К.Р.-Чайковский: творческий диалог
Поэт К.Р. (Великий князь Константин Константинович Романов) и композитор Петр Ильич Чайковский, конечно, занимают разное место в истории русского искусства. Чайковский – один из ярчайших классиков не только русской, но и мировой музыкальной культуры. Константин Романов – поэт, несомненно, вошедший в историю русской поэзии, но отнюдь не представитель ее первого ряда. Вместе с тем и он являлся яркой творческой личностью, с разнообразными ( в том числе – и музыкальными) интересами. Он был одним из ярчайших представителей Дома Романовых, активно занимался государственной и общественной деятельностью, многое сделав на посту президента Императорской академии наук. Неудивительно, что Константин Романов оказался интересен для Чайковского, прежде всего, как личность, близкая по духу, а родственная принадлежность поэта к правящей династии, хотя иногда и приносила композитору практическую пользу, но все-таки была вторична. У Чайковского и Романова были пересекающиеся интересы: композитор чрезвычайно интересовался литературой, а поэт – музыкой. Поэтому их дружеский и творческий диалог стал взаимно обогащающим.
Чайковский был не только активным разносторонним читателем, но и сам обладал определенным литературным талантом. В раннем детстве писал стихи и прозу. В период учебы в Училище Правоведения он участвовал в деятельности рукописного ученического литературного журнала. Известный музыкальный критик и педагог, биограф Чайковского Г.А.Ларош писал: «Литература занимала в его жизни место гораздо больше, чем у обыкновенного образованного человека: она была после музыки главным и существенным его интересом; <…> нет сомнения, что на эту любовь его к литературе повлияла дружба с Апухтиным. <…> Он сам был в значительной мере рожден литератором. <…> Человек, живший в мире аккордов и ритмов, писал яснее, чище, логичнее и изящнее большинства наших современных литераторов по ремеслу». Согласно воспоминаниям Лароша, Чайковский чрезвычайно ценил французскую литературу 1830-ых годов, и, прежде всего, Альфреда де Мюссе, а из русских писателей отдавал предпочтение Островскому и Льву Толстому, великолепно знал русскую поэтическую классику.
Чайковский был талантливым переводчиком. Ему принадлежали некоторые литературные тексты в его романсах и операх, а также различные стихотворные каламбуры. Композитора можно назвать мастером эпистолярного жанра. «Чайковский был в переписке почти с 600 корреспондентами. Он написал несколько тысяч писем. Опубликованы по автографам и копиям свыше 5 тысяч, но, предположительно, Чайковский написал более 7 тысяч писем за свою жизнь». К тому же Чайковский создал 81 работу в жанре критических статей.
А у поэта К.Р. была аналогичная тяга к музыке. Константин Романов вырос в чрезвычайно музыкальной семье. Его отец, Великий князь Константин Николаевич, в 1873 году стал первым президентом Русского музыкального общества. Он прекрасно играл на фортепиано и виолончели, считался прекрасным знатоком классической музыки. Его супруга, мать К.Р., Александра Иосифовна тоже обожала музицировать. В дом часто приглашались известные музыканты, композиторы, пианисты, и Константин Романов рос в музыкально насыщенной атмосфере. К.Р. в своем «Дневнике» вспоминал: «Все мы – Папа, Мама, Митя и я – хвастались музыкальной памятью: кто-нибудь напевал начало мотива, остальные отгадывали».(5 января 1885 г.) Поэтому неудивительно, что К.Р. любил музыку и много ей занимался, начиная с пятилетнего возраста: как и отец, он играл на фортепиано и виолончели. Когда К.Р. принимал участие в русско-турецкой войне, его расстраивала полная невозможность заниматься музыкой. Он записал в дневнике 16 января 1877 года: «Я наслаждаюсь музыкой после пяти месяцев жизни без фортепьяно». Вне всякого сомнения, музыка для юного Константина Романова значила больше, чем поэзия. И даже позднее, когда поэзия заняла в его жизни более важное место, чем музыка, он все равно не смог поставить слово выше музыкального начала, записав в «Дневнике» 1 мая 1887 года следующее: «Мне почему-то кажется, что самое возвышенное искусство – музыка, как самое отвлеченное и менее других поддающееся законам, по которым прекрасное отличается от дурного. Рубинштейн соглашался с моим мнением, а я высказывал его с убеждением, хотя мне и обидно за любимую словесность».
