Недотепa

               

                1
   Поздним вечером в дверь маленькой больнички на окраине губернского города N. громко постучали. Дежурный фельдшер, Осип Петрович Оглоблев, нехотя отложил газету, взял со стола огарок свечи и пошел открывать. Двое внесли в сени носилки и поставили их на пол. Вслед за ними в узкую дверь протиснулся толстый господин с черной бородой и в цилиндре. На носилках до подборотка укрытый одеялом лежал черноволосый молодой человек с белым, как мел, лицом. Глаза его были закрыты. На ломаном русском толстяк попытался объяснить, что человек на носилках - акробат из бродячего немецкого цирка, остановившегося на три дня в их городе. Во время представления он упал с трапеции, и теперь вся труппа в жутком волнении за его жизнь ждет, что скажет врач. Осип Петрович поскреб в затылке; он не любил принимать решения. На то есть доктор Звягинцев. Но он знал, что доктор с женой уехал в театр и вернется только поздно ночью.
   - К сожалению, у нас нет ни одной свободной койки, - начал было фельдшер, растягивая слова. Он видел, в какой плачущей гримасе скорчилось лицо толстяка. - Но с другой стороны, его нельзя везти на телеге в другую больницу - по дороге может Богу душу отдать, - помолчав, добавил он. - У меня тут во флигеле, где я уже пятнадцать лет проживаю с моей законной супругой и дочерью, Елизаветой, есть местечко за печкой. Мы его покамест, до особого распоряжения доктора Звягинцева, можем там разместить. А вы уж, того, за доброту мою не откажите рабу божьему тридцать пять целковых по уходу за больным, - протянул он руку.
   Толстый господин, сердито сопя, вытащил из кармана кошелек и вытряхнул из него на стол все содержимое. Пересчитал.
   - Вот, 27 рублей и 13 копеек. Больше нет.
   Тяжело вздохнув, Оглоблев сгреб все со стола себе в карман.
   - И на том благодарствуем-с.
   Носилки осторожно подняли с пола и перенесли во флигель к фельдшеру. Здесь было тепло, и пахло лампадным маслом. Одинокая лампадка тускло высвечивала лики на образах. Немец не открывал глаза. Казалось, что он крепко спал.
   На следующее утро доктор осмотрел его. Он не обнаружил никаких переломов конечностей: при движении руками и ногами пациент не испытывал боли. Но на левом боку у него Звягинцев увидел большой синий отек, и было больно дышать: по-видимому, акробат сломал себе ребра. Требовался уход и покой. Жена фельдшера, Аглая Степановна, и его девятнадцатилетняя дочь, Лиза, статная, с толстой косой туго заплетенных волос спелая девица, взяли на себя заботу о больном.
   Шло время, а время, как известно, хороший лекарь. Опухоль на боку спала, но дышать ему было еще трудно. Однако, месяца через два, к маю, Курт (так звали немца) уже мог вставать. Он с помощью Лизы выходил на больничный двор, садился на заваленку у забора, и они долго сидели рядом, провожая глазами заходящее солнце. Ласковые лучи будоражили его воображение; бросали на него тень от нежного профиля девушки, ее полной груди в легкой кофточке. Он с трудом себя сдерживал, чтобы не обнять Лизу и не расцеловать в пухлые губы. 
   В середине лета, где-то в июле, Курт неожиданно исчез, а вместе с ним исчезла и Лиза. Вскоре старики получили от нее телеграмму. Она сообщала родителям, что полюбила Курта и уехала с ним навсегда. С фельдшером случился удар. Он слег, да так больше и не встал.
   В Германии Лиза приняла лютеранство; молодые обвенчались, и через год у них родился мальчик. Родители назвали его Вольфгангом. Курт также, как и раньше, выступал под куполом цирка, ходил по трапециям, а Лиза с замиранием сердца смотрела на него снизу и молила Бога, чтоб с ним ничего не случилось. Так продолжалось лет пять. Но однажды, когда цирк на неделю остановился в Гамбурге, Курт заявил жене, что полюбил дрессировщицу белых болонок, мадам Капушинскую, маленькую пышную блондинку с томным взглядом, и они должны растаться. Лиза поплакала, поплакала, но, видя, что мужа не вернешь, успокоилась; тем более, что Курт оставил ей приличную сумму денег. "На воспитание сына", - сказал он на прощание.
