ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тютчев приткнул свой "Мерседес" прямо в узор оград чугунных старого питерского канала.
(Там места мало. Если поставишь машину иначе, проход загородишь.)
- Охо-хо, где мои двадцать пять...
Майор Борис Некрасов был старше старшего лейтенанта Федора Тютчева на 9 лет. Но кряхтел, как заправский старик, влезая в прохладный салон радостно взвизгнувшего авто.
(Это Тютчев снял сигнализацию. Как ошейник с резвого пса. Поэтому я и сравнил автомобиль с собакой.)
- Эх, хорошо! - крепкое тело майора прочувствовало себя в кожаном кресле "мерса", как в копне взбитого сена - Поспать бы часика два. Да еще с какой-нибудь красоткой.
- Чего-чего ты сказал? Я не расслышал, - сказал Тютчев, открывая дверь со своей стороны.
- День рождения у тебя когда, спрашиваю.
- В декабре, шестнадцатого.
- Повезло. Не так жарко. И Новый год близко, - позавидовал Некрасов. - Греть мотор, говорю, будешь?
И захохотал. Он один умел так смеяться. Вроде как над собой. Это помогало Тютчеву временами не относить смех на свой счет. Иначе пришлось бы конфликтовать с начальником каждые полчаса.
- А зачем греть? - похвалил Тютчев немецких автостроителей. - Компьютер всё сам делает.
И приложил правый большой палец к замку зажигания.
- Добрый утречк! - сказала машина по-женски с немецким акцентом. - На улица плюс двадцать пять градус по шкале Цельсий. Борт плюс восемнадцать градус по шкале Цельсий. Твой температур тела тридцать шесть.
Далее последовал рапорт о готовности всех систем к продолжению безопасной работы. Некрасов слышал это всякий раз, когда ему доводилось садиться в машину напарника после снятия охраны.
- Ты когда-нибудь отключишь эту лабуду?- недовольно спросил он Федора. - Всю плешь проела!
- Не могу, - сказал Тютчев.
- Это почему? - удивился Некрасов.
- Боюсь, - признался Тютчев. - А вдруг вообще не поедет без этого.
- Ладно, " молитву" послушали. Давай заводи! - приказал Некрасов.
- А она уже поехала, - доложил за машину Тютчев.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В таком трепе - с подначками, с некрасовским похохатыванием, тютчевским актерством - и начинались обычно первые часы их работы по новым делам.
Для Тютчева это время было самым кайфовым. Парадоксально, но факт! Для продуктивной работы Федору совершенное преступление сначала нужно было придумать, а уж потом - раскрыть! Причем, придумывание доставляло ему несравненно большее удовольствие, чем сама работа по раскрытию.
(Сейчас обьясню, как смогу.)
Представьте, что Вы решили построить скромной загородный домик. Купили участок, на котором фундамент для фазенды уже залит. То есть в неопрятном нулевом цикле Вы участия не принимали.
Так вот, по методе Тютчева выходило, что фундамент домика - это совершенное преступление. Здесь бетон, как говорится, схватился насмерть. Но стены-то, перегородки-то, окна, чердак, крышу можно планировать и строить по своему замыслу.
Иначе говоря, ищи улики. Приспосабливай к фундаменту. Строй Домик!
И вот после трудов Ваших праведных, когда в камине уютно разгорится огонь и запахнет сырокопченной колбасой от осиновых поленьев, можно будет переступить порог построенного Домика и, поигрывая наручниками, сказать:
- Здравствуй, дом! Всем лежать и не двигаться!
Не имей Тютчев этой сладко-тайной возможности строить Домик преступления, совершенно не в кайф было возиться ему со всеми этими расчлененками, заточками, огнестрелами и бытовухами. С этой кровью и выпавшими мозгами, с экскриментами - когда жертву душат удавкой.
Волшебное строительство помогало Федору не циклиться на свинцовых мерзостях профессии. Так или иначе, он ценил свою работу именно за возможность время от времени быть застройщиком своего криминального поселка. Во все остальные часы жизни Тютчеву этого драйва катастрофически не хватало. И только работа подносила ему временами по паре кубиков адреналина. Как помогает начинающему алкоголику стопочка днем.
ххх
"Мерс» летел по питерским улицам. И чувствовал себя Федор с машиной единым целым. И не надо ему было притворяться каким-нибудь «мини-купером», чтобы юлить, протискиваться, вставать в очередь на правую полосу. Автомобиль жрал пространство, словно «черная дыра».
(«Черная дыра» - она всё жрет.)
В салоне обволакивающе плескалась негромкая музыка. Майор Некрасов с закрытыми глазами слушал свою любимую ретро-станцию. Напарник всегда ловил эту волну, когда им приходилось ездить вместе.