Константин Романов был преданным поклонником творчества Бетховена, Моцарта и Мендельсона, а в восемнадцатилетнем возрасте разучил на фортепиано и стал петь романсы Чайковского «Слеза дрожит», «Погоди», «Хотел бы в единое слово»... Именно с этого периода начинается его увлечение музыкой этого композитора.
Интересно, что у Чайковского и Константина Романова нередко были одни и те же музыкальные педагоги. Например, Герман Августович Ларош – музыкальный и литературный критик, профессор истории музыки Московской и Петербургской консерваторий. Он был консерваторским преподавателем музыки у Чайковского, да и Константину Романову преподавал теорию музыки. К тому же К.Р. брал уроки игры на фортепиано у Рудольфа Васильевича Кюндингера – известного пианиста, профессора Петербургской консерватории. Впоследствии сын Константина Романова Великий князь Гавриил вспоминал: «Дома отец иногда садился за рояль, - он отлично играл и был прекрасно музыкально образован. Учил его Рудольф Васильевич Кюндингер, отец называл его «Руди». Он приходил раз в неделю, и отец под его руководством играл в «готической» комнате, после чего Руди всегда оставался завтракать. У отца было дивное туше, и он особенно хорошо играл прелюды Шопена, и я очень любил его слушать и смотреть на его красивые пальцы, бегавшие по клавишам». А Чайковский связывал свои первые серьезные занятия музыкой в конце 1840-х гг. именно с Кюндингером и впоследствии вспоминал: «Мой отец устроил мне уроки с одним превосходным пианистом, жившим в Петербурге г-ном Рудольфом Кюндингером. Этому выдающемуся артисту я обязан тем, что понял, что мое подлинное призвание – музыка; это он сблизил меня с классиками и открыл мне новые горизонты моего искусства...» (Автобиография при письме Ф.Маккару от 14 янв. 1886 г.) Таким образом, Чайковский и К.Р. были благодарны одним и тем же педагогам по музыке, и, конечно, круг общих знакомых скреплял их общение.
К.Р. постоянно следил за всеми значительными событиями в музыкальном мире Петербурга. Он даже пытался заниматься композиторской деятельностью, переложив на музыку стихи отдельных поэтов. (Например, А.К.Толстого, А.Н.Майкова, В.Гюго...). Романсы на стихи этих авторов были анонимно изданы в 1880 году, в Гамбурге, в издательстве Д.Ф.Ратера под названием «Шесть романсов». Игрой на фортепиано великий князь занимался регулярно и достиг достаточно высокого профессионального уровня. Например, полтора года (с сентября 1887 по март 1889 года) Константин Константинович готовился к сольному фортепианному концерту. 19 сентября 1887 года он записал в «Дневнике»: «Почти всю первую часть Д-мольного концерта Моцарта знаю наизусть и с замиранием сердца вижу себя в большой зале перед множеством гостей и слышу оркестр; вот приходит время вступать, оркестр умолкает, и я начинаю. Ух, как страшно!» Концерт состоялся 5 марта 1889 года, и на нем присутствовало около 200 гостей. В том числе – известный композитор, пианист и дирижер А.Г.Рубинштейн, сказавший после концерта с некоторой долей иронии: «Великие князья могут делаться артистами, а последним никогда не попасть в Великие князья». Чайковский отсутствовал на концерте, но впоследствии Константин Константинович рассказал ему о подробностях произошедшего события: «Наша дерзость увенчалась полнейшим успехом. Я в первый раз играл наизусть с целым оркестром. Вам, вероятно, знаком концерт Моцарта Де-Moll. Не могу выразить, до чего я волновался. Вся трудность заключалась собственно в игре на память, в отсутствии пюпитра с нотами, в присутствии огромного общества и боязни погрешить против Моцарта и искусства вообще. Но все обошлось совершенно благополучно».
