Внимание! Истинно верующим
православным христианам читать
не рекомендуется, чтобы зря не
расстраиваться
Ромка снова посмотрел на часы.
- Ну и где она, твоя блаженная? – нахмурил он соболиные брови. – Смотри, электричка уйдет.
- Ром, ну не дергайся ты так, она сейчас подойдет, - я похлопала его по крепкой загорелой руке.
По правде сказать, я сама уже нервничала. У подруги не было привычки опаздывать, а, кроме того, я очень не люблю, когда Ромка сердится.
Мы с Ромкой не просто большие друзья, а друзья, так сказать, потомственные. Наши родители дружат еще с института, а, кроме того, мы живем на одной лестничной клетке и знаем друг друга с рождения. Точнее, с моего рождения. Ромка старше меня на пять лет, ему уже восемнадцать.
Как-то мне попался дамский романчик, где рассказывалось про какую-то еврейскую семью. Так вот, в этом самом романчике одна героиня спрашивала у другой:
- Ляля, а как ты со своим мужем познакомилась?
На что та ответила:
- А мы не знакомились. Просто я родилась, а он – уже был. Мы же двоюродные.
Вот так и мы с Ромкой – не знакомились, хотя и не двоюродные. Зато, когда я родилась, пятилетний Ромка вместе со своими родителями и моим папой забирал нас с мамой из роддома. У нас в альбоме есть фотография: в центре мой сияющий отец с розовым атласным конвертом в объятиях, рядом – столь же счастливая мама с букетом розовых и белых пионов, по бокам – улыбающиеся дядя Леша и тетя Оля, а впереди всех – светловолосый крепыш, очень серьезный и важный.
Потом Ромка катал мою коляску, поил меня молоком из бутылочки, а позднее читал мне книжки вслух – правда, все больше те, которые любил сам. Так что вместо «Теремка», «Репки» и «Курочки-рябы» я слушала «Приключения капитана Врунгеля», «Остров сокровищ», «Собаку Баскервилей» и «Кентервильское привидение».
- Рома, ты что ей читаешь? – возмущалась тетя Оля. – Она же ничего не понимает!
- Да ну, мам! – отмахивался Ромка. – Настюха – не даун, все она понимает!
И был, как оказалось, совершенно прав. Меня в итоге даже грамоте учить не пришлось. Мне еще не было четырех лет, когда выяснилось, что я уже умею читать. А было так: Ромка читал мне вслух «Хоббита». Он еще не успел дочитать страницу, когда я потянулась пальцами, чтобы ее перевернуть.
- Ты что? – удивился Ромка.
- Дайсе! – требовательно закричала я.
- Дальше? – не понял Ромка. – Мы же еще здесь не дочитали.
- Дайсе! – снова завопила я.
Наконец, он догадался, в чем дело.
- Ты что, Настюха, читать умеешь? Ну, ты даешь!
Так, благодаря ему, читать я научилась даже раньше, чем правильно говорить.
Потом он вел меня за руку в первый класс, помогал мне делать уроки и чинил замок на моем ранце. А потом закончил школу и теперь уже год как учился на геофаке. У меня не было чувства утраты: в стенах школы мы все равно мало общались, даже классы наши помещались на разных этажах. А дома все и так оставалось по-прежнему.
Сейчас мы собирались ехать к ним на дачу. Наши родители и еще одна семейная пара отправились туда накануне, а Ромку задержали в городе какие-то серьезные и, несомненно, важные дела. Что касается меня, то я решила взять с собой подругу, которая тоже смогла освободиться только сегодня. Решила, на свою голову!
- Может, хоть на лавочку пойдем? – предложил Ромка. – А то сумка у меня еще…
На плече у него и в самом деле висела довольно-таки увесистая сумка, набитая фруктами.
- Ты хоть застегни ее, чтобы Христя не видела, а не то обрадуется раньше времени!
Христя – это та самая моя подруга, которую мы ждали на платформе, и которая безбожно опаздывала. То есть, по метрике-то она, конечно, Кристина, а Христей или Христиной ее зовет мать – причем, не с рождения, а с недавних пор, когда впала в оголтелое православие, да еще и Кристинку в него вовлекла. Теперь она просит называть ее Христиной или хотя бы Христей, потому как благочестивая мама ей объяснила, что нет такого православного имени – Кристина, а есть только Христина. И это при том, что благочестивая мама в свое время сама дала ей это имя – в честь какой-то американской топ-модели. А впрочем, в ту пору она еще не была столь благочестива.
Других родственников, кроме матери, у Христинки нет; во всяком случае, мне о них ничего не известно. Когда-то, в незапамятные времена, был у нее отец, но он бесследно исчез в туманной дали задолго до того, как мы с ней познакомились, а знакомы мы с первого класса. И, конечно, тетю Веру, Христинкину маму, я знаю с тех же времен.
До недавнего времени это была, быть может, чуточку непутевая, но все же вполне нормальная женщина – обычная разведенка, считавшая крохи до зарплаты и отчаянно мечтавшая устроить свою личную жизнь. И, кстати говоря, лучше бы и дальше мечтала.
Время от времени возникали в ее непутевой жизни какие-то ухажеры, но Кристинку они не обижали, жить ей не мешали, а случалось, даже угощали конфетами и дарили игрушки. Она ведь очень хорошенькая, моя Кристинка. Настоящая Дюймовочка – светлые пушистые локоны, тонкое нежное личико и огромные доверчивые глаза. К тому же, девочка она тихая и очень воспитанная: никогда не забывает сказать «спасибо» и «пожалуйста», никогда не перебивает старших, без возражений выходит из комнаты по первому слову и ни за что не войдет обратно, пока ее не позовут. Так что маминых кавалеров она совсем не обременяла, а погладить такую прелесть по головке и угостить конфеткой – одно удовольствие. А всерьез заниматься ее воспитанием они и не собирались, поскольку в их планы изначально не входило надолго задерживаться в их с мамой жизни.
Все беды начались после того, как тетю Веру бросил очередной возлюбленный. Вернее, это для нас с Кристинкой он был «очередным», а тетя Вера не на шутку влюбилась, и расставание с ним стало для нее настоящей драмой. За считанные дни она так похудела и почернела, что знакомые даже перестали ее узнавать на улицах. И вот какая-то соседка посоветовала ей съездить в Покровский монастырь, что на Таганке, к мощам блаженной Матроны. Она, говорят, любое желание может исполнить: и любимого вернуть, и мужа блудного на истинный путь наставить, и денег подбросить. И вот бедная тетя Вера, окрыленная новой надеждой, помчалась в тот монастырь. Купила цветов (без цветов туда не ездят), наставила свечек, отстояла чуть ли не километровую очередь, чтобы приложиться к заветным мощам.
Домой вернулась умиленная и просветленная, но что-то уже тогда мне подсказывало, что проблемы еще только начинаются.
Любимый к ней, естественно, не вернулся, и денег в семье тоже не прибавилось. Напротив, с деньгами у них стало даже труднее, чем прежде: слишком много их теперь уходило на свечи и молебны. Но тетя Вера все равно была счастлива; теперь она говорила, что деньги – это прах и тлен, а главное – спасение души. Про любимого она теперь даже не вспоминала. То есть, может, и вспоминала, но вслух об этом не говорила, а говорила лишь о том, что есть у нее теперь иной жених, небесный, перед коим любой земной – ничто. Это ей в том монастыре батюшка объяснил. А еще он ей объяснил, что браки заключаются для деторождения, а у нее дитя уже есть, и теперь ее задача – воспитать это дитя в благочестии и страхе Божьем.