Некрасову в салоне было даже немного зябко. Лысина высохла.
«Я люблю тебя, жизнь…» - запел Владимир Трошин.
- Если тебя убьют, - не удержался от подколки Некрасов, пристраивая просохшую голову на подголовнике кресла, - мне твои связи полгода отрабатывать придется.
- Меня не за это убьют, - отреагировал Тютчев с грустью.
Некрасов глянул на него через зеркало водителя. Но уточнять причину грусти не стал. Только спросил:
- Ты тоже думаешь, что могли зарезать из ревности?
- Возникло у меня такое ощущение, - осторожно сказал Федор, рассекая "мерсом" по набережной.
- Ощущениям надо доверять, - наставнически сказал Некрасов.- А чего? Мужчина видный, не старый еще, - оценил убитого майор. - Слюшай! Кавказец, да?
И хохотнул.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Старый Петербург был все-таки еще красив.
То ли святой Петр продолжал хранить город, то ли кто в должности повыше прищемил в нешироких улицах и переулках загребущие руки инвесторов и нуворишей.
На большой скорости, без пробок, они проезжали места, воспетые в стихах, музыке, картинах и романе Федора Михайловича Достоевского "Преступление и наказание".
- Как хорошо, если бы в Питере все время было начало восьмого, - мечтал Федор о губернаторском чуде для автомобилистов.
В пуленепробиваемом окне мелькали редкие прохожие и частые деревья на набережной. Впереди мигало желтым.
- Эх, черт! Забыли! - вспомнил что-то Некрасов. В досаде он даже хлопнул себя по раненной шесть лет назад правой ноге.
- Что забыли? - Тютчев вдарил по тормозам. "Мерин" встал, как вкопанный. Федор точно помнил, что ничего не забывал сегодня с конца ночи:
- Чего забыли-то? Где?
- Да это я - балда! Забыл выяснить, есть ли в тех домах электричество,- ответил Некрасов, явно надеясь на понимание напарника.
- Потом выясним, - легкомысленно высказался Тютчев.
Потаенный смысл майорской фразы до него не дошел. Уточнять Федор не стал, не хотел показаться недогадливым оперативником. И рванул "мерс" с места. Даже не держась за баранку, обтянутую золочённой телячьей кожей.
ххх
Пока они едут, и ничего экстраординарного не предвидится, самое время, уважаемый Читатель, немного посплетничать о Тютчеве.
Как-то раз Федор, будучи в плохом расположении духа после очередных вопросов матери о сроках женитьбы, решил понять, что же есть у него своего к 25 году жизни. Как о своем приданном подумал. Итог случился неожиданным. Сами прикиньте.
Была антикварная чайная кружка, оснащенная забавными петухами в виде ручек и крышки. Её когда-то подарил дед. Потом каждое утро напоминал , как молитву:
- В мире такая одна. Ты посмотри на донышке. Подпись Данько. Видишь? Береги!
Была еще линейка аппаратов "Сони". Но купленная только потому, что мать, отказавшись брать из его зарплаты "за постой", то и дело сама подбрасывала "из семейных закромов".
Был и этот "Мерседес", отданный отцом по случаю окончания Федором милицейской Академии. Но и на "мерсе" Тютчев ездил по доверенности. Следуя данному слову не выпендриваться у места работы.
- Ты бы видел какие тачки у нас при входе стоят. И большая половина - не начальников,- сказал тогда отцу сын.
- Машины стоят. А хозяева скоро сядут, - сказал отец сыну. - Бери ключи! Но машину по понтам не "светить"! Заметано?
"Мерседес" по дате выпуска был "трехлеткой", но всего с 40 тысячами пробега. Генерал купил авто вроде бы по конфискату и ездил только на дачу. На работу его возила "вольво" с неброскими номерами.
Автомобиль на германском заводе был собран по индивидуальному заказу избалованного и, похоже, опасавшегося за свою жизнь человека.
"Мерс", оснащенный всеми мыслимыми прибамбасами комфорта и безопасности, вполне устраивал Тютчева как место измен своей Татьяне. Любимица всей семьи, она была вроде его официальной невесты. Еще со школы.
Другие красотки, встречаясь с Тютчевым в его роскошном авто, недлинные свидания находили «просто обалденно романтическими». И не требовали, современные, оформления отношений. С таким положением тел Тютчев соглашался без угрызений совести, жениться на Тане пока не собираясь.
После подведения итогов Федор обнаружил, что ему, и то с натяжками, могли бы принадлежать Татьяна, "Сони", кружка с петухами.
И еще - он сам. Молодой, красивый, современный. Вполне благополучный.