К.Р. и Чайковский познакомились в 1880 году по просьбе августейшего поэта, и вскоре К.Р. записал в «Дневнике», что у него есть ощущение, будто он и Чайковский «давно знакомы и дружны». Чайковский вначале не испытывал большого желания знакомиться и написал в письме брату Модесту 14 марта 1880 года о просьбе великого князя познакомиться в некоторой панике: «Меня привело это в неописуемый ужас... Насилу уговорил отложить...». Личное знакомство все-таки произошло 19 марта 1880 года в Петербурге, в доме родственницы Чайковского Веры Васильевны Бутаковой. Композитор описал свои впечатления от встречи в письме Н.Ф. фон Мекк от 20-24 марта: «Вчера мне пришлось порядочно пострадать. У Великого князя Константина Николаевича есть сын Константин Константинович. Это молодой человек двадцати двух лет, страстно любящий музыку и очень расположенный к моей. Он желал со мною познакомиться и просил мою родственницу, жену адмирала Бутакова, устроить вечер, на котором бы мы могли встретиться. Зная мою нелюдимость и несветскость, он пожелал, чтобы вечер был интимный, без фраков и белых галстухов. Не было никакой возможности отказаться. Впрочем юноша оказался чрезвычайно симпатичным и очень хорошо одаренным к музыке. Мы просидели от девяти часов до двух часов ночи в разговорах о музыке. Он очень мило сочиняет, но, к сожалению, не имеет времени заниматься усидчиво». После первой встречи с Чайковским Константин Романов оставил в дневнике такую запись: «Чайковский на вид лет 35, хотя лицо его и седеющие волосы дают ему более пожилую наружность. Он небольшого роста, довольно худой, с короткой бородой и кроткими умными глазами. Его движения, манера говорить и вся внешность изобличают крайне благовоспитанного, образованного и милого человека». Судя по всему, 30 марта 1880 года композитор посетил Константина Романова в Мраморонм дворце, после чего сообщил Н.Ф. фон Мекк, что «с 11 часов вечера до трех просидел у симпатичного и очень музыкального Великого Князя Константина Константиновича». Да и Константин Романов с нескрываемой радостью отметил в «Дневнике», что «простился с Чайковским с видимым обоюдным радушием». Когда Великий князь осенью 1880 года собирался в кругосветное морское путешествие, продлившееся почти два года, он уговаривал и Чайковского отправиться вместе с ним. Композитор был готов принять это необычное предложение, но, судя по всему, вышестоящее флотское начальство не согласилось. Следующая встреча композитора и поэта состоялась уже в Риме, на обеде графа и графини Бобринских, и лишь укрепила обоюдные позитивные впечатления.
Эпистолярное общение К.Р. с П.И.Чайковским началось в 1880 году, а закончилось в 1893 – в год смерти композитора. 23 письма написал Великий князь, 32 – композитор. Переписка между ними началась сразу же после первой встречи, тем более, что встречались они нечасто. Был даже период с 1881 по 1886 год, когда практически не существовало возможности встретиться, потому что оба жили чрезвычайно насыщенной жизнью. Впоследствии К.Р. и Чайковский неоднократно встречались, например, в доме Юлии Федоровны Абазы – певицы и композитора, жены министра финансов. В ее доме, расположенном на Фонтанке, нередко бывали Ф.М.Достоевский, В.С.Соловьев, И.С.Тургенев и др., и произведения Чайковского там исполнялись неоднократно.