Чем тетя Вера немедленно и занялась. Теперь она каждое воскресенье таскалась в церковь и таскала туда Кристину (пардон, теперь уже Христину) – то к службе, то у исповеди, то для душеспасительной беседы с батюшкой. Очень скоро эти беседы принесли свои плоды – к нашему с Ромкой ужасу. Но что мы могли сделать?
В считанные дни наша прелестная Дюймовочка превратилась в перепуганную мышку-норушку. И прежде не очень-то бойкая, теперь она стала совсем безответной. Все норовила куда-то спрятаться, схорониться, а рот открывала лишь для того, чтобы шептать свои молитвы и тихим голосом читать нам проповеди.
Раньше, до того, как ее мамаша окончательно православнулась, Кристинка одевалась, как любая нормальная девчонка: джинсы, майки, топики, короткие юбочки. Теперь же она стала носить какие-то жуткие старушечьи платья длиной чуть ли не до щиколоток. Свои пушистые локоны она теперь аккуратно заплетала в две косички, а голову наглухо заматывала платком, который, похоже, снимала только в школе, благо там не разрешали сидеть на уроках в головных уборах. Кстати говоря, тетя Вера уже заговаривала о переводе Христинки в особую, православную школу, но что-то у нее пока не получалось: то ли места в той школе не было, то ли брали туда не всех.
Как-то я не выдержала: спросила у Христи, о чем она думает, когда надевает на себя такое безобразие.
- Посмотри, на кого ты похожа! У тебя фигурка – залюбуешься, а в этом твоем балахоне ее и не разглядишь!
- Отец Илья говорит: нельзя короткие юбки носить – грех. Ты же, говорит, не будешь посреди улицы юбку задирать – постыдишься. А совсем юбку на ту же длину обрезать – это ведь то же самое… И облегающее носить – грех, тело напоказ выставлять. Тело только муж видеть может…
- Ерунда какая-то! – воскликнула я.
- Греха ты, Настя, не боишься, о спасении души не думаешь, - укорила меня подружка. – Тебе кажется, все впереди, жизнь долгая, а ведь оглянуться не успеешь – а уже время перед Богом ответ держать.
- Да за что держать-то, Кристинка? – аж застонала я. – Ну чего такого мы с тобой нагрешить успели?
- А как же? – удивилась она. – Старших не слушались, сердились, обижались, книжки нескромные читали. (Это она про любовные романы вспомнила). В церковь не ходили, во грехах не каялись, в постные дни скоромное ели… Ты вот в джинсах сидишь, нашему полу не подобающих, а твой ангел-хранитель огорчается…
- Да ничего подобного! – перебила я. – Мой ангел умный, из-за такой фигни огорчаться не станет.
И тут же я пожалела о сказанном, поскольку бедная Христя от такого кощунства потеряла дар речи, и только из глаз ее медленно выкатились две огромные слезищи.
Дома у них теперь постоянно горели свечи и пахло воском; перед завтраком, обедом и ужином исправно читались молитвы. На обед и ужин у них теперь обычно бывала гречка без масла и постные супчики на воде. Но это бы еще ладно: деликатесами их стол и прежде не изобилировал. Тревожило меня другое: когда я однажды на перемене угостила подругу творожным сырком, она тяжело вздохнула и покачала головой:
- Как можно? Среда ведь сегодня, день постный. Сегодня Иуда Христа предал…
При этом я видела, с каким сожалением она смотрит на этот сырок, как хочет она его съесть, да вот нельзя… И не только одно сожаление было у нее во взгляде, но еще и вина, тоска, и, главное, какой-то необоримый страх, которого прежде и в помине не было.
Да и это еще пустяки. Вскоре выяснилось, что посты одними сырками не ограничиваются. В тот же день я спросила подружку, будет ли она читать книжку про Гарри Поттера. Что с ней было! Бедная Христя побелела, как тетрадный лист, и мелко-мелко закрестилась, приговаривая:
- Господи, помилуй, Господи, помилуй…
- Да что с тобой сегодня? – растерялась я.
- Это ведь бесовская книга, колдовская… - прошептала Христинка. – Батюшка ее проклял… А ты… еще и в постный день…
Тут и выяснилось, что в постные дни нельзя не только вкушать скоромное, но и читать художественные книги, смотреть телевизор, ходить в гости и вести суетные разговоры – только молиться, учить уроки, а читать лишь Евангелие, молитвослов и жития святых.
К тому же, бедным «Гарри Поттером» дело не ограничилось. Кроме него, под запретом оказались «Властелин колец», «Волшебник Земноморья», «Мастер и Маргарита» и даже… «Вечера на хуторе близ Диканьки». Когда бедная Христя узнала, что мы в сочельник всей семьей читали вслух «Ночь перед Рождеством», ей чуть плохо не сделалось.
- Как можно… в сочельник… читать т а к о е ?
- Что ты имеешь против Гоголя? – спросила я.
- Гоголь… он же православный был, верующий… И он потом так жалел, что он это написал… - выпалила Христинка.
- Ну и пусть жалел, - ответила я. – Зато мы не жалеем, что он это написал.
- Он тогда молодой еще был, глупый, - не сдавалась Христинка. – А потом воистину уверовал и покаялся…
- И ничего приличного больше не написал, - закончила я. – Второй том «Мертвых душ» - и то спалить пришлось.
В ответ Христинка лишь меленько закрестилась и забормотала: «Свят, свят, свят…»
Зато в их доме появились книги и брошюры иных, благочестивых авторов. Я как-то сунула в них нос – так просто, любопытно стало. «Таинство исповеди», «Семь смертных грехов», «Светоч любви», «О девах неразумных». Во всех этих опусах речь шла, в общем, об одном и том же: о смирении, покаянии, милосердии и целомудрии. А еще о том, что каждый человек перед Богом – грешен, что гордыня – величайший из грехов, что сердце должно быть полно любви к ближнему, независимо от того, хороший человек этот ближний или плохой. Одним словом, скука, тоска и полная неправда!
Между прочим, раскрыв брошюрку о неразумных девах, я поняла, откуда у Христинки взялись мысли о том, что носить короткие юбки столь же непристойно, как публично задирать подол. Из этой вот книжонки! Там даже картинка была: девушка в короткой юбке, девушка в длинной юбке, а между ними – девушка, эту самую длинную юбку приподнявшая, чуть-чуть обнажив колени. Понятное дело, либо Христинкин отец Илья этой книжонкой вместо конспектов пользовался, либо он сам все это и настрочил.
Я на всякий случай поглядела на обложку. Так и есть: автор – некий Илья Шумахин. Ну-ну!
А тут еще Ромка повадился ее дразнить: то расскажет при ней неприличный анекдот про монашек, то частушку заведет:
Оторвали, оторвали, оторвали у попа –
Не подумайте плохого – от жилетки рукава.
