят Корнея Чуковского. Учить его легко. Стихотворение написано для детей, но в нём большой смысл. Это настоящий детский роман «Война и мир». Бабушка слушала, по щекам её текли слёзы радости, восторга и печали.
      Я села у окошка и пальчиком проталивала дырочку в снежных узорах, смотрела, что на улице делается, и сообщала бабушке:
- Мама и дедушка приехали!
В сенцах послышался шум - наши вернулись и гостью с собой привезли. Я побежала встречать. Дедушка с гордостью представил меня незнакомой женщине:
- Это наша надежда, наша внучка Аннушка!
- Вот ты какая, маленькая героиня. Дмитрий Иванович мне все уши прожжужал. Я - тётя Настя, знаю твоего дедушку и бабушку, и твоего папу много лет. Ведите меня к Валентине Антоновне.
В маленькой комнате на топчанчике лежала Валентина Антоновна. Увидев её, Настя остолбенела. Какое-то время не могла справиться с собой.
- Валентина Антоновна, милая моя, я уж не надеялась, что свидимся когда-нибудь.
На лице бабушки, казалось, только глаза были живые и светились всё тем же добрым светом.
- Настенька, как ты живёшь?
- Да так отшельником. Данил мой был славный охотник. Да уж лет десять, как пошёл на охоту зимой да и не вернулся. Все глаза выплакала. Порой сижу зимой одна, печку топлю. Кажется, кто-то в окошко стучит. Оборачиваюсь – глянь, а там Данилко весь обросший прямо ко стеклу прислонился. Я бегом дверцы открываю - нет никого. Что ж это я, умом что ль двинулась? Катеньке моей 22 годочка, здесь недалеко в колхозе живёт. Зовёт меня. Хорошо, что вы приехали. Будет кому дом сторожить. Моё святое дело - уже внуков нянчить.
      Всем, наверное, любопытно, как Дмитрий Иванович и Валентина Антоновна очутились в ссылке в Бийске. Дмитрий Иванович - уроженец Петербурга, сын купца средней лиги, получил образование в Московском коммерческом  училище. По тем временам – это было престижное учебное заведение, дающее не только экономическое, но и гуманитарное образование. Довольно глубоко преподавалось естествознание, английский, французский и немецкий языки. Вернулся в родной Петербург. Имел хорошую должность. По молодости увлёкся марксизмом - само название главного труда Маркса «Капиталл» возбудило интерес экономиста. Весь кружок накрыли с поличным во время собрания. И, хоть Дмитрий был далёк от мысли «Весь мир насилья мы разрушим», всё же за компанию получил по полной - 10 лет ссылки в Сибирь.
      Бабушка родилась в губернии недалеко от Полтавы в семье крестьянина-середняка. Она была единственным ребенком. И родители старались дать ей хоть какое-то образование. Ей больше всего хотелось лечить людей. Не могу сказать, где она получила среднее медицинское образование (это соответствует квалификации фельдшер-акушерка). По своей особо чувствительной душе она старалась помогать бедным людям. Безусловно, попала в поле зрения таких же романтиков, мечтавших облегчить жизнь людей. Со всем пылом включилась в революционную борьбу. Это - участие в нелегальных кружках, распространение листовок. И однажды всё-таки попалась. Была арестована и осуждена, и отправилась по этапу в Сибирь. Как говорится, пути господни неисповедимы. И с Петрограда, и с Полтавы дорога в Бийск была очень тяжёлой. Дмитрий Иванович тяжело заболел. Валечка ухаживала за ним и выходила. С тех пор они были неразлучны. Дмитрий Иванович решил в Бийске построить дом за околицей. Привлекало ещё и то, что недалеко была больница, в которой работала Валентина Антоновна. Она не только помогала врачу на приёме, но и часто ездила по домам принимать роды. Тем была и знаменита, и почитаема. Работа акушерки очень ответственна, бывают случаи чрезвычайно сложные, но, согласитесь, одна из самых важных и почётных. Встретить появление нового человечка - это такая радость, которую трудно с чем-либо сравнить.
      Тётя Настя поделилась мыслями вслух:
- Сколько детишек, которых Вы принимали, теперь уже своих детей имеют. Я даже знаю некоторых. Попову помните, а Скворцову? Я думаю, они были бы рады увидеть свою крёстную маму.
- Настенька, прошу тебя, никому не говори, что меня видела. Мне и перед тобой стыдно. Я не хочу людей пугать.
Настя поняла свою оплошность и вскоре заспешила домой.
- Завтра я соберу вещи, только не знаю, как в Никитово добраться.
- Не волнуйтесь, мы завтра с Ириной подъедем утром, я её оставлю в доме и потом Вас отвезём.
      Через пару дней всё было приведено в порядок. Устроились в санях, как можно с комфортом. Бабушку завернули в то же тёплое одеяло. День выдался ясный,  морозец послабел. Я с детским любопытством взирала на мир. Ехали с одного конца города в другой по мосту через Бию - место довольно широкое, где река Бия сливается с Катунью. Улочками – переулочками, и вот уже не улицы, а отдельные дома на расстоянии друг от друга и совсем рядом - лес. Наши сани остановились.   
      У меня сохранились довольно  чёткие воспоминания о том доме, где мы жили. Впереди был палисадник, огороженный невысоким заборчиком, у которого от старости выпали штакетники, покосившаяся калитка вела вглубь. Дом небольшой, настоящий сибирский  из рубленого леса. На нас смотрели два оконца. Дедушка не удержался:
 - Узнаёте своих? Приюти и обогрей. Послужи, как раньше служил.
      Первую внесли бабушку. Положили на кровать возле окна. Именно в этой  комнате 23 сентября 1912 года Валентина Антоновна родила мальчика Диму. Мы с мамой устроились в небольшой комнате напротив. Мне купили шубку, шапку и валенки. По утрам мы с дедушкой ходили в сказочный лес. Под Новый год мы пошли по тропинке далеко в лес. Снег под ногами поскрипывает, сверкает, искрится. Ели в роскошных белых шубах. Дедушка рассказывал мне волшебные сказки про деда мороза и снегурочку, мне казалось, что я живу сама в сказке. Дедушка выбрал маленькую ёлочку, срубил и мы вернулись домой.
- Бабушка, бабушка, посмотри, что мы принесли! Ёлочка теперь у нас жить будет!
      Но бабушка ужасно мучилась. Она стонала, плакала. Ей невозможно было помочь. Дедушка много времени проводил с ней. Когда я подходила, бабушка брала мою ручку и успокаивалась. Ещё я помню, как дедушка ухаживал за её ногами. Он осторожно садил её, обкладывал подушками, ставил тазик с тёплой водой и садился на табуретку, долго сосредоточенно подстригал и обрабатывал ногти.
      Дедушка всё же решил вызвать врача. Больница была совсем недалеко. Василий Семёнович - старичок с белой острой бородкой, очень похожий на Айболита, не мог сразу узнать Валентину Антоновну, но узнал Дмитрия Ивановича.
- Валечка, пойдём к нам в больницу, я постараюсь облегчить твои страдания.