Конечно, в переписке Чайковского и Романова часто присутствовали и житейские просьбы. Так, Чайковский чаще озвучивал просьбы, с которыми он не мог непосредственно обратиться к императору. Или: однажды он пытался через посредничество К.Р. разрешить конфликт между дирекцией театра Московской оперы и его оркестрантами в пользу последних, так как дирекция не соглашалась с намерением музыкантов исполнять оперу Чайковского «Черевички» в бенефисе. Основной же просьбой Константина Романова к композитору было критическое, нельстивое отношение к его стихам. На первом этапе переписка носила преимущественно информативный характер, и ситуация изменилась в 1886 году, так как интерес композитора к поэту, судя по всему, возрос после выхода первого сборника стихов Константина Романова, посланного Чайковскому автором. Поэтому с 1886 года главной темой переписки становятся музыка и поэзия, их соотношение. К тому же корреспонденты стали обмениваться по почте своими произведениями, рассказывать о творческих замыслах. Поэзия К.Р. Чайковскому понравилась, и он писал, что многие романовские стихотворения «проникнуты теплым и искренним чувством, так и просящимся под музыку». Согласно Чайковскому, они «необычайно красивы, сочны, роскошны, звучны». Важно, что композитор с самого начала знакомства с Константином Романовым признал его музыкальность. Конечно, композитора можно было бы заподозрить в лести к августейшей особе, но, судя по всему, он был искренен, так как 10 ноября 1886 года Чайковский написал в письме Ю.П.Шпажинской следующее: «Я редко встречал в жизни столь же обаятельную личность. Он музыкант и поэт, выпустивший недавно сборник стихотворений, очень талантливых. Но, независимо от этого, он так участлив, так добр, так умен и интересен, что чем больше его знаешь, тем больше любишь его». Справедливости ради следует заметить, что Чайковский был чрезвычайно благодарен Великому князю Константину Николаевичу (отцу Константина Константиновича) за оказанную в свое время помощь, и уже изначально часть этой благодарности могла переноситься на сына человека, когда-то облагодетельствовавшего композитора. Об этом Чайковский никогда не забывал и однажды написал в письме К.Р.: «Было время, когда меня знать не хотели, и если бы не покровительство Великого князя, отца Вашего, - ни одной моей оперы не приняли бы на сцену».
Тем не менее Чайковский был абсолютно искренен в своем восхищении поэзией К.Р. В результате в конце 1887 года Петр Ильич написал шесть романсов на стихи К.Р.: «Серенада», «Растворил я окно...», «Уж гасли в комнатах огни...», «Я сначала тебя не любила...», «Первое свидание», «Я вам не нравлюсь...». К тому же на стихи Романова композитор написал и хоровое произведение – «Блажен, кто улыбается...». Великому князю особенно понравился романс «Растворил я окно...». Когда в советское время имя Константина Романова было под запретом, романсы Чайковского на его стихи, несмотря на это, издавались достаточно часто, потому что они стали неотъемлемой классикой романса как жанра. В принципе, музыкальность поэзии К.Р. была замечена не только Чайковским, но и многими другими композиторами, писавшими музыку на стихи поэта: А.Рубинштейном, Р.Глиэром, А.Гречаниновым, С.Рахманиновым... Более 70 стихотворений К.Р. положены на музыку!
В письмах друг другу К.Р. и Чайковский обсуждали не только творчество друг друга, но и произведения других авторов. (Фета – гораздо больше остальных). Константин Романов был благодарен композитору за некоторые замечания, высказанные после прочтения поэмы «Севастиан-Мученик». К.Р. писал: «Похвал я слышал много; не они подвигают нас по пути к совершенствованию и не они способствуют развитию и утверждению творческой силы. Но Вы, хотя и говорите, что не довольно знакомы со всеми правилами и тонкостями стихосложения, судите о них, как первый знаток...» Чайковский часто делился своими соображениями о технике стихосложения, сравнивал русскую и европейскую поэзию. Конечно, он считал себя дилетантом в стихосложении и высказывал мысль, что хотел бы прочесть какой-либо классический труд данной тематики. Разумеется, К.Р. выполнил просьбу композитора, передав ему соответствующий учебник – «Руководство к стихосложению». Чайковский жаловался, что устает от однообразия русского стиха, даже если приходится читать «Илиаду» в переводе Гнедича или «Одиссею» в переводе Жуковского. (Кстати, пикантно, что Жуковский в свое время посвятил свой перевод гомеровского эпоса Константину Николаевичу Романову – отцу К.Р.) Чайковский без всякого стеснения высказывал К.Р. свое читательское недоумение: «Когда читаешь Гете, то удивляешься смелости его относительно стоп, цезур, ритма и т.д., доходящей до того, что мало привычному слуху иной стих даже представляется почти не стихом. А между тем слух лишь удивлен при этом, а не оскорблен... Есть ли это результат особых свойств языка или просто традиции, допускающей у немцев всякого рода вольности, а у нас таковых не допускающих». Чайковский полагал, что русский стих слишком равномерен, мягок и симметричен. То ли дело – тексты русских песен, былин или «Слова о полку Игореве». Даже силлабические стихи Кантемира, по Чайковскому, выигрывают своей жесткостью. Конечно же, Константин Романов не мог до конца понять, почему композитор, пишущий красивую гармоничную музыку, вдруг захотел присутствия «ломаного» стиха в русской поэзии. Он в своем письме Чайковскому откровенно признается, что такие размеры ему не по душе: «Вы говорите – изобретать размеры: скажу на это, что с тех пор, как я пишу стихами, любимой моей задачей было разнообразить размеры, но изобрести новые я не решался. Я убежен, что немец, в одном стихотворении смешивая размеры, не придумывал нового их сочетания, а просто писал спустя рукава. <…> Эти трепанные размеры мне не по душе». В конце концов, чтобы угодить Чайковскому, К.Р. даже создает стихотворение «О, люди, вы часто меня язвили так больно» с несуществующим размером, которое композитору очень понравилось хотя бы потому, что оно демонстрировало возможность версификационного эксперимента, да и христианские мотивы текста оказались близки мировоззрению Чайковского:
О, люди, вы часто меня язвили так больно,
Слезы не редко мои с досады текли,
И все-таки вас люблю я невольно,
О, бедные дети земли!