   Лиза осела в Гамбурге, открыла шляпную мастерскую и, чтобы забыть свое горе, с головой ушла в дело. Однажды к ней в мастерскую зашла фрау Грос в сопрождении мужа, морского офицера. Между Лизой и Гросом с первого взгляда вспыхнуло взаимное чувство, и где-то уже через полгода он переехал к ней жить.
   Вольфганг привязался к нему, стал называть его "папой". Он, как и все мальчишки, мечтал стать военным. Вольфганг любил трогать блестящие пуговицы на белом офицерском кителе, гладить рукой золотые эполеты. Когда его никто не видел, мальчик надевал падающую ему на глаза фуражку с кокардой, брал в рот припасенную с обеда куриную кость и посасывал ее, одновременно причмокивая губами, как делал его новый отец, раскуривая трубку. При этом он важно расхаживал по комнате, держа левой рукой кость, а правую закинув за спину, подражая Гросу.
   Грос иногда покупал в лавке книжки с веселыми картинками и читал их мальчику. Когда Вольфганг пошел в гимназию, он стал приносить ему книжки с математическими головоломками и загадками, а позже познавательные книги по физике и химии. Он хотел разбудить в мальчике интерес к точным наукам и преуспел в этом. После окончания гимназии Вольфганг поступил  в Берлинский технический университет и через пять лет стал инженером-электриком. Тогда слово "электричество" было у всех на устах, и Вольфганг увидел огромные возможности для применения своих сил. Он как бы стоял на берегу безбрежного океана, не решаясь ступить в воду.

                2
   Еще на студенческой скамье проявились те качества Вольфганга, которые потом во многом определили его жизнь. Благодаря недюжинным способностям ему легко давалась учеба. Он охотно помогал другим студентам, которые испытывали трудности в учебе, причем не брал за это ни пфеннига, хотя в деньгах нуждался. Тех денег, что посылала ему мать, Вольфгангу не хватало, и он подрабатывал на жизнь частными уроками. К тому же унаследованная от матери душевная теплота, веселый нрав и честность в отношении с людьми, как магнитом, притягивали к нему товарищей. Особенно сдружился он с Райнером Хофманом, племянником графа Цеппелин, который был родным братом его матери. Граф бредил воздухоплаванием, мечтал первым построить летательный аппарат, на котором можно было бы перелететь через Атлантику. Репортеры осаждали его с вопросами вроде: "Когда вы собираетесь полететь в Нью-Йорк?"
   Однажды Райнер пригласил Вольфганга к себе домой. Его семья жила в собственном особняке на Фридрихштрасе, недалеко от центра. После тесной конуры, которую Вольфганг снимал у вдовы почтмейстера, войдя в дом Хофманов, ему показалось, что он попал в сказочный дворец. Везде хрусталь, ковры, лакеи в белых перчатках. Он покраснел до ушей: ему стало стыдно за свои заштопанные на коленях брюки, видавший виды сюртук. Со стыда он не знал, куда себя деть. Но тут по мраморной лестнице навстречу им сбежала высокая, сухопарая девушка, лицом похожая на Райнера.
   - Познакомься, Вольфганг, - сказал он, - моя старшая сестра, Гертруда.
   Девушка низко присела и подала руку. На вид ей было лет двадцать семь. Пышные темнокаштановые волосы, заплетенные в толстую косу, оттеняли бледный лоб. Еле заметные усики, пробивавшиеся над верхней губой, и маленькая родинка на левой щеке не портили ее лицо, а, наоборот, придавали ему некоторую пикантность. Она пригласила Вольфганга пообедать с ними. Родителей в ту пору дома не было. Они сидели за столом втроем. Вольфганг, низко склонив голову над тарелкой, ел не спеша, стараясь не уронить ни одной капли супа на свеже накрахмаленную белую скатерть. Когда он поднимал глаза, то ловил на себе испытующий взгляд Гертруды и от смущения краснел, как рак.
   После первого посещения Вольфганг старался бывать у Хофманов, как можно чаще. Это было как нельзя кстати: Райнер нуждался в его помощи. Вольфганг купил себе новый костюм; стал бриться каждый день, освежая себя после бритья дорогими французскими духами. Друзья заметили разительную перемену в нем и подсмеивались над ним: "Уж, не влюбился ли ты, приятель?" (Раньше он безразлично относился к своей внешности, лицо его обычно зарастало недельной щетиной.)