Почему я так уверенно пишу, что больница была рядом - я отчётливо помню, как весной ходила в больницу сама через сосновый бор. На яркой изумрудной зелени красовались одуванчики. Я собирала их и несла к бабушке. Меня пропускали в маленькую палату, и я ставила цветочки в стакан с водой. Бабушка чаще всего спала. Я брала её за руку, иногда глаза открывались, и на лице появлялось что-то наподобие улыбки. Скоро бабушка умерла. Гроб вынесли из больницы. Василий Семёнович постоял немного: «Прощай, Валя. Отмучилась. Теперь отдыхай. Мне нужно идти».
      На кладбище за повозкой шли только свои: дедушка, мама и я.
Дедушка шёл молча, подходя к могиле, сказал:
- Отправляем бабушку в другой мир. Когда-нибудь встретимся.
Мама всю дорогу причитала:
- Заступница ты моя, на кого ты меня оставила. Ты всегда, во все тяжкие часы была рядом. Ты - мой ангел-хранитель. Пусть же земля тебе будет пухом.
      Несколько дней дедушка был угрюм, почти не разговаривал и не выходил из своей комнаты. Как-то вечером мама пришла с работы. Дедушка позвал её и сказал:
- Я уже месяц тому получил извещение «Старший лейтенант Дмитрий Дмитриевич Степанов пропал без вести». Здесь ничего не поделаешь. Надо идти в военкомат и оформлять пенсию.
- Как пропал? Надо ещё писать, может найдётся.
- Я писал много раз, вот что мне пришло.
Мама заголосила так, что мне стало страшно. Дедушка прикрикнул на неё:
- Прекрати истерику, не пугай ребёнка!
Я легла на кровать и тихо хлюпала в подушку. На второй день дедушка устроил для меня день памяти об отце. Он показывал мне коробочку, где хранились волосики, ногтики моего папы, когда ему было всего годик, и именную серебрянную ложечку с памятной гравировкой. Буква «Д» изображена в форме сидящего ребёнка и две точки словно глазки смотрят на Вас. Под этой фигуркой дата рождения 23.IХ.1912г. Теперь эта ложечка со мной в Англии, и 23 сентября я всегда вспоминаю день рождения моего папы.
      Несмотря на все сложности эвакуации, они взяли с собой как самую большую драгоценность всё, что осталось от отца. Иногда Дмитрий Иванович рассказывал, как Дима играл на скрипке, и птички подпевали ему, и тут начиналась сказка. Я помню, как дедушка читал мне гимн Советского Союза «Захватчиков подлых с дороги сметём», и у меня перед глазами проходили полки наших солдат и зарево войны.
      У них был один сын и я, любимая внучка. Отношение к детям у них было какое-то особенное, очень трогательное. Эта черта, возможно, передалась мне по наследству. И я, следуя той традиции, привезла в Англию бирочки из роддома,  волосики которые состригла в год моей любимой доченьки Ирины.
      Прошло много лет. В 1988 году мы с Иришенькой поехали в путешествие по Телецкому озеру. На обратном пути решили заехать в Бийск. Я вспомнила большой мост в месте, где сливаются широкие извилистые сибирские речки Бия и Катунь, притоки Оби. Остановились в гостинице. Пытались что-то найти: дом, могилки, но, к сожалению, ничего не нашли. Спросить было не у кого. В синем безоблачном небе над городом кружили орлы. Они – долгожители, может и знают, но секрет не выдают. Зашли в одну уютную православную церковь, помолились за вечный покой и славу моих незабвенных Валентины Антоновны и Дмитрия Ивановича. Ещё и ещё раз вспомнила, как дедушка любил со мной ходить по тропинке в лес. Рассказывал мне дивные сказки о том, что все деревья слышат и понимают нас, о чем стучит дятел. Немного на мою долю выпало тепла и ласки, поэтому я дедушку не забуду никогда. И дочери наказала, чтобы помнила. Может, кто прочитает эту повесть, вспомните, пожайлуста, доброго человека, который оставил след на всю Вашу жизнь, помолитесь за него и за Дмитрия Ивановича.
      Недолго мама с дедушкой уживались мирно. Приехала, откуда не знаю, их приёмная дочь Ася. Историю её появления в семье Степановых я не знаю. Но у меня сохранилась семейная фотография ещё со дня, когда была регистрация мамы с папой. Три года у них не было детей. Они подали заявление в загс только тогда, когда родилась Таня в 1936 году. Танечке было 7 месяцев, и они пошли в закс. До этого Дмитрий Иванович всячески препятствовал этому браку. Свадьбы никакой не было, просто небольшой праздничный ужин. Навечно осталась фотография того дня. Почему-то лицо Аси выжжено папиросой. Я спрашивала у мамы, что бы это значило.
- Это Дмитрий изувечил. Он был возмущен её беспардонным желанием распоряжаться им. Ася, очевидно, сама метила в невесты и устроила настоящий скандал прямо в загсе.
       И на этот раз она удачно выбрала время, чтобы раздуть пожар. Она приехала днём, когда мама была на работе. Во время войны таких дам я просто не видела:  в элегантном костюме, туфли на каблуках, приличный перманент.
- Дмитрий Иванович, как жаль, что я не застала Валентину Антоновну.
Дедушка как-то притих, воспоминания разбередили свежую рану, и слёзы потекли сами собой. Я постаралась уйти с глаз. Устроилась на кровати в нашей комнате.
      Ася, высказав соболезнование, сказала:
- Вам нужна поддержка, и я останусь у Вас на какое-то время. А это кто у Вас там?
- Это внучка Аннушка.
- А она, эта деревенская серость, тоже здесь?
- Ирина на работе, к вечеру придёт.
- Дмитрий Иванович, Вам бы чайку попить и отдохнуть.
Ася готовила Дмитрий Ивановичу чай, а сама как лиса:
- О, я помню Вашу невестушку «Бо що це? Куди ти лізиш?». Меня просто тошнило от её слов. Я не могла понять, как Дима, такой интеллигентный, воспитанный молодой человек, мог близко подойти к такой деревенщине.
Дедушка отпил глоток чая, поставил стакан и тоже погрузился в воспоминания. Ведь Ася ковырнула самое больное. Он сопротивляся этому выбору сына как только мог, но был счастлив воспитывать внуков и старался приглушить неприязнь к невестке. Ася как ножом полоснула по старой ране.
- Что скажешь, Ася, судьба. Любовь зла - полюбишь и козла.
      Дедушка прилёг, отвернулся к стенке и продолжал дискуссию уже сам с собой. Ася подошла ко мне и шёпотом приказала:
- Выйди на кухню, я здесь отдохну!
Я села на маленькую скамеечку возле печки. Было как-то неприятно, от этой красивой тёти веяло каким-то холодом, хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться. Я вышла во двор, побегала за бабочкой, присела на пенёчек: «Хотя бы мама скорее пришла». Вот и мама идёт.
- Мама, мама к нам какая-то тётя Ася приехала, я боюсь её.
Мы зашли в дом. Ася лежала на нашей кровати.
- Ты що тут розляглась як паночка. А ну-ка, шмалять отсюда.
- Ты мне не указ. Я приехала к Дмитрию Ивановичу и здесь буду жить.
Мама пошла на кухню, зажгла керосиновую лампу, постелила нам на топчанчике, мы поужинали, и мама взялась за свою работу. Каждый вечер она вязала тёплые носки на фронт. Хотя было ещё лето, но бойцов много, и нужно успеть одеть всех.
