Когда я вхожу в свою комнату на втором этаже, то вижу, что девчонки, с которыми я живу в одной комнате, уже в нарядных платьях и красятся перед зеркалом.
- Ингуля, быстрей одевайся, а то мы как всегда опоздаем, - говорит мне моя подружка Ирочка, так как будто я вышла 5 минут назад и уже вернулась.
Ирочка уже почти одета, почти причесана и у нее уже накрашен один глаз.
Моя вторая подружка Наденька, укладывает в локоны свои чудесные и без того вьющиеся волосы. В эту минуту они такие красивые, такие взволнованные, что я моментально заражаюсь их настроением. К этому дню я сшила специальный наряд - темно-синюю тунику, окантованную по вороту и середине широким золотым кружевным узором и такого же
цвета брюки. Только туника из ткани с рельефом, а брюки гладкие. Волосы я крашу хной, так что они у меня тоже темно-золотые. А какие они были изначально, я уже не помню, потому что крашусь хной с 16 лет. Я тоже крашу ресницы, губы, распускаю волосы и превращаюсь в красавицу, только очень голодную.
- Девчонки, у нас что-нибудь поесть есть?- спрашиваю я.
- Посмотри там, на столе, мы тебе сосиски с кабачковой икрой принесли из буфета.
- Как же вы догадались, что я приеду голодная?
- Очень трудно догадаться, - фыркает Иришка, - ты всегда возвращаешься голодная.
- Ну, все! Сегодня все они сдохнут от нашей неземной красоты!- обобщает наши усилия Ирочка.
- А если не сдохнут? – сомневаюсь я.
- Тогда мы что-нибудь такое придумаем, что все равно им всем крышка!
Ее слова, как я понимаю, относятся конкретно к ее парню Славке, который учится с ней в одной группе. То, что сегодня он сдохнет от Иришиной красоты я не сомневаюсь.
И вот, мы бежим через зимний яблоневый сад в главный корпус нашего славного, любимого, адского МИФИ. В актовом зале уже собрался весь наш курс, и он гудит как улей. На сцену выходят наши любимые профессора, нелюбимые, правда, тоже выходят и рассаживаются в первом ряду. На сцене появляется ректор Кирилов-Угрюмов, в простонародье Кирюша, что сопровождается аплодисментами. Кирюшу у нас любят. При нем наш вуз расширяется, строится, открываются новые научно-исследовательские лаборатории. У нас в столовой, стараниями Кирюши, всегда стоят бесплатные салаты с морковкой, свеклой, свежей капустой, винегретом, большие блюда с белым хлебом. Когда стипендия кончается, а она быстро кончается, мы переходим на бесплатную диетическую пищу. В общем, Кирюша не дает своим студентам помереть с голоду ни при каком раскладе, что высоко ценится самими студентами. Выступают профессора, их слушают, но в зале стоит какое-то жужжание голосов и происходит тихое движение. Но, вот на трибуну поднимается ректор, и все затихают. У него густой, сильный голос, так что и микрофона не надо. Все замерли и его слова попадают прямо в сердце каждого. Смысл его речи заключается в том, что он горд выпускниками нашего славного МИФИ. Это они создали ядерный щит страны, он говорит, что он верит в нас, в новое поколение физиков-ядерщиков, и надеется, что мы будем достойными продолжателями дела предыдущих поколений физиков. Он наставляет, что мы должны быть честными в своих исследованиях, что для физиков есть только один авторитет – честно поставленный эксперимент. Говорит, что мы должны помнить свою альма-матер, всегда помнить, что все мы одна большая семья, что мы интеллектуальный цвет страны и соль Земли. Кирюша говорит то, что мы усвоили с первых шагов здесь, в нашем институте, то, чем пропитан воздух МИФИ, то, что давно вошло в нашу кровь и наше сознание. Окончание его речи утопает в реве и шуме аплодисментов. Даже удивительно, что всего 100 человек могут поднять такой шум, но мифисты знамениты тем, что они неистовы. Потом идет вручение дипломов. Кирюша пожимает руку каждому выпускнику, вручает диплом и розовую гвоздику. Все гвоздики оказываются у девчонок. Их немного на курсе. И вот наш курс отправляется в центр Москвы в ресторан. Там после первых тостов и утоления первого голода появляются гитары и поются наши любимые песни - Булата Окуджавы, Юрия Визбора, Володи Высоцкого, Новеллы Матвеевой и наши собственные мифистские песни.
«Вот ты проходишь, лысиной сверкая,
Хотя по паспорту тебе лишь двадцать пять.
И у меня уж шевелюра не густая,
Последний волос начал выпадать.
А мы ещё не старики,
Мы инженеры-физики.
А мы ещё не старики,
Мы инженеры-физики.
Копаясь в мощном синхрофазотроне,
Мы открываем адские лучи.
Заряд находим даже на нейтроне,
Плюя на все, что нам сулят врачи.