   Он познакомился с супругами Хофман - адвокатом, Хорстом Хофман, и его женой, Ингрид. Все в доме уже привыкли к нему: камердинер впускал его без доклада, прислуга дружелюбно здоровалась и за спиной о чем-то шушукалась, поглядывая на него.
   С каждым разом Вольфганг все больше влюблялся в Гертруду. Это чувство переполняло его. Ему казалось, что если он не откроет кому-нибудь свою тайну, то сердце его не выдержит и лопнет. Он признался во всем Райнеру.
   - Что же ты молчал до сих пор? - выслушив его, воскликнул тот. - И она тебя любит. Сама сказала.
   Вольфганг не верил своим ушам. От счастья он стиснул Райнера в объятиях, чуть не задушив его.
   На следующий день он упал перед Гертрудой на колени, прося ее руки. Через два месяца молодые обвенчались. Вскоре у них родился первый ребенок. Девочку назвали Евой.

                3
   Когда Вольфганг закончил курс в университете и получил диплом, Гертруда замолвила за него словечко перед дядей - графом Цеппелин, и тот пригласил его на работу. В ту пору как раз строились первые дирижабли, и графу позарез нужны были толковые инженеры-электрики.
   Райнер получил место у Сименса и переехал в Мюнхен. Дети разлетелись из гнезда. Дом опустел. Старики остались одни.
   Шли годы. Вольфгангу минуло уже тридцать два. Но с другой стороны, можно было сказать, что ему исполнилось лишь тридцать два. Он был еще молод, полон надежд и планов. Граф Цеппелин по достоинству оценил талантливого инженера и назначил его шефом электротехнической лаборатории. Вольфганг с головой ушел в работу.
   Дома тоже произошли перемены. Гертруда, которая была на пять лет старше мужа, года три тому назад родила второго ребенка - девочку. Ее назвали Элизабет, в честь покойной матери Вольфганга. А в доме ее звали, как и бабушку, - Лизой. Она родилась недоношенной; была хилым и болезненным ребенком. Часто хворала. На бледном личике, обрамленном светлыми кудряшками, не подетски печально смотрели большие карие глаза. Врачи советовали отвезти ее на воды, в Баден-Баден. Но поездка по той или иной причине все время откладывалась.
   Ее восьмилетняя старшая сестра Ева, напротив, росла  бойкой, непоседливой девчонкой. За ней никак не поспевала гувернантка-француженка, мадемуазель (или, как ее называл Вольфганг, "мамзель") Сюзи. Раз в неделю, по средам, к девочке приходили учитель рисования и учитель музыки, молодой человек лет двадцати пяти с завитыми черными локонами и густым басом, месье Давеню. Он громко пел романсы, нещадно ударяя по клавишам старенького пианино, и при этом томно смотрел на Гертруду. (Она всегда присутствовала при музыкальных занятиях своей дочери.) За обедом она жаловалась мужу: "За этими учителями только глаз-да-глаз. Того и гляди, что-нибудь стянут".
   Вольфганг рассеянно слушал и не слышал ее. Он был весь поглощен своими мыслями. В последнее время возникли проблемы при создании новых электрических приборов. Действительность не соответствовала теории: конденсаторы вели себя непонятным образом.
   У него на пол упала ложка. Когда он нагнулся, чтобы поднять ее, то опрокинул на себя соусницу и белым соусом перепачкал свои новые брюки. Жена не выдержала и в сердцах бросила ему: "Какая же ты все-таки... недотепа". Вольфганг сконфуженно улыбнулся и промолчал.
   За эти годы Гертруда тоже изменилась. Из-за высокого роста стала сутулиться. Лицо осунулось. Появились  первые морщинки у глаз. Косу она давно отстригла и вместо этого волосы собирала на затылке в пучок, перетянутый аптекарской резинкой. Казалось, что она махнула на себя рукой и решила целиком посвятить свою жизнь воспитанию детей. Но так только казалось. Однажды за чаем, пристально глядя ему в глаза, Гертруда сказала мужу:
   - Шатц, врачи советуют отвезти Лизу на воды. Я хочу поехать с детьми на пару месяцев в Баден-Баден. Со мной поедет Сюзи... и месье Давеню. Ты меня отпускаешь?