Виновники скорби своей, творите вы злое,
Множа печаль на земле неправдой своей,
Но если поздней скорбите вы вдвое,
Мне жаль вас, как малых детей.
И как от души не простить задора ребенка,
Коль не под силу ему свой гнев затаить?
Хоть больно его колотит ручонка,
Но можно ль дитя не любить!
К.Р. не пытался выдать себя за сверхзнатока поэзии и писал Чайковскому с высшей степенью откровенности: «Вы говорили, что мало знакомы с правилами стихосложения и желали бы изучить их. Что касается меня, то я никогда этим законам не обучался, а писал по слуху, справляясь с образцами наших стихотворцев. <…> Употребление цезуры мне мало знакомо, вместо правил я руководствуюсь слухом... а про спондей слышу впервые от вас и не знаю, что это такое. Вот почему считаю я знатоком стихосложения всякого, кто обладает верным слухом, и, тем более, Вас, как музыканта.!».
Чайковский советовал К.Р. написать масштабное произведение из земной жизни Иисуса Христа, и даже в беседе с сестрой Константина Романова Ольгой («Королевой эллинов») просил, чтобы она склонила брата к работе над текстом с евангельским сюжетом. Наверное, отчасти благодаря Чайковскому появилась знаменитая драма К.Р. «Царь Иудейский», которую многие современники по праву считали самым значительным произведением поэта.
Константин Константинович спорил с композитором о музыке, делал замечания к либретто «Пиковой дамы» или критиковал за растянутость симфонию «Манфред». Чайковский обсуждал с Константином Романовым возможность написания оперы на сюжет «Капитанской дочки» и объяснил, почему не будет писать такую оперу: сюжет дробен, он не оперный; героиня – добрая и честная, но для музыки этого недостаточно. Опера явно может получиться длинной и не сценичной. И еще об одной потенциальной проблеме Чайковский сказал Романову совершенно откровенно: «Я не думаю, чтобы оказалось возможным появление на сцене Пугачева. Ведь без него обойтись нельзя, а изображать его приходится таким, каким он есть у Пушкина, цензура <...> затруднится пропустить представление, с которого зритель уйдет очарованным Пугачевым». Композитор и поэт вместе радовались внутрироссийскому, а потом и всемирному успеху оперы Чайковского «Евгений Онегин», порожденнной другим пушкинским текстом.
В письмах Чайковского к К.Р. из-за границы, где композитор нередко гастролировал, содержатся интересные подробности о работе над постановками его опер, о разнообразных музыкальных событиях в Лондоне, Праге, Гамбурге... Чайковский пишет, что даже еввропейский ошеломительный успех не может спасти его от ностальгии, и он вынужден «с утра до вечера, с вечера до утра неустанно бороться с мучительной, неописанной, жесточайшей тоской по Родине. Бывают минуты, когда я почти решаюсь бросить все это и уехать в русскую милую глушь... Ведь еще целых четыре месяца мне придется скитаться по чужбине!»