Христинку это, конечно, очень обижало, она крестилась и плакала, и я уже не раз просила Ромку этого не делать, но он никак не мог удержаться, поскольку его Христинкино благочестие раздражало еще сильнее, чем меня.
Сам он к этому времени успел вступить в клуб толкиенистов, а потом увлекся язычеством: сначала кельтским – через тот же клуб, а после и нашим, славянским.
От него я, в частности, узнала, что Хеллоуин – или, правильно, Самхейн – это не просто беганье по улицам в костюмах вампиров, мертвецов и привидений, с факелами из сушеных тыкв, в которых предварительно вырезаются страшные глаза и кривые щербатые рты. В это день, как утверждали древние жрецы-друиды, граница между мирами становится тонкой, и злые духи могут проникнуть в мир живых. Именно поэтому в ночь Самхейна жгут костры: злые духи боятся живого огня – и ставят на окна тыквы-обереги с зажженными внутри свечами. Это попы выдумали, будто Хеллоуин – сатанинский праздник, на котором якобы приносятся человеческие жертвы. Ничего подобного!
И о нашем, русском язычестве Ромка мне тоже много рассказывал: и о грозном Перуне, покровителе воинов и защитнике неправедно обиженных; и о косматом Велесе - вдохновителе поэтов, дарителе удачи торговым людям; и о заботливой Макоши, чье древнее имя Лайма у нас позабылось, но осталось в памяти литовцев и латышей. Также я узнала, что домовые – вовсе не злокозненные бесы, а добрые и благожелательные хранители дома.
Пока Христинка соблюдала посты и клала в церкви поклоны вместе с мамашей, я читала книги Прозорова, Истархова, Чудинова, Бориса Рыбакова, Юрия Петухова и узнавала все больше о древней забытой вере наших далеких предков. И чем больше узнавала, тем больше она мне нравилась, честное слово. А больше всего мне нравилось то, что мы, оказывается, не «рабы» вовсе, а внуки божьи. Знали бы вы, какое это счастье – чувствовать, что ты не раб, а внук, что у тебя за спиной – твои боги-предки, которые всегда помогут, наставят, не дадут в обиду всяким чужакам.
- Ну и где она, спрашивается? – продолжал сердиться Ромка. – Смотри, я ее ждать не буду, пусть сама, как хочет, добирается.
- Сумку застегни, - напомнила я.
Про сумку я не случайно вспомнила. Дело в том, что я сказала Христинке, что мы едем не дачу, чтобы помочь Ромкиной маме собрать смородину, а то ей одной не управиться. На самом деле же планировался классический уик-энд с баней и шашлыками, а Христинку мы решили взять с собой, чтобы она немного проветрилась и отдохнула от поповских проповедей. Смородина – только предлог.
Ромка же накупил фруктов, как на Маланьину свадьбу: тут тебе и груши, и персики, и черешня… какая там смородина! Вот я и беспокоилась, что наша Христя, увидев такое изобилие, заподозрит неладное и, чего доброго, вовсе никуда не поедет.
Но вот в конце перрона показалась наконец знакомая фигурка. Не узнать ее было невозможно: на всем вокзале не нашлось бы девчонки, столь нелепо одетой: голова наглухо замотана платком - причем, даже не шелковым, а хлопчатобумажным, белым в мелкий горошек, какие носят разве что совсем древние бабки. Мешковатое платье длиной до щиколоток с длиннющими рукавами, с воротом чуть ли не под горло. Хорошо, хоть платье не черное – какое-то линяло-сиреневое, но все равно безобразное.
- Явилась-таки! – сердито проворчал Ромка. – Ну и где тебя носило, скажи на милость?
-Я тут… по дороге в церковь зашла, - чуть слышно прошелестела Христинка. – Свечки поставила за здравие… За тебя, за маму, за папу…
- За папу-то с какой радости? – удивилась я. – Он же бросил тебя совсем маленькую, даже не вспомнил о тебе ни разу за все эти годы.
- Обиды прощать надо, - прошептала Христинка. – И молиться… за тех, кто обидел.
-Тьфу ты, мать твою! – не выдержал Ромка. – Ты еще за Толика убогого помолись, который лупит тебя чуть не каждый день! Я уж устал ему морду бить за это…
Толик – это один олигофрен из Христинкиного подъезда, угрюмый и злобный тип, невзлюбивший мою бедную подружку непонятно за что. А впрочем, как сказал один мудрец: «Если вы похожи на еду – вас съедят».
- Я и за него… тоже… свечку поставила…
На Ромку я уже боялась смотреть, чувствуя, что он того гляди начнет метать молнии, подобно громовержцу Перуну.
- Купальник взяла? – спросила я у Христинки – просто для того, чтобы уйти с этой опасной темы.
Купальник у нее тот еще – под стать платью. Допотопного покроя, ханжески закрытый, да притом еще такого отвратно-грязно-серого цвета, что и глядеть не хочется. Интересно, где еще шьют такое уродство?
Христя в ответ робко кивнула. Роман подхватил сумку, и мы все отправились занимать места в только что поданной электричке.
В вагоне нашлась свободная лавка, на которой мы все и разместились: Христя – у окошка, я – посредине, а Ромка – ближе к проходу, чтобы нам не пришлось вставать, если вдруг войдет какая-нибудь старушка. Сумку пристроили на багажную полку – от греха подальше. Мы с Ромкой тут же принялись гадать кроссворд, а Христя, конечно, достала молитвенник. Сидит, губами шевелит.
Ромка слегка поморщился, но, поскольку она ему особо не мешала, вскоре забыл о ней и занялся кроссвордом.
- Хищник из семейства кошачьих, пять букв, - прочитала я.
- А кто его знает, - пожал плечами Ромка. – Что угодно может быть: хоть манул, хоть ягуар. Что там еще?
- Сульфидный минерал, восемь букв, третья - «л».
- Пиши: колчедан, - уверенно заявил будущий геолог.
- Тогда у хищника последняя буква – «а». Ром, а ведь это кошка! Надо же, как просто!
- А ведь точно! – хмыкнул Ромка. – Хищник из семейства кошачьих, действительно…
- Да еще какой хищник! – воскликнула я. – Вот наша соседка тетя Надя – она вообще всю живность жалеет – подобрала на улице подбитого голубя и принесла домой, а у нее дома три кошки, прикинь! Чуть не сожрали бедного голубя!
- А какого… в общем, зачем она притащила раненого голубя в дом, где полно кошек? – справедливо осудил тетю Надю Роман. – Оказала птице услугу, ничего не скажешь!
- Но она же его в свой дом принесла! – вдруг вмешалась Христинка. – Все-таки лучше, чем не улице пропадать…
- Кристин, ну ты представь, - возразил Ромка. – Если ты, скажем, оказалась в уссурийской тайге, где один тигр на сто километров, или если тебя с этим тигром в одной комнате заперли – где выше вероятность, что он тебя съест?
- Все равно… нельзя осуждать. Господь наш сказал: «Не судите, да не судимы будете». А сейчас еще и пост… грех…
- Опять пост? – раздраженно хмыкнул Ромка. – Да ты, милая, из своих постов просто не вылезаешь, как рекламные тетки из критических дней!
Христинка обиженно замолчала и отвернулась к окну.