   - Ну, что ж, поезжай, - вздохнул Вольфганг.

                4
   Проводив семью, он полностью отдался работе. Странное поведение конденсаторов не давало ему покоя. Он забыл про дом: спал на кожаном диване у себя в кабинете; обед ему привозил его старый, верный слуга, херр Химельрайх. Вытаскивая судки с уже остывшей едой из своего сундучка, он обычно говорил: "Ты бы, мой свет, немного б отдохнул. Смотри, на кого стал похож: кожа да кости". Вольфганг отшучивался: "На том свете отдохнем, старик". Он подогревал на спиртовке бульон с лапшой и куриные котлеты и машинально ел, не замечая их вкуса. Единственное удовольствие, которое Вольфганг себе позволял, это, не спеша, выкурить после обеда сигару. Затем, снова одев на себя уже несвежий халат, со словами: "Вставайте, граф, вас ждут великие дела!" поднимался из кресла и шел в лабораторию.   
   Он чувствовал, что стоит на пороге великого открытия. До сих пор все электрики были уверены, что емкость конденсаторов постоянна. Это была аксиома, "золотое правило" электричества, в справедливости которого никто не сомневался. Ему же удалось обнаружить, что это вовсе не так. Она не только менялась, когда наступала ночь, но стоило металлический шарик поднять над головой или вынести его на балкон, как емкость была уже другой. Кроме того теперь, летом, она отличалась от той, которую он измерил зимой. Вся теория летела к черту. Учебники по электричеству надо было переписывать заново.
   Говорят, когда Архимед открыл свой закон, то бежал по улицам голый и кричал: "Эврика!" В таком же состоянии духа находился теперь и Вольфганг. Его распирало от счастья первооткрывателя. Ему необходимо было тут же кому-нибудь рассказать о своем открытии. Но часы показывали девять часов вечера, и все, наверное, уже разошлись. Он выглянул за дверь. В конце тускло освещенного коридора мелькнул женский силуэт. Ну, конечно, это была фрау Браун, молодая ассистентка - единственная женщина в их лаборатории, которую он недавно взял по просьбе ее отца - известного электрика.
   - Фрау Браун, - взволнованным голосом позвал ее Вольфганг, - зайдите, пожалуйста, ко мне.
   Когда она вошла, Вольфганг усадил девушку в кресло и обо всем ей рассказал. С минуту та сидела молча, как бы переваривая услышанное. Он видел, как в полумраке блестят ее глаза.
   - Шеф, вы - гений, - наконец, прошептала она.
   - А жена называет меня недотепой, - улыбнулся Вольфганг.
   - Простите, но ваша жена - просто дура. Она ничего не понимает в электричестве.
   - Это верно. Она ничего не понимает в электричестве, - согласился Вольфганг. - Зато кое в чем другом... - и замолчал. 
   Ему не надо было продолжать. Женским сердцем фрау Браун догадалась, что он имел в виду. Она порывисто встала и, шурша платьем, быстро подошла к нему. Вольфганг почувствовал на щеке ее горячее дыхание. В глазах у него вдруг все поплыло, предметы стали двоиться, словно он смотрел на них сквозь толстый слой воды. Он машинально поднял руку, чтобы поправить очки, но уже не нашел их. Фрау Браун притянула его к себе за шею и впилась ему в губы. Вольфганг невольно поморщился: ему был неприятен вкус ее помады. В следующее мгновение она быстрым движением растегнула на нем халат, развязала галстук. Он стоял столбом, словно пораженный громом. Тогда она положила его руку себе на грудь. Вольфганг услышал, как часто бьется ее сердце.
   Как от одного выстрела с гор свергается лавина, так от первого всплеска чувств, внутри у него неожиданно все воспламенилось. Он крепко обнял ее, и они, свободно паря в пространстве, понеслись навстречу чему-то столь желанному и прекрасному. Вольфганг не знал, долго ли это продолжалось: может быть, вечность или один лишь миг, но почувствовал, что они погружаются в пучину, и падение прекратилось. Он очнулся. Они лежали на полу.
   Что тут еще добавить, мой читатель? В таком месте в театре опускают занавес.