      Уже на второй день Ася показала свои когти. Мама тоже не лыком шита. Тут начались настоящие баталии. Не только звучали, что называется, отборные  русские слова, но и вихрем разлетались вещи, всё, что попадётся под руки. Дедушка тоже вспомнил старое.
- Деревенская серость, уймитесь же наконец. Смотреть противно.
Дедушка хлопнул дверью и ушёл в лес. Дошло до того, что две женщины вцепились друг другу в волосы. Дело кончилось тем, что мама забрала меня и какие-то вещи и переехала со мной на квартиру.
      Этот дом напоминал общежитие или детский сад. Местные жители приютили эвакуированных с детьми. Детей было много, и мне было не скучно. Сибиряки - это особый народ. Несмотря ни на какие невзгоды по вечерам собирались на гулянки, пели, танцевали. Пристраивались дети всех возрастов, и я не пропускала ни одной сибирской посиделки. Я научилась петь. До сих пор помню песню (больше никогда её не слышала). Это поразительно - забываю, что делала вчера, долблю английские слова - очень трудно оседают. Порой трудно вспомнить русские слова, которые употребляю каждый день, а события детства и даже слова песни помнятся до сих пор.
       Зайдите на цветы взглянуть всего одна минута
       Приколет розу вам на грудь цветочница Анюта.
       Там, где цветы всегда любовь и в этом нет сомнений
       Цветы бывают ярче слов и лучше объяснений.
      Правда, такого детства, как принято, что тебя водят за ручку или кто-то присматривает, как ты гуляешь, у меня не было. Я помню летом 1942  мне уже было почти 4 года. Мама купила мне розовое вельветовое платье. Пошёл дождь, и я после дождя залезла в лужу. Ох и было мне! Меня так избила верёвкой мама, что это осело в памяти на всю жизнь.
      Но я не только не обижалась тогда, но даже не плакала. Может, если бы я заплакала или попросила прощение, сердце мамы смягчилось бы. Так нет же, я, как партизан. И поэтому всю свою обиду, всё напряжение она вылила на меня. Она говорила, что её больше всего злило, что я молчу. Ведь всё-таки ребёнок, а не пискнет. Я даже сейчас помню страшное выражение её лица. Я вам скажу, дети войны – это не дети, это взрослые маленькие человечки-партизанчики, готовые выдержать любые испытания.
      Из этого скученного общежития мы перебрались на новую квартиру. У нас была отдельная маленькая комната. Мама работала на мясокомбинате грузчиком и отметчицей, фиксировала в тетради сколько товара отправили, поэтому отлучиться с работы во время дежурства ей было нельзя. Наша квартирка находилась напротив мясокомбината. И всё же мама по несколько суток не приходила с работы. Зимой холодно, я укутаюсь в одеяло и лежу в кровати. Кто-нибудь из её смены может раз в сутки наведается и всё. Так долго продолжаться не могло. Мама отдала меня в детский дом. Не знаю, почему-то мне там было очень грустно. Если Вы помните, в Анапе я была контужена, и эти последствия были мучительны для меня. Имея сознание взрослого человека, я была чрезвычайно угнетена своей ущербностью. Забьюсь где-нибудь в уголок и тихо плачу. Жду не дождусь, когда мама прийдёт. Мама приходила редко,  спрашивает меня: «Как тебе здесь?» - «Хорошо»,-  а у самой слёзы. «Я соскучилась».
      Помню, она посадит меня в саночки, и мы едем  по мосту через речку. Мост длинный, зеркалом блестят Бия и Катунь. А между ними деревья, наверное берёзы, украшенные белым инеем. Это просто волшебная красота. Переночую и на второй день возвращаюсь. Летом мама меня забрала в нашу коморку. Я свободно одна гуляла на улице.
      Ещё очень интересное событие хочется вспомнить. Дирекция и профсоюз мясокомбината решили послать детей своих сотрудников в оздоровительный пионерский лагерь. Лагерь был в лесу, вернее в тайге. Дети в основном были пионерского возраста и я малявка с ними. Мама напросилась сопровождать и присматривать за детьми. В её обязанности входило следить, чтобы дети были сыты. В лагерь снарядили две бортовые машины. Полдня ехали просекой. Остановились на широкой поляне. Развернули палатки. Развели костёр. Днём было всё замечательно - и игры, и песни, и сольные выступления - тут и я отличилась. Вкусная каша с мясом, чай с пряниками. Все возбуждённые легли спать. Взрослые – мама, одна вожатая и шофер - остались дежурить по очериди у костра. И вдруг вой волков. Все проснулись. Дежурные подбросили дровишек в костёр. Волчья стая была большая и наглая. Шофёр достал какие-то железяки  и начал греметь. Волки отступили. Такую ночь забыть нельзя.
      Мама перешла на другую работу в больницу, и пришлось  поменять квартиру, так как  эта комнатка была для сотрудников мясокомбината. Теперь - в землянку, где жила её подруга с сыном примерно моего возраста, может немного постарше, и ещё одна семья с двумя девочками. Возможно, чтобы вместе пережить. Для многих это необычное, экзотическое жильё. Снаружи холмик, открываешь крышку и спускаешься по лестнице как в погреб. Внутри две небольших комнаты, посередине железная печка. Мне там было хорошо, мы как будто сроднились - все проявляли заботу друг о друге. Если наши мамы были на работе, старшие девочки были за взрослых - и ужин приготовят, и за печкой проследят.
       Мама прослышала, что война близится к концу, и засобиралась на Украину. Что её так гнало не знаю, мне трудно судить. Характер у неё был крутой, может ей хотелось как-то пробраться в Цехановец и попробовать поискать Славика. Я никогда не забуду прощания с дедушкой. Конечно, я часто вспоминала дедушку, но никогда не просилась. Я вообще ни о чём не просила. Что мама скажет - это закон и обсуждению не подлежит. Если иногда случался грех, я чувствовала себя бесконечно виноватой. С рабской покорностью принимала всё. В ненастный осенний день мы подошли к знакомому дому. Палисадник зарос бурьяном, везде сыро, калитка, казалось, покосилась ещё больше. Мы постучали в дверь. Тишина. Ещё раз. Наконец послышался в сенцах шорох.
- Кто там?
- Это я, дедушка!
- Аннушка, внученька моя родная, как же я соскучился по тебе. Иди ко мне,
радость моя. У, покажись, какая ты стала большая!
Я даже на цыпочки привстала.
- Уж куда там барышня! Раздевайся, чайку попьём с медком. Вот у меня и хлебушек есть.
Мама сидела молча, потом словно как обухом по голове:
- Мы через неделю уезжаем на Украину. Пришли попрощаться.
Дедушка словно замер.
 - Как попрощаться? Ты можешь ехать куда хочешь, а внучку я тебе не отдам. Ты молодая, найдёшь себе пару. А для меня это единственная моя радость. Не отдам, что хочешь делай.
- Ладно, пусть побудет у Вас с недельку.
      Мама ушла. Дедушка подбрасывал поленья в печку. Мы сели рядышком на скамейку и смотрели, как весело потрескивали и плясали языки пламени. Дедушка молчал, видно что-то обдумывал. Я смотрела на весёлый танец огня и сама что-то придумывала.
- Дедушка, хочешь я тебе тоже станцую?