А ведь и в самом деле: сейчас ведь этот трижды неладный Петров пост, как же я про него забыла? А мы ведь шашлыков намариновали полную кастрюлю, я для них полдня лук резала. И дядя Гриша наверняка гитару привез… Нет, сама Христинка, может, конечно, шашлыки не есть; другое дело, что своими постными нравоучениями она непременно отравит людям вечер. Или же, что вернее, мою благочестивую подружку очень жестко поставят на место: дядя Леша и дядя Гриша за словом в карман не полезут, да и тетя Лиза от них не отстанет.
Но долго размышлять об этом мне не пришлось: в вагон вошли двое парней с гитарами и под негромкие переборы струг запели всеми любимую песню:
Besame, besame mucho,
Como si fuera tsta noche la ultima vez…
Хорошо пели ребята; весь вагон умолк, заслушавшись. Только вот наша Христинка почему-то опять задрожала и меленько закрестилась, приговаривая:
- Свят, свят, свят…
- Что с тобой опять? - спросила я шепотом.
- Ты только послушай, что они поют! – прошептала в ответ Христинка.
- Ну и что же они такого поют?
- Сказать даже страшно… Ты сама разве не слышишь? «Бесами, бесами мучим…» Да еще и в пост…
- Ты, Кристин, я гляжу, совсем умом тронулась! – не выдержал Ромка. – Всюду тебе бесы мерещатся.
Христинка вскочила, как ошпаренная, и бросилась было прочь по проходу к дверям вагона. Ромка едва успел сцапать ее за шиворот.
- Куда? – рявкнул он. – Сидеть, я сказал!
Она снова забилась к окошку, где, обиженно нахохлившись, продолжала шепотом бормотать свои молитвы. Хорошо, хоть больше голос не подавала.
Наконец, поезд затормозил на маленькой безлюдной станции. Мы подхватили наши вещи, сумку и один за другим выкатились на платформу.
- Кристин, иди чуть вперед, чтобы я тебя видел, - вполне миролюбиво попросил Ромка, словно ничего и не случилось. – А то еще отстанешь, заблудишься, где тебя потом искать?
Не зря он, кстати, беспокоился. Христя давно знает и Ромку, и его родителей, но вышло так, что к ним на дачу она сегодня поехала впервые. Прежде как-то не складывалось, а с тех пор, как тетя Вера обратилась к Богу, Христинка и вовсе нигде не бывала, кроме школы, церкви да ближайшего продуктового магазина.
Мы гуськом двинулись через поле, затем миновали перелесок и, наконец, выбрались к речке Бездонке. Речка эта с виду неширока и кажется вполне безобидной, но в действительности весьма коварна. Течение в ней быстрое, мощное, оглянуться не успеешь – снесет и в водоворот затянет.
В этом месте река делает крутой поворот, являя взору свой истинный нрав. Когда-то здесь был мост, но теперь он давно разрушен, уцелело лишь несколько свай, и вдоль них с бешеным ревом несется вода, вздуваясь и пенясь, словно колдовское зелье в каком-то адском котле.
- Вот он, Ведьмин мост, - сказал Ромка. – Уже недалеко, скоро на месте будем.
Вот, казалось бы, что он такого сказал? Однако бедная Христя вся побледнела и мелко-мелко затряслась, словно заячий хвост.
- Чей… мост? – еле выговорила она побелевшими губами. – Чей, ты сказал?
- Ведьмин, а что? – удивился Ромка.
- На этом месте святой Авраамий силой своей молитвы одолел злую ведьму, - с ходу сочинила я. – И с тех пор тут святая вода течет.
- А у моста от той молитвы крышу сорвало, - съязвил Ромка. – Вон, одни сваи остались!
- Ой, святая вода! – ахнула Христинка, не обратив внимания на Ромкины ехидные слова. – А можно мне…
- Нельзя! – оборвал Ромка, увидев, что она уже направилась в сторону разрушенного моста. – Некогда.
- Завтра сюда придем, тогда и наберешь своей святой воды, - заверила я Христинку.
Та нехотя двинулась следом за нами, испустив глубокий вздох сожаления.
На даче все уже были в сборе. Тетя Оля, Ромкина мама, встретила нас у калитки.
- Ну, наконец-то! – воскликнула она. – А то мы уже беспокоиться начали. Ну, а теперь – мыть руки и за стол! – распорядилась она. – Шашлык будет к вечеру, а сейчас – картошка и салат.
- Шашлык? – ахнула Христя.
Я сердито толкнула ее локтем в бок, чтобы молчала.
- А как же смородина? – вспомнила она.
- Успеешь, времени достаточно, - ответила тетя Оля. – Никуда она не денется, твоя смородина.
Между тем, тетя Оля проворно накрыла на стол; была подана рассыпчатая горячая картошка с чесноком и укропом, а также салат из помидоров и огурцов. Христя скромно положила себе пару картошин, взяла кусок черного хлеба.
- А салатик, Кристиночка? – спросила заботливая тетя Оля.
- Со сметаной же, - ответила Христинка.
- Ну и что?
- Так ведь пост…
Ромка испустил глубокий раздраженный вздох, но промолчал. В конце концов, не хочешь – не ешь. Твое дело. Сам он с удовольствием наворачивал и салат, и картошку, и черный хлеб, намазанный маслом, стараясь не смотреть, какими осуждающими глазами провожает Христя каждый съедаемый им кусок.
Но это были еще цветочки. Потом, как я и опасалась, все пошло еще хуже.
После обеда мы с ней вышли в сад. Там сидела на скамейке с книгой тетя Лиза, молодая жена дяди Гриши, еще одного папиного друга. Увидев, как демоностративно перекрестилась моя подружка, я сразу поняла: дело плохо.
- Здравствуйте, Лизавета Павловна, - чопорно поздоровалась Христя.
- И вам доброго здоровья, Кристина Витальевна, - чуть насмешливо откликнулась та.
А надо сказать, что тетя Лиза – особа весьма неординарная и на язык довольно острая. Дядя Гриша женился на ней не так давно, и в компанию наших друзей она вошла только этой весной, но мы с ней моментально нашли общий язык и даже, можно сказать, подружились.
Тетя Лиза – человек необычайно интересный; она знает все обо всем на свете: от причин гибели экспедиции Скотта к Южному полюсу до приемов вышивания объемной гладью. Ну от кого бы еще, скажите, я могла бы узнать, как звали четвертую жену Ивана Грозного, или что такое похутакава, и с чем ее едят?
Между прочим, она сама меня попросила называть ее просто Лизой, без всяких «теть». Однако, мои родители упорно стараются мне внушить, что я не должна этого делать. Мама как-то призналась, что она считает дурным тоном, когда взрослый человек начинает «заигрывать» с подростками. Сильно подозреваю, что она и наше общение с Ромкой тоже бы не поощряла, если бы не многолетняя родительская дружба. Но мы с Лизой все равно общаемся и довольно часто перезваниваемся – тайком от моих родителей.
А похутакаву, кстати, ни с чем не едят, она вообще несъедобная. Во всем мире она больше известна как железное дерево, а на ее родине, в Новой Зеландии, ее называют рождественским деревом. Перед самым Рождеством она сплошь покрывается алыми цветами, состоящими из одних тычинок. Вот так.