ххх
Федор, конечно, с детского сада знал, какую фамилию носит.
Но соотносил её только со своим отцом, генералом. И покойным дедом, который при той же фамилии имел звезд на одном своем погоне, сколько сын на двух.
(Если Вы не служили в Армии, поясню. Дед - генерал-лейтенант. Отец - генерал-майор. Но рода войск у них были разные.)
Но однажды, много лет назад, раскрыв книжку, Федя Тютчев, парнишка даже не призывного еще возраста, вошел в ступор. Он даже перевернул эту страницу... заглянул на оборотную сторону... вернул в исходное положение. И стал соображать, как такое могло получиться.
Дело было в том, что он впервые увидел свои "Федор Тютчев" напечатанными!
Крупным шрифтом. Да еще в школьном учебнике!
ФЕДОР ТЮТЧЕВ
Ещё в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят -
Бегут и будят сонный брег,
Бегут и блещут и гласят...
Они гласят во все концы:
"Весна идёт, весна идёт!
В тот вечер он так и не смог заучить ни строчки из поэтического шедевра. И получил "пару", когда наутро вызвали к доске.
Одноклассники, конечно же, сразу окрестили его "веснаидет". И завидя, скандировали прозвище с энтузиазмом первомайских толп на Дворцовой. Но Тютчев так искренне- недоуменно оглядывался в поисках кого-то другого за своей спиной, таким непонимающим было его славное лицо, что одноклассники чувствовали себя дураками, коллективно перепутавшими время года.
Поэтому он так и остался среди них просто Тютчевым. И до выпускного, и после.
Первое время он всё хотел спросить, как с прозвищем было у Некрасова. Но подходящий повод всё не случался. А потом забылось, затёрлось другими заботами и впечатлениями милицейской службы.
Позже, называя себя по служебной необходимости, старший лейтенант милиции Федор Тютчев по реакции собеседника безошибочно определял уровень его начитанности без всякого ЕГЭ.
(ЕГЭ – Единый Государственный Экзамен.)
А уж когда они представлялись поочередно с майором! Но, честно сказать, это редко у кого вызывало смех.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Тютчев довез Некрасова почти до отдела, притормозив за ближайшим углом. Майор бестрепетно вылез из охлажденной машины и пошел по мягкому асфальту, беззаботно держа пиджак на пальце. А Тютчев поехал в адрес. По дороге он подумал над фразой напарника об электричестве в сносимых домах. И пришел к выводу, что, действительно, надо бы потом выяснить.
Через десять минут он уже входил через кованые ворота во двор дома, адрес которого запомнил из паспортного штампа.
С маленькой клумбы пахло утренним молоком с медом. Скамеечка рядом была свежекрашенной. В этом дворе - в отличие от того, пустого и гулкого, чувствовалась жизнь. Двери парадных были закрыты. Окна распахнуты. Занавески из тюля висели так, чтобы защищать уют от комаров и мух. А фирменные противомоскитные сетки и вовсе "держали границу на замке" для сидящей по карнизе любопытной до чужих запахов серой кошечки.
Тютчев даже подосадовал, что убийство произошло не в этом дворе, когда заметил видеокамеру под тарелкой одной из антенн.
Нужная квартира сразу обнаружила себя по парадной в углу двора.
Странно смотрелись два оконных проема, начинавшихся почти от асфальта. Хотя все остальные квартиры первых этажей располагались над фундаментом вполне бельетажно. От их высокомерных взглядов квартира №1 и оборонялась ржавыми наружными решетками.
За железом и стеклом серели белые занавески.
(Честное слово, они так и выглядели, если смотреть с улицы.)
Первый ключ с сиротского колечка Самвела открыл французский замок парадной. Второй был от квартиры. Её дверь располагалась сразу направо – под лестничным маршем.
Тютчев позвонил в висящий на проводке-сопле звонок. Было слышно, как трель прокатилась по помещению за хлипкой дверью. Словно в пустом школьном коридоре.
Тютчев удивился. Прислушался. Было тихо.
Он позвонил еще раз. Действительно, звонок звучал так, словно за дверью была не квартира. Минимум – школьный Актовый зал. Такой гулкой была отдача короткой трели звонка.
Федор вставил ключ, провернул на оборот и вошел.
(Нет проблем! Он действовал по Закону о милиции, входя в чужое жилище без санкцции прокурора.)
Квартира эта лет сто назад явно не предназначалась для проживания. Но в наши дни ни у кого не дрогнула рука и штамп в руке, чтобы зарегистрировать человека на сорока квадратных метрах кафеля и водопроводных труб. Да еще в компании двух дровяных плит размерами со стол для офисного тенниса.