И пошла, пошла сибирскую пляску, да с частушками:
«Мы по улице гуляем, хороводы выбираем
Где веселится народ - тут и наш будет хоровод.
Как известно всем подружки мастерицы петь частушки,
И вы парни не зевайте, а девчатам помогайте».
Дедушка был в восторге, он даже сам стал и притопывать и подпевать. Ох, какой это был праздник! Через день пришла мама забирать меня. Дедушка ни в какую. Она ушла, мы пошли в лес побродили. Там белочка-проказница с веточки на веточку прыг-прыг.
- Видишь, спешит на зиму для себя и своих детишек корм заготовить. Там дятел тук-тук-тук, тук-тук-тук - жучков собирает. Он здесь главный доктор тайги.
Полные впечатлений мы возвращаемся домой.
      Мама, поняв, что так дедушка меня не отдаст, решила подать в суд. Суд, естественно, присудил дочь родной матери. Трудно даже передать сцену, как меня буквально чуть не разрывали. Меня это всегда приводило в дрожь. Дедушка скрыл весть, когда получил извещение о гибели отца, чтобы больную бабушку перед её смертью не расстраивать. Он и на похоронах не плакал, но когда забирали меня, он рыдал как ребёнок. Он просил невестку, мою маму: «Ты молодая, ещё найдёшь себе пару, оставь мне Анечку». Меня буквально разрывали с милицией, мама всё-таки забрала. На прощание дедушка дал нам именную ложечку отца с датой рождения и буквой Д. В Златополе мы получили несколько писем от него. Он просил приложить на листок мою ручку, ножку и обвести карандашом. Но вскоре пришло письмо, что  Дмитрий Иванович умер в возрасте 69 лет. Я думаю, что меня так, как он, никто не любил, разве что теперь моя доченька.
      Хотя дорога в Бийск была полна приключений, так скажем, не для слабонервных, но и возвращение на Украину не менее драматично. В то время решиться на путешествие через всю огромную страну - дело очень рискованное. Посидели на дорожку. Вылезли из своей берлоги мальчик Петя и две сестрички, молча провожали нас. В глазах была глубокая тоска - не свидимся больше никогда. Наша землянка была неделеко от станции. Мы пешком дошли до вокзала. А дальше как? Ответ пришлось ждать больше суток.
      Отправились мы в путь, наверное, в декабре 1943 года или в начале 1944 года. На дворе сибирский мороз. Я промёрзла и не на шуточку заболела. Ждать какой-то пасажирский поезд нереально. Многие отчаялись и решили устроиться в товарном вагоне. В то время в некоторых товарных вагонах устанавливали железные печки цилиндрической формы  с поддувалом и дверцей, под днищем пол выстлан жестью, труба для дыма выходила на крышу. Их называли по-разному «буржуйки», «теплушки». Состав предположительно должен двигаться на Запад. Многие вагоны чем-то загружали, но 2 или 3 остались пустыми и были оборудованы такими печками, возможно, специально для перевозки людей. Народ двинулся, и мы за ними. Запаслись углём,  растопили печку и, кажется, поехали пши-та-та-та-та.
      Мы заняли место в уголочке. Я совершенно разболелась - высокая температура. Мама напоила меня чаем с мёдом. Уснули. Утром проснулись - кто-то снял с меня валеночки. В вагоне были в основном молодые парни и ещё две женщины с детьми. Поискав вокруг валеночки, мама с ужасом обнаружила, что их нет. Одна женщина ей тихонько шепнула:
- Тот парень снял.
- Сыночки, что ж вы делаете? Зачем вам детские валеночки?
 Она плакала.
- Вы же видите, Анечка совсем разболелась. Смилуйтесь ради Бога. Как же я её на улицу выведу?
Мужчина старший по возрасту и, видно, бывший у них за старшего приказал:
- Верни, корыш.
Тот крепко выругался и вернул. Мама натянула на меня валеночки, и на следующей остановке мы перешли в другой вагон. На другой день  мама решила проведать ту женщину, которая подсказала, кто стащил валеночки, но её не было. Поползли слухи, что в том вагоне была банда. Они вырезали всех «чужих», и на остановках воровали всё, что приглянётся, и загружали свой вагон. Наш вагон только наблюдал со страхом, как они орудовали. Наконец на одной из остановок вся команда выгрузилась со своим довольно-таки солидным багажом. Все в нашем вагоне облегчённо вздохнули. 
      Во время движения поезда все кружочком садились вокруг печки и собирали вшей на воротниках, рукавах платьев или кофточек и бросали на печку. Они только щёлк-щёлк. Если пальцы в волосы полезут, обязательно что-то поймают. Сейчас не знают, что это за насекомое, а тогда голова, воротники всё было облеплено.
      Едем с надеждой, что продвигаемся вперёд. Но, к сожалению, это не всегда так. График движения товарного состава совершено не похож на график пассажирского поезда, где Вы точно знаете, в какое время на какой станции Вы будете и куда собственно Вы едете. Здесь вам известно примерно направление – на Запад, но зигзагами. Состав, может быть, должен завернуть куда-то в сторону, дозагрузиться, встать на определённый путь. А это значит, вас будут катать взад и вперед. При этом паровоз подтянет вагоны вперёд, и по всем сцеплениям пробежит бах-бах-ба-бах. Дальше поезд не движется, он немного постоял, а теперь в обратную сторону. И так несколько раз, потом передвинули весь состав на запасной путь. И стали на сутки-двое... Словом, время не регламетировано. Наконец, выбираемся на зелёный свет. Ту-ту - весело подаёт сигнал паровоз, кажется, едем. Но впереди какой-нибудь разъезд. Остановочка, ждём встречного. Сколько - никто не знает: может час, а может и полдня. К такому ритму все относятся спокойно, без паники. У кого-то картишки нашлись и режутся, не следя за временем. А кто-то сосредоточенно выискивает вшей и на печку. Ночью все мирно спят.
      Но как-то просыпаемся утром - поезд стоит. Может быть, остановка. Но что-то долго стоит. Решили посмотреть, что за станция. Выглянули - степь. Чтобы осмотреться поближе, вылезли из вагона. Ничего не понятно. Три последних вагона, в том числе и наш, стоят в каком-то тупике на разъезде и вокруг ничего. Вдали виднеется сторожевая будка железнодорожника, в которой дежурный стрелочник и всё. Словом, приехали. Как из этого тупика выбраться, в какую сторону податься, неизвестно. Ещё, слава Богу, наши первые попутчики сошли раньше, иначе могли бы запросто использовать нас для закуски. Мама пошла со мной к путейщику спросить, как отсюда выбраться. В будке была пожилая женщина.
- Благослови Вас Господи, не подскажете, как нам отсюда выбраться?
- До первой станции 18 км. Здесь редко останавливаются поезда.
Я ещё не поправилась, ещё температура - такую дорогу мне не преодолеть. А мама с чемоданом и узлом. Женское сердце не могло просто так сказать «Ничем не могу помочь. Как часто водится – спасение утопающих дело самих утопающих». Она приняла нашу проблему с пониманием и желанием помочь.
- Посиди возле печки, деточка, может мне удастся остановить хоть что-нибудь. Если паровоз, полезете?
- Полезем. Нам приходилось и на бензоцистернах ездить, и чего только мы не пережили.
