НА ОСТРОВЕ ПАМЯТИ. СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ЭССЕ О ТОМ, КАК Я ПОБЫВАЛ В СИБИРИ У СТАРОВЕРОВ
Я путешествовал по Сибири, посетил уже Иркутск и Улан-Удэ и ехал теперь в староверческую деревню Большой Куналей. За окном тянулась бурятская степь и то и дело попадались коровы – по-индийски тощие и длинношеие, такие же буро-желтые, как все этим засушливым летом. Большой Куналей сразу бросился в глаза своими пестрыми, по-мирисуснически ярко разрисованными избами. Куналейцы даже шутят, что после флота они вторые во всей стране по потреблению краски.
Встретили нас – меня и мою жену Олю с ее родителями – песнями под гармонь. Красочность переросла в колорит. Пели три пожилых женщины, их же возраста мужчина и еще мальчик лет семи, его внук. Все они были нарядны под стать своим домам, особенно женщины – в цветастых сарафанах и с дивной красоты янтарными бусами.
Некоторые бусины были размером с грецкий орех и на солнце смотрелись не как обыкновенный янтарь, похожий цветом на патоку, а как гречишный мед, отливая тяжелым, густым светом. Этим бусам три века, они – то немногое, что унесли с собой староверы, когда при разделе Речи Посполитой российское государство высылало их в Сибирь семьями, отчего они и зовутся семейскими.
Обо всем этом нам рассказывала Ольга Александровна Рымарева, хранительница местного музея. Интересна была уже одна ее речь, подлинно-народная и со множеством местных словечек, как, например, слово «бравый», здесь совершенно универсальное: бравый работник, браво сделано, бравая погода. Интереснее же всего мне была по-крестьянски деловитая манера, с которой говорила Ольга Александровна. Так, она сквозь слезы рассказывала о том, как во время коллективизации у ее матери отнимали дом, и тут же, когда мы переходили из комнаты в комнату, она вдруг, позабыв плакать, успевала что-нибудь спросить у привезшего нас в деревню экскурсовода, о том, например, как в этом году заработок и много ли приезжих.
А я все думал о том, что вижу ту крестьянскую жизнь, ту Россию, которой почти не осталось. Удивительно было, как много здесь сохранилось вещей – одежды из ценных сукон и шубы, которым больше века, огромные, окованные медью сундуки, взрослые и детские сапоги и здесь же колодки для них, всевозможная мебель – что ни возьми, то плотнический шедевр – и там же станок для ее изготовления, построенный некогда самим хозяином. И хотя старообрядческой церкви нам не показали, на глаза нам попалось несколько старинных икон, почерневших от времени, ведь икон староверы не подновляют, а когда те совсем сотрутся, хоронят их в земле, как людей.
Когда же мы все это осмотрели, нас позвали к столу и угощали приготовленными в русской печи «штями», котлетами и картошкой, а после – рубцом, мочеными груздями, расстегаем с омулем, пирожками с черемухой – всего не перечислить. А молоко было таким густым, что походило не то на сливки, не то на сметану. Все это не только было приготовлено хозяевами, но также собрано и выращено.
Впрочем, как ни искусны куналейцы в сельском хозяйстве, заниматься им здесь все труднее. Деревня поредела, мужчин совсем мало, а тем, которые остались и занимаются фермерством, все сложнее выплачивать старые кредиты и брать новые. Кроме того, всегда полно неожиданностей – как этим сухим и жарким сибирским летом 2015-го, к концу которого вокруг Байкала полыхали целые леса. Оттого так важен здесь всякий приработок, включая и туризм.
Трех часов, что мы пробыли в Большом Куналее, было достаточно, чтобы увидеть два принципиальных различия между нами и ими. Первое – в том, что эти люди знают, как прожить одними лишь своими силами. От этого жизнь их тяжелее, но и свободнее. Мне кажется, живи они в той стране, в которой государство дает гражданам развернуться, они преуспевали бы так же, как подобные им общины в Северной Америке – например пенсильванские амиши.
Второе отличие, и наиболее важное, – в том, что староверы умеют хранить вещи. Не только одежду и сундуки, но и память о предках и о перенесенных ими тяготах.
О тех их предках, которые жили совсем давно, рассказывают дивные песни, которые мы слышали от куналейцев. Не так давно ЮНЕСКО назвала эти песни «живыми сокровищами». Горькие и веселые, они поражают своим сложным, напряженным многоголосием, от которого слова обрастают непередаваемыми оттенками смысла.
Мне запомнились слова одной из песен: «Располынушка ты моя, эх и далеко ой буйным ветром в поле да разнясло». Для меня это образ памяти, которую в остальной России хранить разучились. Побывав у староверов, я все чаще думаю о том, что страшнее всех неисчислимых бед, которые постигли Россию, – их забвение в народе. Ведь мало таких семей, которые помнят свою историю больше чем в двух поколениях. Мы забыли ту боль, которую испытывали наши предки, и, наверное, потому и продолжаем с таким покорством терпеть от государства все новые надругательства.
На ум мне приходят древнегреческие тексты про путешественников, для которых родной была земля отцов, а море с неизвестными островами сулило опасности – как тот остров, описанный в «Одиссее», жители которого питались лотосами и ничего не помнили. У нас все перевернуто, и этот остров все больше напоминает мне огромную, как океан, Россию, и потому так важно, что в ней еще остались такие места, как Большой Куналей, – островок памяти.