Ведь мы ещё не старики,
Мы инженеры-физики.
Но мы ещё не старики,
Мы инженеры-физики.
И пусть опять трещит тревожно счетчик
Хоть час назад он мелодично пел
Опять курорт, опять путевка в Сочи
Очередная пара сотенок рентген
Ведь мы ещё не старики,
Мы инженеры-физики.
Но мы ещё не старики,
Мы инженеры-физики.
Но все равно в Аляске иль в Сибири,
От лучевой болезни мы помрём.
И чтоб на похоронах наших не грустили,
из-за свинцовой крышки гроба пропоём:
А мы ещё не старики,
Мы инженеры-физики!
А мы ещё не старики,
Мы инженеры-физики!»
Звенят бокалы, льется вино, позванивают вилки, разговоры становятся все громче и вот уже поют мифистскую застольную.
«Я пью за бетатроны,
За синхрофазотроны,
За плазму, чтоб устойчивой была.
За трефу и за бубну,
За Обнинск и за Дубну,
Куда судьба мифиста занесла.
За автофазировку,
Пучка фокусировку,
За «кому», чтоб не портила пейзаж,
За Паули и кванты,
Инжекторы, дуанты,
И за константу планковскую h.
За скобки Пуассона,
И за эффект Комптона,
За уравнения Максвелла в среде.
За постулаты Бора,
За правило отбора,
За термы и за множитель Ланде!
За старика Эйнштейна,
За Герлаха и Штерна,
И за себя, за то, что я такой.
За наблу и Лапласа,
За ту, что отдалася,
И навсегда смутила мой покой!
Я пью за мультиплеты,
Зачёты и билеты,
За сессию, которая как ад,
За то, над чем трудились
И Векслер, и Курчатов,
За честный благородный термояд»
Уже дошли до песни «Наша мама дама треф».
«Наша мама дама треф, дама треф,
Папа - туз бубновый.
Целый день гоняем в «преф», пилим в «преф»
По копейке новой.
Хорошо нас учит ВУЗ, учит ВУЗ
Фишку чуять носом, ой-да.
Поступайте в префсоюз, да в префсоюз,
Превзносите взносы, ой-да.
Пусть старается дурак, да дурак
И квантует поле, ой-да.
Я же сам себе не враг, сам себе Дирак
Веселюсь на воле, ой-да.
А когда сдадим кванты, ох кванты,
И частицы скинем,
Мы напьемся как скоты, ой скоты
И споем в «Берлине» - что
Наша мама дама треф, дама треф,
Папа - туз бубновый.
Целый день гоняем в «преф», пилим в «преф»
По копейке новой.»
Веселье перевалило за середину и уже не хочется ни есть, ни пить, ни петь, хочется двигаться. На эстраде появляется оркестр, и начинаются танцы.
Мальчишки из моей группы не танцуют, поэтому меня начинает приглашать
парень из восьмой группы - физика твердого тела. Внешне он похож на Женьку. Такого же роста, светлые волосы, голубые глаза, открытая улыбка. Его зовут Толик, он москвич. Марго озвучила мои сомнения, то, что я не смела сказать себе. Для жизни мне нужен кто-то близкий по духу. Почему не этот парень? Ведь с ним у меня так много общего. Мы бы понимали друг друга, нам было бы интересно вместе, мне было бы на кого опереться.
Когда Толик в очередной раз идет к нашему столу, чтобы пригласить меня на танец, инициативу перехватывает парень из нашей группы Володя Ладожский. Он берет меня за руку и ведет в танцевальный круг, на ходу говорит Толику:
- Приглашай своих девчонок, нечего на наших зариться!
Мне смешно, потому что я, оказывается не собственная, а принадлежу своей группе.
Это забавно. Володя Ладожский такой классный. Он очень красив – крепкий, с прекрасными вьющимися черными волосами, белозубой улыбкой, янтарными глазами. Он веселый, мужественный, умный, командир стройотряда. Многие девочки по нему сохнут. Я знаю, что нравлюсь ему, но его тип красоты оставляет меня совершенно равнодушной и тут уж ничего нельзя поделать. Рацио больно ударяется об эмоцио и отлетает в сторону. Какая жалость, что я могу влюбиться в Ладожского!
Но вот моя группа уходит с вечера, и я иду с ними. Метет метель, мы проходим через Красную площадь. Рядом со мной идет Сережа Бабанов, я напеваю песню Высоцкого:
Клёны выкрасили город
Колдовским каким-то светом.
Это значит, это скоро
Бабье лето, бабье лето.
Что так быстро тают листья
Ничего мне не понятно...
А я ловлю, как эти листья,
Наши даты, наши даты.
А я кручу напропалую
С самой ветреной из женщин.
А я давно искал такую
И не больше, и не меньше.
Да только вот ругает мама,
Что меня ночами нету
что я слишком часто пьяный
Бабьим летом, бабьим летом.