      Мама рассказала ей нашу историю. Женщина сочувствовала нам.
- Через час пройдёт паровоз, на котором помощник машиниста - мой племянник. Он остановит, зайдёт ко мне, я тут кое-что передам сестре, а вы по лесенке залезайте в бункер. Так быстро и доедите до станции. На первой станции не слезайте. На второй будет большая станция, может повезёт сесть на пассажирский поезд.
      Через час появился вдали один паровоз. Он остановился напротив сторожки. Прытко соскочил молодой парень Витёк.
- Здравствуй, Витёк, помоги добраться до станции этой мамаше с ребёнком.  Пешком им не дойти, а другие поезда здесь не останавливаются. Можно год ждать.
- Пусть залезают в бункер, но это что к чёрту в пасть.
- Ничего, сыночек, мы ко всему привыкли. Только бы уехать.
      Мама полезла по металлической лестнице, закинула чемодан и узел, потом вернулась за мной. В задней части бункера было углубление. Мы устроились на чемодане. Ведь уголь сырой. Пристроились, рады такой удаче. Подаёт сигнал наш паровозик, и дым валит прямо в лицо. Не спрячешься, разве что воткнёшь лицо в узел, и сажа запорошит тебя не ровным покровом, а каким-то полосатым. Через каких-то полчаса, а может и час, кто его знает, паровоз остановился около водокачки. Слезли мы с бункера паровоза, истинно, что черти полосатые, даже на вокзал зайти страшновато - напугаем людей. Обмылись, как могли, у водокачки, вернее, развезли сажу по лицу, и пошли во внутрь вокзала счастья пытать. Нас таки люди сторонились. Мама усадила меня возле одной старушки, сняла с меня пальтишко, вытрусила на улице, обтрусила свою фуфайку, набрала в бутылку воды, насколько можно было отмыла лицо и руки. Вытерла полотенцем - вроде бы ничего, на людей похожи.
       Стала пробираться к кассе. Подошла очередь - билетов на Москву и на Киев уже нет. Но скоро должен проходить поезд на Москву. Мы вышли на перрон, пристроились в очередь. Мама на всякий случай приготовила какие-то деньги. Посадка - трудно подобрать сравнение, чтобы было понятно. Не знаю, каким чудом мы залезли, сказался, очевидно, большой опыт. Проводница, как настоящий многоборец, вся, что называется, в мыле, помахав флажком и, наконец, закрыв дверь, вытирала пот, который градом катился по её лицу. Она оглянулась и тут увидела нас в тамбуре.
- А Ваш где билет, гражданочка?
Мама в слёзы:
- Мы уже два месяца едем и никак не можем выбраться.
- Прийдёт контролёр, что я ему скажу?
- Мы в вагон не пойдём, здесь будем.
      Мама рассказала ей всю нашу историю, что в первый день войны она потеряла сыночка, и он каждую ночь ей снился в Бийске, больше она не могла терпеть и решила всё-таки ехать. А может, удастся разыскать. Сердце женщины смягчилось, и она разрешила нам ехать в тамбуре. Это вы представляте, две чугунных плиты, скреплённых посередине болтом, что позволяет составу двигаться не только по прямой линии, но и по дугообразной. Мы уселись на чемодан в уголочке. Мне трудно образно объяснить так, чтобы каждый представил, какое это место. Поэтому, я думаю, лучше если каждый по своему воображнию вспомнит, как ему приходилось переходить из вагона в вагон, и там на связках не только слышно шум колёс, но и видно, как они мелькают. Не знаю, что помутило мне мозги - то ли ритмичный грохот, то ли мелькание колёс, но мне стало дурно. Мама наклонила мою головку над дыркой, где видны были колёса, и меня вырвало. В это время приоткрылась дверь и заглянула проводница.
- Ну как вы тут?
- Анечке совсем плохо.
Тусклый свет в тамбуре ещё не давал полного впечатления, как я выгляжу, но всё же проводнице показалось, что вид у меня больной.
- Проходите в вагон, я вам подыскала место в моём купе.
      Это было совершенно неожиданное спасение для нас. На свету я была серозелёного цвета и внушала опасение, а вдруг это маленькое, пока ещё живое существо, сыграет злую шутку - отправится в рай, и это будет грех и на её душе.
- Проходите сюда в моё купе.
Она уложила меня на нижнюю полку. Потуги к рвоте продолжались. Она дала мне миску. Мама склонилась над моей головой. Через какое-то время я успокоилась и уснула. Мы благополучно доехали до Москвы. Прощаясь, мы не знали, как благодарить добрую проводницу. Мама давала ей деньги, но она не взяла.
- Вам ещё долгий путь - пригодится. А ты, Аннушка, будь здорова и живи долго-долго.
      Из Казанского вокзала мы перебрались на Киевский. И тут уж мама решила непременно дождаться пассажирского поезда на Одессу. Но вначале она пошла узнать о возможности остановиться в комнате матери и ребёнка. Я произвела довольно глубокое впечатление на регистратора. Посмотрев на нас внимательно, она предложила нам дегтярное мыло и пройти что-то вроде санобработки. Такие пассажиры с детьми были нередкостью, и если всех пускать в комнату отдыха с питомником вшей, естественно, всё так расползётся, что и москвичам достанется.
      Мы намылись в душевой, что-то мама постирала. Представляете, какой груз мы с себя сняли. Вот уж истинно где подходит поговорка: как на свет народились. Мы устроились на одной койке и по-настоящему отдохнули за долгое, долгое время. Билет на поезд Москва-Одесса нам обещали через день. Мама сходила в магазин, купила мне новое пальтишко, платье, резиновые ботики. И себе кое-что - всё-таки приближаемся к цели, как бы не напугать родственников.      
       Как мы ехали в нормальном пассажирском вагоне? Ничего не помню. По всей вероятности всё было без происшествий. На станции Новомиргород поезд стоит 2 минуты. Мы успели сойти. На дворе ранняя весна. Моросит дождичек. Никакого автобуса до Златополя нет. Мама, походив вокруг вокзала, решила всё же выбрать единственно возможный способ добраться до Златополя - пешком. Я в резиновых ботиках, мама в кирзовых сапогах и вперёд. Люди, привычные ко всему. Так и вспоминаются слова песни «Нам нет преград ни в море, ни на суше». Но всё-таки надо заметить с украинским черноземом на тот момент я была ещё не знакома. Это вязкая субстанция, если чуть приостановился, она засасывает тебя и буквально стягивает с тебя обувь. Конечно, мама намучилась со мной. Две руки у неё заняты, поддержать меня нечем. Мой ботик остался в грязи, и нога, так получилось, сама вступила в грязь. Мама поставила чемодан и узел на прошлогоднюю траву. Кое как вытянула меня из грязи, обтёрла ногу и  всунула мокрую в ботик. Выбрались на поле, где был прошлогодний бурьян, и  ноги так не вязли.
      Мы добрели до Златополя. Сели, перекусили что было. Походили по базарной площади, которая в центре Златополя. Здесь же красивая церковь, только сейчас в ней был какой-то склад. Мама нашла подводу только до Листопадово.
- Сідайте, будь ласка, хоть трішечки вас підвезем. Дуже шкода, але з Лип’янки нема сьогодні людей.
Привітливо хлопотала біля нас молода жіночка, она посадила мене поперед себе, мама сіла позаді.
