( А было это в ночь с 30 апреля на 1 мая)
Трижды прокричал за окном Ворон. Приглушила ночь зарево огней над Невским проспектом, и уже в трех домах от него было темно.
И небо, если бы не тучи, было бы со-всем, как за городом, – тихое, ночное, не подпаленное огнями большого города.
Настолько большого, что иные государствишки, тонули в нем, как ведро в колод-це.
Это был час, когда Санкт-Петербург засыпал.
Закрывались двери во всех храмах, смеживали сонные глаза дети, и уставшие взрослые, навоевавшись за день кто с чем, а кто с кем, засыпали.
И только в монастырях да на монастырских подворьях еще звучали святые молитвы. Но, видимо, их все еще было не-достаточно, чтобы защитить весь Город, весь его многомиллионный люд.
Потому, что именно в этот час возникало в Городе некое странное шевеление, невидимое и не очень различимое поначалу даже на слух, но явное.
…Началось все со Старой Башни на Васильевском острове.
Тихо дернувшись, скрипнув, словно древний арифмометр, запустила она свои колдовские цифры по таким орбитам и так искусно, что мог бы позавидовать ей самый изощренный изобретатель космических спутников, неусыпно – денно и нощно – шпионящих за жизнью на маленькой нашей Земле.
И как только вступили в свой магический танец цифры на стенах Башни, вдруг проступившие на ее красных кирпичиках, именно в этот час и в эту минуту проснулось и пришло в движение все то видимое, но неподвижное, на что глазели днем отдыхающие горожане и туристы, во что тыкали указательными пальцами, над чем смеялись и во что бросались железными монетками, чтобы отколоть от чьего-нибудь чужого и себе кусочек счастья.
Вообще-то, принято считать, что жизненное предназначение Старой Башни, которую сложили, как говорят, во внутреннем дворике дома номер 16 по 7-й линии – а на Васильевском острове, как известно, со времен Петра Великого улицы называют "линиями", – сложили из крепкой плинты, без окон и дверей, пронумеровав предварительно каждый кирпичик, так вот, принято в нашем питерском народе думать, что назначение ее совсем иное.
Полагают люди, что существует эта Башня только для того, чтобы охранять их покой и приносить обездоленным да обиженным счастье.
Иначе, почему же охраняют эту Старую Башню мифические грифоны с золотыми крыльями?
И кто-то даже видел, как перед полуночью эти могучие львы с орлиными очами облетают Санкт-Петербург охранным кругом и только после этого возвращаются на свои пьедесталы, чтобы уберечь от-ходящий ко сну Город от всяческих бед.
И я видела, как летят над Городом эти каменные полупризраки-полузвери на своих золотых крыльях в тяжелом жутком полете, от взгляда на который стынет кровь в жилах, а оторваться трудно.
Да…
Но это было по телевизору. А кто верит нынче телевизору? Разве что дети. Но они ТВ редко смотрят. Впрочем, как и взрослые.
Я вот включила однажды, а там два мужика сквозь слезы делятся между собой страданиями от неразделенной любви к таким же, прости, Господи, мужикам!
Рассказывают и оба плачут.
Сплюнула я, да выключила.
Чего же на нечисть глазеть?
Потом через какое-то время снова включила. И тут увидела этих василеостровских монстров, которых называют грифонами, да еще и счастья от них ждут. И покоя.
А какой уж тут покой, когда видишь, как летит к нам на Фонтанку из василео-стровской подворотни парочка каменных чудищ и, того и гляди, рухнет прямо на дом!
Да…
Тем более, что куда как ближе к нам есть свои "грифоны".
С золотыми крылья-ми.
И сидят они у Банковского мостика через Екатерининский канал, и держат они этот мостик в своих мощных зубах.
И нет у них ни хищных клювов, коим должен бы обладать гриф, ничего такого, что вызывало бы кроме восхищения их красотой и желания побыть подольше рядом.
Люди так и делают. Мостик-то пешеходный, уютненький, и потому всегда здесь люди. А кто-то и замочки на решетке моста оставил. Видимо, молодожены. Чтобы жизнь их была так же крепка и красива, как этот наш мост со златокрылыми львами.
А в Башне Грифонов, говорят, много лет колдовал по ночам аптекарь-алхимик. Немец какой-то.
Философский камень обрести хотел, чтобы любую железку в золото да серебро превращать.
Такое у него, этого немца-аптекаря было представление о счастье.
Вот, он и искал формулу счастья.
Говорят, нашел.
И грифонов поставил, чтобы охраняли они ее.
Потому что, якобы знание это опасно для людей. И надо было ему их намертво запереть.
Поначалу народ думал, что Башня эта полна золота.
И хоть нет у нее ни окон, как говорят, ни дверей, но кто же кого остановит, если интересно?
Пробрались люди в Башню, но ничего не нашли. Ни крупинки золота, ни пылинки серебра.
А выйдя обнаружили, что появляются в лунную ночь на Башне какие-то цифры. Кружатся, пляшут….
И невдомек им, что в ночь темную, не-лунную этого просто не видно. И это сам Аптекарь по-прежнему трудится над своими опытами, все ищет, все рассчитывает, как ему эту Башню добром наполнить.
И вот тогда-то оживают в Санкт-Петербурге все, кто днем кажутся неживыми.
Спрыгивают со стены влипшие в нее два котяры, и бегом от черта, который поджидает их внизу целый день…
И наполняется местечко Волшебника Изумрудного Города такими страстями, такой горячей жизнью, что и не передать.
Фотограф на Малой Садовой устало складывает свой зонтик, и опираясь на него, как на трость, идет на Невский проспект прогуляться со своим верным бульдожкой, которому весь день народ, охочий до счастья, натирал до блеска нос.
А в это же самое время выдернул из асфальта свою магическую лопату гипсовый Дворник на задворках Александринки, – человек, которому, по прихоти сбежавшего восвояси начальника Петербургского комитета ЖКХ, приходится весь день упирать в землю небесным концом крест, не случайно, видимо, так хитро изображенный на его простом инструменте.
Вскинул Дворник свою лопату на плечо, перекрестился, и пошел, неся ее, как кре-стное знамение по ночному городу, пугая нечисть и очищая от нее и Катькин-садик, и Невский проспект, и его смутные закоулки.
А наутро удивлялся народ – отчего это так малолюдно было в Музее городской скульптуры в эту ночь?
"МАЛАХИТОВАЯ ЖИЗНЬ" ("Дневник петербурженки")