Однако, моя Христя невзлюбила Лизу с первого дня. Очень долго я не могла понять – почему. Ничего плохого Лиза ей как будто не сделала, ничем ее не обидела. Да и не только я – сама Лиза не могла взять в толк, почему при каждой встрече моя подружка начинает пугливо креститься, как будто увидела, по меньшей мере, незваного гостя из преисподней. А впрочем, она этим вопросом особо и не заморачивалась.
А дело, оказывается, в том, что Лиза – вторая жена дяди Гриши. Казалось бы, ну что в этом такого? Тем более, что с первой женой дядя Гриша развелся по обоюдному согласию и без каких-либо драм, а с Лизой познакомился уже после своего развода. Но Христинка, совершенно сбитая с толку отцом Ильей, твердо усвоила из его проповедей, что лишь первая жена дана Богом, и, какой бы она ни была, а жить с ней ты обязан до гробовой доски, пока смерть не разлучит. Так что она считала Лизу бессовестной разлучницей, занявшей чужое место, и вавилонской блудницей, живущей во грехе, а потому и смотрела на нее, как на врага Родины.
Как-то раз она даже решилась высказать Лизе все, что думает о ее недостойном и распутном поведении. Лиза сперва немного опешила, но быстро взяла себя в руки и тоже за словом в карман не полезла.
- Ты, девочка, на сей счет лучше маму свою воспитывай, - ответила она, давая понять собеседнице, что целиком и полностью в курсе ее семейных проблем и, в частности, маминого развода. – А я дурную жизнь не вела и ни с кем не разводилась.
Христинка расплакалась и убежала прочь. Я, чтобы сгладить неловкость, рассказала Лизе про тетю Веру, про отца Илью и религиозный психоз, в который они обе впали. Лиза сначала покрутила пальцем у виска, а потом глубоко задумалась и вздохнула:
- Бедная девочка! Трудно ей придется.
- А ей и так нелегко, - ответила я.
С тех пор между Лизой и Христей установился этакий вооруженный нейтралитет. Христина была с ней безупречно вежлива, а Лиза вела себя как ни в чем не бывало, будто бы и не было между ними никаких размолвок. Однако, стоило им оказаться в одной комнате дольше, чем на три минуты, как воздух между ними накалялся до такой степени, что, казалось, вот-вот искры полетят.
Вот и сейчас Христинка вела себя безупречно, но в то же время с величайшим осуждением косилась на Лизины распущенные волосы, на ее чересчур открытый сарафан, а главное – на обложку книги, которую та читала. На глянцевой обложке этой книги была нарисована рыжеволосая красавица в бальном наряде, страстно обнимающая широкоплечего смуглого кавалера.
Лизу эти взгляды, конечно же, несколько раздражали. Какое-то время она еще крепилась, а потом решила пойти ва-банк. Оторвавшись от своей книжки, она вдруг посмотрела на меня, после чего звонко и – что греха таить! – вызывающе рассмеялась.
- Насть, ты только послушай, что тут пишут! «Ладонь Саймона властно сжала мою нежную грудь, в то время, как другая его рука опустилась на мое бедро. Не выпуская меня из объятий, он резко притянул к себе мою голову и впился в губы неистовым поцелуем».
- Свят-свят-свят! – испуганно закрестилась моя подружка.
- А теперь посчитай: сколько рук у этого Саймона? – продолжала Лиза. – Вот сама посчитай: одной рукой он властно сжимает чью-то нежную грудь, другую опускает на бедро, а третьей еще и притягивает к себе ее голову, чтобы впиться в губы неистовым поцелуем. Так сколько у него рук?
- Ну, мало ли, - пожала я плечами. – Может, он мутант. Многорукий такой Саймон – как Шива.
- Господи, помилуй, господи, помилуй, - с новой силой закрестилась бедная Христя.
- Ты что это там бормочешь? – ехидно поинтересовалась Лиза.
- Души вы свои губите, - в ужасе прошептала Христина. – Да еще и в пост…
- Лизок, ты что же замолчала? – вынырнула из гамака растрепанная голова дяди Гриши, Лизиного мужа. – Читай дальше, интересно же!
- «Его напряженное мужское естество уперлось мне в грудь…»
- Куда? – вытаращив глаза, воскликнул дядя Гриша.
- Хорошо, не в лоб, - прокомментировала Лизавета, после чего продолжила: - Мои глаза вспыхнули диким зеленым пламенем...»
- А это она, интересно, откуда знает? – поинтересовался дядя Гриша.
- Что она знает? – не поняла я.
- Как она может видеть, каким именно пламенем вспыхнули ее глаза: зеленым или синим? Может, вообще оранжевым?
- Ну, мало ли… - ответила Лиза. – Может, у нее глаза на стебельках, как у краба. Вот, представь, два стебелька вытянулись, изогнулись и друг на друга уставились.
- Свят-свят-свят, - снова зашептала Христинка и опрометью бросилась в дом.
- Что это с ней? – удивился дядя Гриша.
- Полагаю, ей не подошла наша компания, - усмехнулась Лиза. – Боюсь, мы для нее недостаточно благочестивы.
-Ее проблемы, - хмыкнул Григорий.
До смородины в тот день руки у нас так и не дошли. Вернее, это тетя Оля нам сказала:
- Да не волнуйтесь вы так, завтра утречком соберете, успеете. Что ей зря ночь стоять?
Одна беда: Христинке совершенно нечем было заняться. Читать в пост нельзя, телевизор смотреть – нельзя, песни под гитару петь – тоже нельзя. Душеспасительных книг на даче нет, икон тоже нет, и, как назло, на десять километров вокруг – ни единого верующего. Рукоделия она с собой никакого не взяла, да, по правде сказать, ни вышивать, ни вязать она никогда особо не любила. Нет, она охотно помогла тете Оле и моей маме мыть овощи и чистить картошку. Но вот картошка почищена – и что ей дальше делать? Только и остается: сидеть с похоронным видом на лавочке и смотреть, как в углу сада мужики раздувают мангал. К счастью, сидела она тихо и воспитывать никого не лезла. А быть может, после Лизиных любовных романов какие-то там шашлыки казались ей сущим пустяком.
- Тетя Вера хоть знает, что она здесь? – обеспокоенно спросила моя мама.
- Тетя Вера сама куда-то на богомолье уехала, до послезавтра не вернется, - ответила я. – Не знаю, почему она Кристинку с собой не взяла. А была бы дома – ни за что бы ее с нами не отпустила: пост ведь сейчас.
- А при чем тут пост? – поинтересовалась Лиза.
- Во время поста нельзя в гости ездить: грех, - объяснила я.
Мама лишь покачала головой. Она ничего не говорила, но ее тоже тревожили происходящие с Кристиной метаморфозы.
- Между прочим, нет никакого Петрова поста, и не было никогда, - вклинился в разговор Ромка. – Это наши попы его выдумали, чтобы купальские праздники накрыть. А у католиков его и сейчас нет.
- Кристине смотри не скажи, - предупредила я. – А то она опять начнет, что католики, мол, заблудшие души, и лишь наша православная вера – единственно правильная.
- Не наша, - возразил Ромка. – Чужая вера. Нам силой ее навязали, огнем и мечом. Сколько крови из-за этого пролилось…
- Умоляю, не продолжай, - остановил его дядя Леша. – Все мы это знаем, не такая уж тайна мадридского двора.