Последнее письмо от Чайковского К.Р. получил 26 сентября 1893 года. Композитор извинялся, что не может выполнить просьбу К.Р. и написать музыку на стихотворение «Реквием» недавно умершего Апухтина. Чайковский объяснил это тем, что в апухтинском тексте слишком много говорится о Боге-судье, карателе, мстителе: «...В такого Бога я не верю, - по крайней мере, такой Бог не может вызвать во мне тех слез, того восторга, того преклонения перед Создателем и источником всякого блага, которые вдохновили бы меня. <…> Я мечтал об иллюстрировании музыкой слов Христа: « придите ко мне все труждающиеся и обремененные», и потом – «ибо иго мое сладко и бремя мое легко». Сколько в этих чудных простых словах бесконечной любви и жалости к человеку! Какая бесконечная поэзия в этом, можно сказать, страстном стремлении осушить слезы горести и облегчить муки страдающего человечества!»
23 октября 1893 года Константин Константинович записал в «Дневнике»: «В полку мне сказали, что у П.И.Чайковского настоящая азиатская холера, начавшаяся в четверг, и что он находится в опасном положении. <…> Очень беспокоюсь за Петра Ильича». А в «Дневнике» за 24 октября есть такая запись: «В эту минуту получил телеграмму от Модеста Чайковского: Петр Ильич в 3 ч. ночи скончался. Сердце больно сжимается. Я любил его и почитал как музыканта. Мы были в хороших, сердечных отношениях, мне будет недоставать его». В дневниковой записи того же дня К.Р. признается: «Я долго не мог в себя прийти, получив горестную весть о кончине Чайковского. Еще одним человеком, дорогим для русского искусства, меньше». И после смерти композитора К.Р. достаточно долго о нем вспоминал, о чем свидетельствуют более поздние дневниковые записи. Конечно же, он проводил Чайковского в последний путь, о чем свидетельствует запись в «Дневнике» от 28 октября: « Я нарочно поехал в город, чтобы отстоять в Казанском соборе заупокойную литургию и отпевание. Государь взял на себя расходы по погребению, им распорядилась дирекция Императорских театров и обставила его большою торжественностью. В соборе служил преосвященный Никандр, епископ Нарвский, пел хор русской Императорской оперы. Около гроба во время всего богослужения стояло по шести правоведов, как питомцев училища, из которого вышел покойный. Церковь была полна, впускали только по билетам. Давно не видел я такого торжественного богослужения. Пели «Верую» и «Тебе поем» из литургии, сочиненной покойным. Мне хотелось плакать и думалось, что не может мертвый не слышать своих звуков, провожающих его в иной мир. Уж я не видел его лица; гроб был закрыт. И больно, и грустно, и торжественно было в Казанском соборе. Отсюда гроб повезли в Александро-Невскую лавру, где и похоронили на кладбище». К концу 1893 года К.Р. задумался о систематизации своей переписки с композитором и записал в «Дневнике» от 31 декабря: «Мне возвратили мои письма к покойному П.И.Чайковскому; я их разобрал по порядку и положил в конверт с письмами покойного в хронологическом порядке». Примерно тогда же он получил слишком эмоциональное и запальчивое письмо от брата Петра Ильича – Модеста Чайковского, который вспоминал о трагической судьбе композитора, часто вынужденного зарабатывать на жизнь преподаванием или другими способами в ущерб творчеству. В знак памяти о брате Модест Чайковский просил обратить внимание на тяжелое положение композиторов-«симфонистов», потому что «лучшее время дня, иногда всей жизни художника-симфониста, должно быть отдано заботам о хлебе, а стало быть – занятиям, совершенно чуждым его специальности». Константин Романов ответил реальным делом: по его инициативе была создана «Комиссия помощи нуждающимся литератором, ученым и музыкантам», и Великий князь стал активно участвовать в ее работе.
Таким образом, дружеское общение К.К.Романова и П.И.Чайковского оказалось для них чрезвычайно полезным и в творческом плане, так как помогало вносить в их творчество новые нюансы и мысли. Продуктивное общение композитора, любившего литературу, и поэта, обожавшего музыку, в очередной раз подтвердило близость этих видов искусства, обогащающих друг друга.