В конце 19 века это была, скорей всего, обыкновенная кухня одной из квартир.
Вытянутое пеналом, но разделенное занавесками на зоны - кухонную и гостиную, - помещение стремилось походить на квартиру, как старуха пытается выдать себя за молодку, размалевывая лицо дешевой косметикой. За пластиковой китайской занавеской стояла пластиковая же сидячая ванна, явно не предусмотренная первоначальным проектом.
Примерно такие по размерам квартиры, рекламно-заманушно называя их студиями, строительные компании давно уже продавали в городе. Располагая, правда, все-таки этажами повыше.
Помещение было опущено в фундамент дома почти на метр. Поэтому от порога Тютчеву пришлось шагнуть по трем ступенькам,
(В любом детективе подробное описание всегда чревато грядущей догадкой. О чем догадаетесь Вы, уважаемый Читатель, когда прочитаете эту главу?)
На кафельном полу лежал огромный, траченный молью, ковер, закрывавший половину этого полуподвала. Чугунная поверхность дровяных плит была застелена газетами и заставлена стопками кафельной плитки..
- Такую бы сейчас стопочку оладьев. С маслицем да вареньем, – подумал голодный Федор.
Что это - изразцы, Тютчев сообразил сразу. Похожими была облицована печка в ванной комнате их квартиры. Печку стали разбирать, когда дед решил сменить «дровяное старье» на современный газовый водогрей.
Рабочие усердно долбили, печка утробно ухала, плевалась на рабочих фарфоровыми осколками.
Дед, будучи в пижаме и уже в отставке, подначил работяг:
- Цемент при царях на яйце замешивали. Фиг отдерешь.
Никто отдирать и не собирался. Когда дед ушел в дальние комнаты, рабочие раздолбали печку кувалдами в две минуты.
Бабушка пол мыла полдня. Так семейство Тютчевых заняло передовые позиции в цивилизационном процессе.
А Федору печку было жалко. Когда её топили в банный день, в остывающих углях он пек картошку.
Одну изразцовую плитку, тяжелую от неотставшего цемента, с колотым барельефом ангелочка, Тютчев тогда унес в свою комнату. Сам не зная: зачем?
(И я не знаю.)
Здесь тоже были такие плитки. С впаявшимися цементными комками. Но целые. Расписанные разными идиллическими сценами прошлой жизни. Мужчины в шляпах с длинным пером, женщины в кружевах, тоже в шляпах и под зонтиками. Ни одна картинка не была похожа на другую. В чем-то да отличалась.
(Это ручная подглазурная роспись.)
Рядом с ржаво-зеленой батареей отопления, под первым окном, лежали кучками старинные ручки от дверей, замки, всякие медные таблички с номерами квартир и фамилиями жильцов. Некоторые были с "ять" в словах и родными шурупами в дырочках.
У противоположной стены, как матрешки, - одна в другой, - стояло несколько картинных рам. Тоже очень старых. Сильно побитых временем. Но позолота угадывалась в лепных детальках, как в аристократах голубая кровь.
Монитор компьютера на дровянной плите выглядел приблудным НЛО. Но, тем не менее, и он вписывался в общую обстановку. От времени и условий эксплуатации колотый местами белый корпус стал цвета слоновой кости. С желтоватым налетом. Такими бывают пальцы у заядлых курильщиков. Будто монитор внутри себя покуривал и скрытно выпускал дым из дырочек перфорации.
Системный блок был без кожуха и анатомически демонстрировал свои потроха первому встречному. Детали свисали на разноцветных проводах, как связки сосисок с прилавка неопрятного ларька.
- Серебро он из них выплавляет, что ли? – попробовал угадать дальнейшую судьбу деталей Федор.
Оглядев импровизированный склад, Тютчев понял, что хозяин, скорей всего, промышлял добыванием вещей в домах на снос. А потом и продажей найденного.
- Помещение маловато, а то он бы сюда и мебельных гарнитуров натащил, - заметив узкую кровать, подумал Тютчев.
Он походил по квартире-кухне, открыл дверцы кособокого скрипучего шкафа, похлопал по карманам рубашек и пиджака, но ничего полезного для следствия не обнаружил. Протряс несколько старых книжек из стопки у окна. Существенного тоже не нашел. Только чихнул, как кот, от опавшей со страниц пыли.
Когда он выходил из парадной, дворник поливала клумбу и профессионально активно подивилась раннему и незнакомому жильцу. Тютчеву пришлось представиться по всей форме, даже с показом служебного удостоверения. Только тогда немолодая, но крепкая женщина согласилась побеседовать с симпатичным милиционером. Никак не отреагировав на его фамилию.
продолжение тут - http://www.proza.ru/2016/04/09/1898