- Просто мне Кристинку жалко, и мать ее тоже, - объяснил Ромка. – Задурили им попы головы… Вроде бы на праведный путь ступили, а много ли им от этого радости? То, что они последние деньги на свечки тратят, а сами даже кашу без масла едят – ладно, в конце концов, не в деньгах счастье. Но вы на нее посмотрите: похожа она на счастливую? Вы в глаза ей давно смотрели? Много в них счастья видели? Один страх да тоска смертная. Она ведь жить боится, от каждой тени шарахается! На каждом шагу ей то бесы мерещатся, то геенна огненная…
- Тише, - снова остановил Ромку отец. – Мы с тобой все равно ничего не можем сделать. В конце концов, не мы Кристину воспитываем, не мы за нее отвечаем, и не наше дело судить, правильно мать ее воспитывает или неправильно.
Ромке ничего не оставалось, как замолчать, а я вдруг поняла, почему он так настойчиво задирался к бедной Христе со своими неприличными анекдотами про попов и монашек. Он, оказывается, хотел раскрыть ей глаза на поповское лицемерие, хотел, чтобы она взглянула на них другими глазами и поняла наконец, что не все, что они вбивают ей в голову, надо безоговорочно принимать на веру.
Вот ведь он какой, мой друг! Выходит, он хотел ей помочь, а мы думали – просто дразнится.
Тем временем, поспели шашлыки, и мы накрыли стол в саду. Христинка держалась тихо, помогала ставить тарелки и нравоучений никому не читала. За столом она, правда, просидела недолго и вскоре, извинившись, начала выбираться.
- Ты куда? – спросила моя мама.
- На кухню, за картошкой пригляжу, - кротко ответила та. – А то скоро ее сливать пора.
- Вот спасибо! – обрадовалась тетя Оля. – А то мне не хочется самой бегать…
Никто не обратил на это особого внимания: все были заняты поеданием шашлыков, которые и впрямь удались. Потом вдруг кто-то вспомнил, что забыли подать соль, и я отправилась за ней на кухню.
Там в задумчивости стояла Христина, глядя на разделочный столик и озадаченно хлопая ресницами.
- Что ты здесь ищешь? – спросила я.
- Ты мою бутылку со святой водой не видела?
- Нет. А где ты ее оставила?
- Здесь, на тумбочке.
Теперь уже я озадаченно заморгала. На разделочном столике стояли лишь бутылки с постным маслом, кетчупом, яблочным уксусом – и ничего похожего на воду.
- Наверное, кто-то выпил, - сказала я наконец. – День жаркий был, все пить хотели.
Сказать, что на ее лице отразилось безмерное горе – значит, ничего не сказать. Глядя на нее, можно было подумать, что от этой бутылочки со святой водой зависела по меньшей мере ее жизнь и спасение души.
- Да успокойся ты, - сказала я. – Вернешься домой, зайдешь в свою церковь и наберешь там своей воды.
- А сегодня, сегодня-то как мне быть? – прошептала она.
- А что – сегодня? – не поняла я.
- Согрешила ведь я… Пост ведь… а я…
- Ну, знаешь ли, - не выдержала я. – Боюсь, чтобы тебе все сегодняшние грехи смыть, одной бутылочки мало будет. Тебе для этого в святой воде искупаться надо!
Христинка на миг задумалась.
- Наверное, ты права, - произнесла она наконец.
Каюсь, но я не обратила внимания, какой странной решимостью вдруг озарилось ее лицо. Но за столом в это время как раз запели мою любимую песню, и я поспешила обратно, чтобы подтянуть:
Куда бежишь, тропинка милая?
Куда зовешь, куда ведешь?
Кого ждала, кого любила я –
Уж не догонишь, не вернешь.
Никто не заметил, когда Христинка исчезла. Не заметили бы и дольше, если бы тете Оле вдруг не понадобилось зачем-то отлучиться на кухню. Вернулась она, вконец озадаченная.
- Где Кристина?
- Только что на кухне была, - ответила я.
- На кухне ее нет. Картошка давно сварилась, а ее нет…
Мы все дружно бросились искать. Христинки не было ни в доме, ни в саду, ни в гамаке, ни на лавочке - нигде.
- Домой, что ли поехала? – предположил дядя Леша.
- Какое – домой, ближайшая электричка только завтра, - возразила тетя Оля. – Не на платформе же ей ночевать.
- С нее станется! – хмыкнул Ромка. – Она ведь у нас святая мученица!
Я наморщила лоб, стараясь что-то припомнить.
К чему-то вдруг вспомнилось, как она стояла перед разделочным столиком, ища свою пропавшую бутылочку со святой водой.
- А ведь точно! – вдруг озарило меня. – Она небось к Ведьмину мосту побежала, грехи смывать.
- Какие грехи? – не поняла тетя Оля.
- Свои… А заодно и наши, которых она здесь на себя нацепляла. Она ведь и песни слушала, и романы любовные, и шашлыки нюхала – оскоромилась, бедная… Вот и побежала к Ведьмину мосту – святой водой омываться.
- Постой, постой, - перебил дядя Леша. – А при чем тут Ведьмин мост? Когда это там святая вода текла?
- Да это я ей сегодня сказала, когда мы мимо шли, - повинилась я. – Она слова «ведьмин» испугалась. Вот я и наплела, что там святой Авраамий одолел злую ведьму, и теперь там святая вода течет. Глупо, конечно, но ничего умнее не придумалось…
- Да вы что! – спохватился вдруг Ромка. – Она же утонет! Там такие водовороты, что даже я еле выплыл, а она и плавать-то толком не умеет.
Я виновато повесила голову. Что правда, то правда: плавает Христинка и в самом деле немногим лучше чугунной наковальни.
- Да что вы стоите? – крикнул Ромка. – Бежим скорее: может, еще успеем!
Мы с ним, как самые молодые и резвые, помчались впереди; за нами бросились Григорий и Лиза; следом поспешали остальные.
Не помню, как мы пробежали эти полтора километра до речки. Помню только, что у меня немилосердно кололо в боку, а в голове билась отчаянная мысль, что все бесполезно, не успеем, уже поздно… Страшно было подумать, что, быть может, я никогда больше не увижу мою Христинку, а виной всему – наша черствость…
Но вот перед нами в сумерках замаячили темные сваи Ведьмина моста, донесся шум ревущей воды. На берегу валялась груда одежды: знакомое линяло-сиреневое платье и белый хлопчатобумажный платок в мелкий горошек. А чуть подальше, почти неразличимая на фоне ракитовых кустов, прямо на земле сидела Христинка в своем жутком купальнике. С ее мокрых волос ручьями бежала вода, худенькие острые плечи, покрытые гусиной кожей, казались синими до прозрачности, но глаза ее странно светились, а на лице застыла почти блаженная улыбка.
- Кристин, ты в своем уме? – с ходу накинулся на нее Ромка. – Разве можно здесь купаться?
- Господи, синяя вся! – всплеснула руками догнавшая нас Лиза. – На, хоть закутайся, ты же заболеешь! – с этими словами она сдернула с плеч вязанную крючком шаль, которую накинула от вечерней прохлады.
- Это ничего, - благоговейно прошептала Христинка. – Главное – конца света не будет.