- Ппру-гей ца бе поїхалы. Може ти, дівчинко, якусь пісню знаешь, то буде веселище їхать.
      Я, конечно, всегда готова. Слабеньким голосочком что-то запела, и мы поехали. Между Златополем и Листопадово было озеро. Мы проехали мост и ещё немного, и нужно покидать нашу приветливую женщину и дальше идти пешком километров 9, а если считать до самого дома, то и 10. Мама взяла наши пожитки, и мы пошли. Сколько глаз видит - кругом степь. Серое небо сливается с серым полем. Возле дороги кое-где пробивается зелёная травка. Впереди должно быть два оврага. Дойдём до одного – это будет половина дороги. Перейдём второй, там уже совсем близко. Мы часто отдыхаем. Мама строит планы на будущее.
- Приедем, ты останишься на какое-то время или с дедушкой Матвеем, или у тёти Усти, или у тёти Моти, а я поеду в Цехановец, поищу Славика. Он мне каждую ночь снится, что зовёт меня.
- Может ты и папу там найдёшь, скажешь ему, я очень соскучилась за ним.
- И папу приведу, и Славика и будем снова жить вместе как прежде. А сейчас нужно идти побыстрее. Да смотри, наступай на травку, чтобы ботик снова не утонул.
Это я уж хорошо запомнила.
      Где-то поздно вечером мы добрались до хатки деда Матвея. В маленьком окошке горел слабый свет. Мама постучала.
- Хто це там? Кого нечиста носить так пізно?
- Це я, тату, Ярина з внучкою твоєю.
Дверь открылась. На пороге стоял невысокого роста дедушка в широкой полотняной рубашке. Лицо его не засветилось радостью, как это было, когда меня встречал Дмитрий Иванович. Он тихо, монотонно пригласил нас:
- Ну, заходьте, якщо явились.
- Тату, а де ж моя ненька?
- Параска вже два роки, як померла. Не діждалась, коли німця прогонять.
Ви тут лягайте на лежанці, а я поліз на піч.
Мама  пошла на улицу, вытянула ведро воды из колодца, обмыла меня и себя, и мы легли спать. Я хоть была ещё маленькая, но всегда очень остро чувствовала, как ко мне относятся. Я понимала, что я здесь не нужна, вспоминала разговор с мамой, что она собиралась оставить меня у дедушки или у тётей и мне стало страшно. Я долго не могла уснуть...
      Нельзя судить строго дедушку Матвея. Они пережили страшное время, и эта печаль ещё долго оставалась с ними. После войны кругом разруха, самим есть нечего, а тут ещё два рта. Не каждый имеет представление о сельском быте послевоенного украинского села. На селе только женщины и старики. Никакой механизации, всё вручную. Дедушка вставал рано - раньше солнышка. Долго молился, завтракал и шёл в поле. Я поднялась, когда солнышко уже во всю играло своими лучиками. Был прекрасный тёплый день. У дедушки был огород возле дома и поле. Чтобы посмотреть огород и сад, нужно спуститься с пригорка. Там протекала небольшая речушка. В прозрачной воде часто можно было увидеть, как копошатся угри - это рыбки без чешуи, похожие на небольших змеек. Их несложно ловить, они очень вкусные. Мы спустились с мамой, она поймала штук 10 угрей и приготовила превосходный завтрак.
      Потом мы пошли на дедушкино поле по так называемой улице Перегоновка. Мы прошли немного на Запад, поднялись по тропинке вверх, и здесь было дедушкино поле. Не знаю сколько, может соток 50, может больше, может меньше. Сами понимаете, какой у меня тогда был глазомер. Помню точно, что большое. В уголочке этого поля стояла хибара – не знаю, как ещё назвать, может избушка. Прямо-таки игрушечная - соломой накрыта, маленькое окошко,  перекошенные двери. Мы постучали. Открыла нам старшая мамина сестра Нилка. Она там жила с дочерью Дусей. Позже я узнала, что она сбежала с красноармейцем без родительского благословения, и ей этого не простили. Поэтому, когда её мужа убили и ей некуда было пойти, в дом её дедушка не пустил. Разрешить ей построить хатёнку на краю его поля было верхом снисхождения с его стороны. Мама к ней со слезами:
- Сестричко, як це ти тут живеш?
- О це так и живу. Сама зліпила цей курінь. Воно не зовсім по людські и двері на роскаряку, и віконце насілу зліпила. Та заходь, не бійся.
Внутри была небольшая печка, на которой они спали вдвоём с дочерью. Расстояние от окна - буквально 1 метр.
- Це спасибі, що батько дозволив тут оце зліпити, то ми й перезимували. А там якось воно буде.
      Скоро пришёл дедушка. В то время у него не было коня, он попросил у соседа, чтобы вспахать землю и посеять рожь и пшеницу. Мама пошла помогать дедушке. А я, немного поиграв с Дусей (она моя одногодка), вернулась домой. Мне просто не терпелось ещё раз спуститься к речушке и понаблюдать за рыбками. Я прибежала домой и прямиком с горки вниз. Над прозрачной водой склонилась плакучая ива. Её косы с лиловыми нежными листочками отражались в прозрачной воде. Сюда-туда шныряли головастики и угри. Я в воду старалась не лезть - запомнился урок на всю жизнь, когда промочила платьице в луже. Но наблюдать за этой бурной жизнью готова была целый день.
- Що ти там робиш, Ганю? Пішли до хати.
      На прігорку стояла висока струнка жінка в білій кофті, широкій довгій спідниці (юбке), повязана білою хусткою. Солнце освещало её, и, казалось, она сама отражает солнечный свет. Это была невестка Дуня, жена старшего маминого брата Сергея. Сергей не вернулся с войны. Дуня осталась жить с дедушкой через сенцы в другой половине хаты. Тітка Дуня угостила мене смачним українським борщом с фасолькою. Она всегда говорила со мной ласково. Мне так не хватало этого обращения. Дедушка Матвий не ругал меня. Он просто не замечал меня, почти не обращался ко мне. Мама отдавала мне то, что получила сама в детстве от родителей. Иногда, конечно, я получала по заслугам, но часто на мне возмещались все неурядицы. А на ком же ещё разрядить всё накопившееся? Только на своём.
      Как-то в воскресенье мы пошли на хутор к маминым сёстрам Усте и Моте. На меня надели лучший костюмчик – тёмно-синяя юбочка плиссе и кофточка с матросским воротником. Я резко отличалась от местных детей, и меня дразнили «паняночка». Хотя, Боже мой, вы же знаете, какая я паняночка. Хутор находился особняком, но так же, как и вся Липьянка, вдоль реки. Но если по всему селу хатки выстроились с двух сторон вдоль речки, то на хуторе только по одну сторону, где-то не больше 10 домов. Тётя Устя лежала больна в маленькой комнатке. Нас встретила её дочь Нина.
- Проходьте, тітко Ярыно. А це Ваша донька - та яка вона тщедушна, аж світеться. Но нічого, на сільських харчах швидко справиться.
- Ярино, іди до мене –почувся голос десь із глубіни. - Оце бачиш  я злягла. А Ніна щодня зранку до пізньої ночи в колгоспі на полі то сіють то полють. Та не знать за що - за палочку на трудодень.