Клёны выкрасили город
Колдовским каким-то светом.
Это омут, ох, это омут
Бабье лето, бабье лето.
Сережа тихо улыбается, смотрит на меня с высоты своего роста. На его ресницы падают снежинки. Сережа – парень из хорошей семьи. Его отец преподает в военной академии. Мама – учительница математики. Сережа мне симпатизирует. Так почему же Женька? Почему я выбираю мужчину не разумом, а чувством? Я же понимаю, что с парнем из своей среды моя жизнь будет совсем другой, отношение ко мне будет более уважительным потому, что только эти мальчишки могут оценить мой склад ума, мои знания, мою оригинальность, мой талант. Я не пою, не танцую, не рисую, у меня математический талант. Ну, талант это громко сказано, но способности выше среднего. Математический талант способны оценить только математики. Пацаны уважают меня за то, что математические задачи я решала лучше их.
Но может быть я не вызываю ни у кого из них никаких чувств?
- Сереж, а ты женился бы на мне? – спрашиваю я бесцеремонно.
Сережа хмыкает и отвечает:
- А ты не знаешь? И даже не догадываешься?
- Не знаю, если бы я знала, то не спрашивала бы.
- Да, - говорит он.
- Что да?
- Это ответ на твой вопрос, - говорит Сережа недовольно, - но ведь ты уезжаешь, и, по-моему, тебе безразлично, что я думаю по этому поводу.
- Ладно, проехали, давай вот эту напоем: «Живописцы окуните ваши кисти в синеву дворов московских и в зарю…»
- Ты легкомысленная, - говорит Сережа.
- Если бы ты знал насколько я легкомысленная и ветреная, ты бы удивился, - смеюсь я.
Мы бредем через заметенную снегом Москву, расходиться не хочется, но надо. Входим в вестибюль метро, всем на разные ветки. Одногрупник, который живет в моем корпусе, говорит мне:
- Черкасова поехали, а то опоздаем на последний поезд на Каширку.
- Мне на Ленинский проспект.
- Что ты там забыла? – повисает в воздухе.
Действительно, что я там забыла? Какая же я дура!
Я приезжаю около часу ночи, когда Женя уже спит. После вечера, проведенного с друзьями, которых я очень люблю, у меня возникает чувство отчуждения и досады, что я здесь, а не в своей комнате, не в своей постели, что я не могу обсудить прошедший вечер со своими подругами. Но надо спать, и я ложусь, на краешек кровати не раздеваясь. Сегодня было так много волнений, так много чувств, что я моментально засыпаю. Среди ночи Женя будит меня:
- Инга, проснись! Инга!
Я с трудом открываю глаза:
- Что случилось?
- Это ты мне скажи, что с тобой случилось!
- Ничего не случилось!
- Я же вижу, что что-то случилось.
- Просто грустно было расставаться.
- И поэтому ты легла спать не раздеваясь? Ты мне изменила? - дрожит Женькин голос.
Он наклоняется надо мной, держась на локтях, так что я оказываюсь прямо под ним, и он смотрит мне в глаза. Я чувствую себя окутанной его аурой.
- Ты с ума сошел! Как я могла изменить тебе? Это невозможно!
Женечка, сокровище мое, я же сошла с ума вместе с тобой. Я люблю тебя.
Я хочу только тебя…
Мои руки помимо моей воли тянутся к его лицу и начинают гладить его. Я вся тянусь к нему, к его губам. Он прикоснулся и все мои сомнения отступают. МИФИ какое-то, друзья, подруги, физика - нет ничего на свете, есть только мой любимый, его запах, его губы, его гибкое тело. Разве для меня возможен рациональный выбор, если я не хочу ничего на свете, кроме него. С меня сорвана и отброшена в сторону одежда, мне хочется кричать, но нельзя, можно только тихо стонать. Ах, до чего же мне хорошо в его объятиях, лучше не бывает!
Две недели пролетают очень быстро. С Женькой мы видимся только по ночам в постели. Утром он убегает в институт, а я шляюсь по своим делам. Вот мои вещи уже уложены в два рюкзака, в одном книги, в другом барахло. Мы стоим на платформе перед поездом. Женька целует меня, но в его поцелуях нет прежнего очарования, потому что мы расстаемся, и может быть надолго. Я еду отпроситься с места распределения, и если все получится, то я вернусь, и мы поженимся официально. Женька все не может выпустить меня из объятий, обнимает так, что у меня трещат косточки, как у бедной мышки. Он зацеловал меня до звездочек в глазах, но этим ничего нельзя исправить – я уезжаю и мы расстаемся. Поезд трогается, перрон с Женькой уезжает в темноту. За окнами улетают в неизвестность московские огни. Москва долго тянется за окном, но и она, в конце концов, заканчивается. Я постепенно впадаю в состояние анабиоза.
http://www.proza.ru/2016/04/13/2142