- Ну, конечно, не будет! – воскликнул Ромка. – А я тебе о чем все время твержу?
- Отец Илья говорит: чаша терпения Господнего вот-вот переполнится, и тогда миру конец придет…
- А отец Илья, он что – не человек? – спросила Лиза. – Ошибиться не может?
- Или если я скажу про твоего отца Илью, что он – форменный козел? – окончательно потерял терпение Ромка. – У него что от этого – рога вырастут?
Когда подтянулись наши родители, их взорам предстала совершенно ошеломляющая картина: Христинка рыдала в объятиях Лизы, а та растерянно гладила ее по голове, приговаривая:
- Тише, тише… Все хорошо… Успокойся…
- Вы… Вы не понимаете… - еле выговорила сквозь слезы моя подружка. – Я же видела ее, эту чашу… Она мне во сне снилась – золотая, как сердце Господне, а внутри, у самых краев, черный яд плещется, и этот яд – грехи наши… А грехов в мире все больше, вот-вот через край польются… Вот я и хотела, чтобы их хоть поменьше было, чтобы чаша помедленнее наполнялась…
- Так ты что же, выходит, мир спасала? Вот это да! – восхитился дядя Леша.
- Кристин, да не надо его спасать, все с ним в порядке, - мягко произнесла Лиза.
- Я и сама теперь знаю, что в порядке… - всхлипнула Христинка. – Они мне сказали…
- Кто – они?
- Боги наши: Перун и Велес.
- Ничего не понимаю! – вконец растерялся дядя Леша.
Дома Христинку уложили в кровать, закутали тремя одеялами и дали ей горячего молока с медом, после чего она заснула спокойным сном.
А мы все собрались на кухне.
- Бедная девочка, как же ей, наверное, было страшно! – вздохнула Лиза.
- Ну, задам я теперь этой Вере-холере! – никак не могла успокоиться тетя Оля. – Подумать только, до чего ребенка довели!
- А как она в тебя вцепилась! – повторял дядя Гриша. – Оторвать не могли!
- Сама удивляюсь, - призналась Лиза. – Она же меня терпеть не может.
- Ты знаешь, - вступила я. – Мне кажется, ты ей на самом деле очень нравишься. Просто она боялась с тобой общаться…
- Ну да, чтобы не оскоромиться, - фыркнула Лиза. – Потому что я грешница, блудница и разлучница.
- Разлучница? – удивился Гриша. – Первый раз слышу! Лизавета, а ну признавайся: кого ты с кем разлучила?
- Тебя с твоей первой женой, - ответила Лиза.
- Но мы же с ней развелись, когда ты еще в школу ходила, - еще больше удивился Григорий. – Я тебя еще и не знал тогда. Так в чем же дело?
- Видимо, в том, что я бессовестно вышла за тебя замуж, вместо того, чтобы направить тебя на путь истинный и вернуть в семью.
- Так ведь некуда возвращать. У Татьяны давно уже другая семья и новый муж.
Лиза в ответ лишь пожала плечами.
- Ну, я еще мог бы понять, если бы она невзлюбила меня, - не унимался Григорий. – В конце концов, это я развелся с женой. Но при чем же тут Лиза?
- Я думаю, тут дело в том, что ты уже взрослый, - снова вступила я. – Кристинке с детства внушали, что старших надо уважать, слушаться и ни в коем случае не критиковать. А Лиза – молодая, не намного старше нас, поэтому Лизу ей осудить легче, чем тебя.
Лиза улыбнулась, а дядя Гриша обиженно хмыкнул. К слову сказать, ему тридцать три года, а Лиза моложе его всего-то лет на десять.
- Ну, хорошо, - сдался наконец Григорий. – Про разлучницу я понял. Ну а блудница-то она почему? Вроде бы живем, как положено, в законном браке.
- Так вы же не венчались, - ответила я.
- Ну, знаете ли, - возмутилась тетя Оля. – Тогда получается, что и я – блудница. Мы с Алексеем тоже не венчались.
- И мы, - призналась моя мама.
- А мы с Настюхой во грехе рождены, - добавил Ромка. – Бедная Кристинка, в какой вертеп она попала!
- А вы знаете, мы ведь хотели обвенчаться, - вдруг признался Григорий. - Да только батюшка нам попался вроде того отца Ильи. Заглянул ко мне в паспорт, увидел штамп о разводе – и давай нас честить последними словами: такие, мол, мы и сякие, грешники и распутники, ради своей похоти Божьи законы попрали… Лизу до слез довел! Ну, мы плюнули и решили: ну его к лешему, это венчание! Хватит с нас и загса.
- Ты что, не понимаешь? – усмехнулся дядя Леша. – Это же он взятку вымогал. Дали бы ему на лапу – обвенчал бы, как миленький.
- Нет уж, спасибо! После той проповеди у нас всякая охота пропала с попами дело иметь.
- Вот так из-за поповской гордыни православная церковь лишилась сразу двух прихожан, - закончил Ромка.
- Да ладно тебе – прихожан! – засмеялась тетя Оля. – Григорий уж не помню, когда в церкви и бывал, а Лиза и раньше от силы раз в год туда заглядывала.
- Ну а теперь и вовсе ноги моей там не будет! – заявила Лизавета.
Утром моя подружка проснулась здоровой, бодрой и совершенно преображенной. Она была на удивление спокойна, держалась со всеми весело и дружелюбно. Ни разу за все утро она не перекрестилась и не прошептала своего обычного «свят-свят-свят» или «Господи, помилуй». Про свой молитвенник она тоже забыла напрочь, зато с большим интересом полистала оставленный на столе Лизин любовный роман.
За завтраком она с аппетитом уминала все, что ей подкладывали на тарелку: и яичницу, и творог со сметаной, и сдобную булку с маслом. Мы просто диву давались! А главное, куда-то исчез ее ставший привычным страх; глаза ее сияли, а на лице читалось такое облегчение, словно с души у нее свалился даже не камень, а целый горный хребет.
Одним словом, перед нами снова сидела прежняя Кристинка, какой она была до того, как они с матерью впали в оголтелое православие.
После завтрака мы дружно собирали смородину сразу в шесть рук: к нам охотно присоединилась Лиза. Оказалось, что они с Кристинкой могут совершенно нормально общаться; вооруженный нейтралитет и летящие искры, видимо, остались в прошлом.
Под конец Кристинка все же рассказала, что с ней произошло.
Оказалось, она действительно чуть не утонула. Прибежав вчера к Ведьмину мосту, она долго с ужасом глядела, как бурлит и клокочет вода вокруг свай, после чего все же собралась с духом и решилась-таки окунуться. Никому из нас, конечно, в голову не могло прийти, что ее понесет купаться в таком месте, а потому никто ее и не предупредил о мощных водоворотах и коварных ямах, таящихся у самого берега. В такую-то яму и угодила моя подружка. Когда ее нога, не найдя опоры, провалилась в пустоту, Кристинка от неожиданности потеряла равновесие и, беспомощно взмахнув руками, всем телом обрушилась в реку. Коварный водоворот тут же потянул ее на дно; легкие ее наполнились горькой водой, она беспомощно закашлялась, в глазах у нее потемнело.
«Помоги мне, о Боже», - подумала она в отчаянии.