      Сёстры долго беседовали, я выбежала на улицу. Возле дома цвели вишни.  Всё белым-бело, красота сказочная. Я спустилась по тропинке через сад - здесь уже набрали цвет яблони, груши, но внизу был совсем узенький ручеёк - ни рыбок, ни головастиков, и я быстро вернулась в дом. Нас угостили пампушками с маком. Это круглые булочки, сверху поливаются растёртым с сахаром маком. Маковое молочко имеет специфический приятный вкус.
      Через дом жила старшая сестра мамы Мотя, которая вынянчила её. Мама всегда это помнила.
- Мотя, сестричко моя, ненька моя.
Обе обнялися та залилися слезьми. Війшов Микола. 
- Здорово Ярино. Чи надовго сюди явились? Це з тобою оця паняночка? Мотря, іди, там порося кричить, їсти просить.
- Посидьте, я зараз повернусь. Пообідаєм разом.
- Та ти не турбуйся, ми були у Ніны, наїлися доситу. Та вже додому треба іти.
Мама взяла меня за руку, и мы пошли домой. Мама не удержалась, она расплакалась по дороге.
- Не на кого мне тебя оставить. Не нужны мы здесь.
     Мама старалась помогать копать и садить огород. Я тоже копошилась там. К Великодню з усим управились – побілили  хату знаружи и внутрі, підвили сажою. Долівку мама змазала замісом глини з свіжим коров’їм кізяком, і долівка прийняла колір хакі. Потім все притрусила зеленою травою - осотом. Така традиція - перед Великоднем обов’язково білити и внурі та  знаружи. Тітка Дуня на всіх напекла розкішні паски. Ми покрасили яйця. Під образами засвітили лампадку. Вся комната наполнилась каким-то необыкновенным духом святости. В полночь мы пошли в церковь на другой стороне села через мост на всенощную. Церковь была просто забита людьми. Я первый раз выстояла всю службу и видела крестный ход и как святили куличи и яйца. Церковное песнопение очень глубоко запало в душу. К сожалению, очень долгое время мы лишены были этого блаженства.
      Как только потеплело, меня отправили спать на чердак сарая. На украинском языке это называлось клуня - там хранились продукты на зиму, а на чердаке -сено. Запах сена - просто завораживающий, и видно ночное небо. Звёзды, кажется, смотрят на тебя, и мы переговариваемся. Мне тогда часто снилось, что летаю с планеты на планету. Да так ясно видела сон, что и теперь помню. Теперь как-то сны не запоминаются. Иногда и светлые, красивые цветные сны снятся. Но встаю и, как говорится, куда ночь туда сон. А тогда под влиянием снов меня манило небо, хотелось стать лётчицей. Наверное, это слишком рискованно, и поэтому мне было ниспослано много испытаний, сделавших мои детские мечты неисполнимыми.
      Незаметно время пробежало и наступила жатва. Жали пшеницу, рожь косой или серпом, вязали снопы и ставили один к одному, т.е. скирдовали. Иногда я ходила с дедушкой в поле. Помощи от меня было мало, а мама помогала. На тележке привозили домой снопы. Во дворе был ток. Очищалась земля, вокруг ставили снопы, и дедушка молотил т.н. ціпом. Это две палки, на концах проделаны дырки, через которые протянута петля из ремня. Поднимаешь длинную палку - короткая описывает круг, опускаешь - она с силой ударяет по колосьям, и зерно освобождается. Зерно просушивали и провеивали. Что-то стелили на землю, ведро с зерном поднимали кверху, зерно сыпалось на подстилку, а шелуху ветер сносил в сторону. Вечерами мололи на жерновах. Принцип такой: камень вручную вращали, и зерно попадало между двумя камнями - получалась мука. Жернова находились на широкой лавке-скамейке в той же небольшой комнате, где жили и было, собственно, всё: и кухня, и столовая, и спальня...
       Дедушка Матвей всегда был в работе. Маленький, худенький в соломенной шляпе, домотканой рубашке на выпуск, подпоясан матерчатым поясом, он походил на украинского батрака, которого видим на картинках. Вставал всегда рано на рассвете и под образами, т.е. иконами, долго молился, выпивал рюмочку (по-украински чарочку) самогонки c перцем и, ещё раз перекрестившись, шёл на улицу.
      Я была сам себе командир. Гуляла в саду, спускалась вниз к речке. Там были  целые плантации конопли, а наркоманов не было. Эту коноплю дедушка срезал, потом замачивал, в общем процесс длинный. Из неё пряли нитки и ткали полотно. Собственно, всю одежду и подстилки-рядна делали из конопли. Рядна ткали из цветных ниток, очень красивый орнамент. Станок находился в комнате через сенцы у невестки тёти Дуни. Я часто заходила к ней, смотрела, как она ткала. Она угощала меня украинским борщом из русской печки да ржаным хлебом. Печь топили соломой, и, когда достаточно нагреется, пепел разгребали и тесто выкладывали часто просто на капустный лист. Такого ароматного, вкусного хлеба я нигде никогда не пробовала. Тётя Дуня была доброй, мягкой, и я с удовольствием играла у неё.
       Осенью мы неделю жили у моей двоюродной сестры Нины, помогали ей свёклу собирать на колхозном поле. Иногда меня брали на уборку свёклы. У каждого была какая-то норма. Я помню поле - ни конца, ни края не видно. Работали с утра до самой ночи. Свёклу копали, обчищали и складывали в большие кучи. Подъезжали бортовые машины или подводы, мама с Ниной грузили, и свёклу увозили на завод. Нужно было управиться до первых заморозков.
       После уборки свёклы глубокой осенью - время свадеб. Нина выходила замуж. Обряд украинской свадьбы - очень интересный. За свою жизнь я была на многих свадьбах, но на традиционно украинской пришлось побывать только один раз. Как правило, свадьбы начинались на Покров 14 октября. Как сказано в пословице: «Покрова накрыли траву листьями, землю снегом, воду льдом, а девчат - венчальным венком». Некоторые детские воспоминания - очень чёткие. Словно вчера было, вижу, как по улице Перегоновка, где жил дедушка Матвей, шли девчата парами в национальных костюмах, на голове у всех веночки с разноцветными лентами, все в вышитых кофтах, вышитых безрукавках, длинные юбки и вышитые передники - очень красивое шествие. Шли к дому невесты и всю дорогу пели протяжные украинские свадебные песни. А дети, в том числе и я, бежали вприпрыжку рядом. Жених Антон, очень красивый, как Апполон, и Нина сели в центре большого стола, и меня посадили рядом. То-то гордости во мне было, не передать. Заиграла гармошка, и я вышла плясать и петь сибирские частушки и разные песни.
На завалинках, в светёлке иль на брёвнышках каких,
Собирали посиделки пожилых и молодых.
При лучине ли сидели иль под светлый небосвод –
Говорили, песни пели и водили хоровод.
А играли как в Сибири! Ах, как игры хороши.
Словом, эти посиделки были праздником души
      Мне тогда было 6 лет. Все удивлялись, что такая маленькая девочка так бойко поёт и пляшет. Вернулась я на своё место, и здесь, как водится, всем налили по полной чарке самогонки. Всё внимание на молодых и на меня и кричат: «Пей до дна». Самогонка очень противная, как мне показалось, но я выпила. И через какое-то время отключилась. Меня вытащили из-под стола. Так сложилась моя жизнь, что выпила на той свадьбе первый и последний раз.