То, что произошло дальше, невозможно назвать иначе, как чудом, ибо не поддается оно никакому сколько-нибудь логическому осмыслению.
Кристинка помнит, будто бы она лежала на дне реки, глядя вверх, и видела над собой не толщу мутной воды, а высокое светлое небо, в котором неожиданно возникли четко очерченные силуэты двух наклонившихся над ней мужчин. Просто непостижимо, как им удалось дотянуться, но подружка клянется, что именно так все и было: они взяли ее за обе руки и с легкостью вытянули из воды на вольный воздух. Она толком не поняла, как это произошло: просто очнулась она, уже сидя на берегу, а ее нежданные спасители сидели по бокам.
С виду это были обычные молодые мужчины, вроде дяди Гриши; но что-то в их облике неуловимо давало понять, что это никак не простые смертные: то ли несвойственная обычным людям благородная лаконичность движений, то ли непостижимая мудрость в глазах. Да и сами их лица, на первый взгляд, довольно обычные, а стоит чуть присмотреться – и невозможно отвести глаз, потому что не бывает у обычных людей таких лиц.
У того, что сидел слева, густая копна темно-рыжих волос спадала до самых черных, с изломом бровей, из-под которых смотрели насмешливые глаза цвета темной грозовой тучи; сейчас они смеялись, но не было сомнений, что в иные минуты способны эти глаза метать грозные молнии, наводя ужас на все живое. У того, что справа, длинные темные волосы были зачесаны назад и забраны в хвост, а в ясных серых глазах таились глубокая мудрость и сила знания.
А потом он вдруг снял с себя плащ и набросил его Кристинке на плечи. А она вдруг поняла, что откуда-то знает их имена: Перун и Велес.
- Почему вы меня спасли? – спросила она.
- Ты же звала на помощь, - ответил темноволосый. – Я услышал.
- И я услышал, - отозвался рыжий.
А Кристинка постеснялась сказать, что вовсе не их она звала в ту роковую минуту. Но какое это имело значение, если тот, на чью помощь она уповала, не посчитал нужным откликнуться на ее отчаянный зов?
Вместо этого она спросила совсем другое:
- Но как же так? Ведь вы же враги? – это ей вспомнились древние предания, которые она слышала от Ромки.
- Да ну, какие мы враги? – улыбнулся темноволосый.
- Помирились давно, - добавил рыжий Перун. – А вот скажи на милость: зачем ты в омут полезла?
- Да известно, зачем: грехи смывать, - ответил темноволосый Велес. – Нашлась тоже грешница великая!
- Как можно смеяться? – возмутилась Кристина. – Чаша терпения Его вот-вот переполнится…
- Ну и пускай к лешему переполняется, - пожал плечами Перун.
- Но как же… Ведь тогда конец света настанет…
- Не настанет, - убежденно заявил Велес. – Мы не позволим. Мало ли, кому что не нравится? Это еще не причина, чтобы мир в хаос ввергать.
- Пусть в своей Синайской пустыне концы света устраивает, - поддержал Перун. – А здесь не его вотчина. Явился, понимаешь ли, на чужую землю – свои порядки заводить!
- И геенны огненной не бойся, - мягко произнес Велес. – Мы хороших людей не сдаем.
- Вы считаете, я хорошая? – спросила Кристинка.
- А что с тобой не так? Чем ты так уж нагрешить-то успела? Маму разок не послушалась? Про Толика убогого плохо подумала, который тебя ногами бьет? Сырок творожный не в тот день съела? Ну так на, съешь еще, - Велес протянул ей творожный сырок в серебряной обертке.
- А Толику передай: еще раз к тебе полезет – я ему самолично ноги переломаю! – пообещал Перун.
Кристинка на миг задумалась, потом вдруг подняла свои ясные глаза и тихо спросила:
- Скажите, а как вам молиться?
- А зачем нам молиться? – Велес, казалось, был немного удивлен. – Ты просто позови – и мы откликнемся. А главное, живи спокойно и больше не бойся!
Она даже не заметила, как и когда боги исчезли; наверное, их ожидали другие важные дела. Просто в какой-то момент она обнаружила, что сидит на берегу совсем одна, в своем страшном и мокром купальнике, покрытая гусиной кожей, а с ее волос сбегает речная вода.
- В самом деле – чудеса! – растерянно произнес Ромка, едва она закончила свой рассказ. – Вот уж действительно: чудо русских богов!
Досказать осталось немного.
Ромкина мама действительно серьезно поговорила с тетей Верой и, пусть не до конца, но все же вправила ей мозги. Теперь у них дома по-прежнему стоят иконы и горят свечи, по-прежнему тетя Вера по воскресеньям ходит в церковь, но хоть Кристину больше с собой туда не таскает. По средам и пятницам у них по-прежнему постные супчики и каша без масла, но Кристинка больше не бормочет застольных молитв перед каждым обедом и ужином. И даже когда тетя Вера застала однажды Кристину за чтением пресловутого «Гарри Поттера», она лишь посмотрела на дочку с печальным осуждением, но ничего не сказала. Кристинка же, на одном дыхании прочитав все семь томов этого самого «Гарри Поттера», искренне удивилась:
- И что батюшке здесь не понравилось? Хорошая ведь книжка!
Кстати, душеспасительные книжонки о смертных грехах и неразумных девах мы с ней собственноручно выкинули в мусоропровод: чтобы кто-нибудь излишне внушаемый случайно не нашел и не впечатлился.
Вот с одеждой что делать – пока не знаем. Оказалось, что из прежних своих вещей Кристинка безнадежно выросла, а купить новые – где деньги взять? Так что приходится ей пока что носить все те же унылые мешковатые платья. Хорошо, хоть платок свой сняла и косички заплетать перестала. Купальник я, правда, отдала ей свой, благо он стал мне маловат.
Но все это, по большому счету, сущие пустяки. Самое главное – Кристинка перестала бояться. Перепуганная мышка-норушка осталась в прошлом; вместо нее вернулась прежняя милая спокойная девочка. Да и стоит ли бояться жизни, если за спиной у тебя стоят столь могучие и добрые боги, как Перун и Велес?
Отец Илья, к слову сказать, пытался опять заморочить ей голову: дескать, Бог един, а вовсе ей никакие не боги, а бесы явились. На что Кристина спокойно ответила:
- Я тонула – они меня спасли. Мне было страшно – они меня успокоили. А Ваш единый Бог даже пальцем не шевельнул. Так кто же, получается, в мир добро несет?
Батюшка сразу не нашел, что и ответить. Потом, правда, проворчал, что, возможно, лучше ей было бы утонуть, чем быть обязанной жизнью столь богомерзким сущностям. Спорить с ним дальше Кристинка не стала: и так все было понятно.
Кстати, злобный олигофрен Толик от Кристинки и впрямь отстал. Однажды столкнулся он с ней во дворе и хотел было, как всегда, ударить ногой в живот, но вдруг случайно заглянул ей в глаза – и в ужасе отшатнулся прочь. Потом его мать рассказывала, будто бы сынок ей жаловался, что стоит ему взглянуть на ту окаянную Кристину, как перед глазами встает здоровенный рыжий мужик и сурово грозит ему пальцем.
Страшно, да? А вот не обижай девочек!
Апрель 2016 г.