      Недели через две я заболела. День лихорадит, температура поднималась выше 40, два дня - ничего. За какое-то время совсем дошла, кости да кожа, вся пожелтела. В селе никакого врача нет. Мама нашла то ли фельдшера, то ли знахаря, не знаю. Только он осмотрел меня - кости да кожа, вся жёлтая, посмотрел живот - селезёнка выступает.
      «Ну что ж – говорит – сами видите. Готовьтесь, здесь ничем не поможешь».
Мама пошла за тётей Мотей. Она всегда была для неё самой близкой. Я лежу на лежанке, они сидят рядом, шьют полотняную рубашку на смерть, да причитают. Правда не в полный голос, но я слышу, а сказать ничего не могу.
- Ой ти  племяничко, квіточка наша, та не оставляй своєї неньки, бо окрім тебе у неї нікого немає.
- Боже милостівий, зглянься над моєю дитиною, не забырай її до себе.
Временами у меня температура была 42 градуса, и перед глазами мелькали всякие чудовища, а голоса я слышала.
      На другий день дедушка Матвій позвав попа. Мама пішла шукати підводу до  Златополя, а я лишилась одна з батюшкою та Дідом. Піп помолився наді мною та  сів  за стіл з  дедушкой. Випивают за упікій души грішній. Я все чую, а перед  очима  черті  вітанцьовують, то на двері, то на стіл поміж чарками скачуть. Дедушка жалуется:
- Оце антіхриста привезла Ярина и клопіту наробила. Чи воно мені треба?
Наконец мама пришла со спасительной вестью. Она нашла где-то подводу, и повезли меня в район в Златополь в больницу. Больше мы в Липьянку не вернулись. Дали мне хину, акрихин и малярия постепенно меня бросила.
      В начале 1945г. я помню, как поступила помощь от американцев - конфеты подушечки, я чуть не объелась.
      Не успела я толком поправиться от малярии, тяжело заболела мама. У неё был менингит. Её положили в больницу, а меня двоюродный брат Христофор увёз в Липьянку. При этом сказал, что титка Ярына в тяжёлом состоянии, может не выживет.
      Это не на шутку всех испугало - а кому останется это дитя? Тётя Мотя была добрая, но очень покорная жена. Она украдкой кормила меня, но когда увидел её муж Николай, что я пью молоко, вырвал у меня кружку. Он вообще был крайне жестокий человек. Через дом жила другая мамина сестра Устя с Ниной и зятем. Им тоже я была ни к чему, и они не пригласили даже поесть. Между домом тёти Усти и Моти тоже появился родственник. С фронта вернулся брат Нины Иван, женился на соседке Светлане. Пара была просто загляденье. Он высокий, статный, черноокий, чернобровый, чуб - что смоль и очаровательная улыбка, а Светлана вся беленькая - русая коса до пояса. Словом пара, только в кино сниматься.
- Что, сестричка, мимо проходишь. Заходи, гостьей будешь.
Меня угостили. Иван немного развеял мою тоску. Выходя из хаты, я заметила матрас сушился. Причину я поняла сразу. После узнала, что Иван вернулся после войны контуженный и жил он недолго, через 5 лет умер.
      В хате тёти Моти я встретилась с насквозь пронизывающим взглядом Мыколы и решила, только рассветёт, пойду сама в Златополь. Спать легла на своём любимом месте на чердаке. Запели петухи. Я немного понежилась, тихонечко слезла по лестнице. Прохладный свежий воздух взбодрил меня, и вприпрыжку я поскакала прямо по дороге. От хутора через всё село было километра 3, а то и целых 4, потом поворот и снова прямо. Главное - правильно повернуть, а там уже не заблудишься. Ещё были сумерки, но птичий хор - представляете на рассвете в конце мая - разбудил во мне чувство радости, бодрости. И я так вприпрыжку проскакала мимо дедушкиного дома. Внезапно остановилась. Восток словно горел розовым пламенем. По небу плыли лёгкие  облака, окрашенные лучами солнца в оранжевый и розовый цвет, выглянуло солнышко. Картина просто сказочная. Постояв немного, к дедушке Матвею я не решилась зайти, а дальше пошла более степенно. Вот и поворот, теперь прямо 10 км. до Златополя. Сколько глаз может охватить зелёное изумрудное поле, усеянное мелкими капельками росы. Я вспомнила моего любимого дедушку Дмитрий Ивановича, он мне говорил: «Это лучики солнца зажигают маленькие капли воды в бриллианты. Их нельзя трогать, ими можно только любоваться».
«Дедушка, дедушка! Где ты? Посмотри, как много бриллиантиков! Как замечательно высоко в небе поют птички!»
      Солнце высоко поднялось, бриллиантики погасли. Жаворонки успокоились. Я прошла только первый овраг. Идти стало скучно, да и устала порядком. По правую сторону - электрические столбы. Десять пройду, немного присяду, ещё десять - так и продвигалась. Точно знаю, когда пройду второй овраг - будет половина. Когда прошла половину, достижение цели показалось более ощутимым. Подхожу к Листопадово. Теперь уже не так далеко. После этого первого самостоятельного похода в 6,5 лет мне было не страшно идти куда угодно ночь, полночь, через поле, через лес я шла совершенно без страха. Прошла Листопадево, мост -начинаю думать:
- Куда же мне всё-таки идти? Вначале пойду в больницу к маме. Это на противоположной стороне посёлка.
     Пришла в больницу. Села возле корпуса и жду не знаю чего. В палату не пропускают - инфекционное отделение. Проходила врач Осмиловская Галина Сергеевна, подошла ко мне, спрашивает, что я здесь ожидаю.
- Я пришла к маме, хочу её видеть. Куда дальше идти не знаю.
Галина Сергеевна зашла в корпус узнать, как мамино самочувствие.
- Мама выйти не может. Пойдём ко мне. У меня своих две дочери, тебе не будет скучно.
Я согласилась.
       Я у них была 1,5 месяца, пока мама не поправилась. Очень хорошо мне было там. Меня ни в чём не обделяли. Я часто ходила к маме, но она долгое время была без сознания. У неё был менингит в тяжёлой форме. Тогда только появились антибиотики – пеницилин, стрептомицин. Когда достали, и ей стали вводить, дело пошло на поправку. Самое интересное, 23 июня я пошла к маме, и она первый раз вышла ко мне. Ну, значит, скоро поправится. А 25 июня по радио транслировали парад Победы. Все радовались, Галина Сергеевна сказала:
- Давайте и мы, девочки, отметим этот праздник.
Мы с радостью.
- Давайте, давайте!
У Галины Сергеевны был патефон. Она включила музыку, и мы вначале промаршировали, как на параде. А потом - кто стишки, кто песни. Младшая дочка, Надя, была примерно моего возраста, а старшая, Оксана, возможно, года на три старше. Мы устроили настоящий детский концерт. Я много песен знала: «Раскинулось море широко», Сибирские частушки и даже куплет Гимна Советского Союза. Галина Сергеевна приготовила нам подарки, что совсем не было в традиции того времени. Я в первый раз почувствовала себя ребёнком.


Очень прошу каждого читателя, если Вас тронула эта история моего военного детства, оставьте рецензию.