Жила я тогда в Ленинграде в коммунальной квартире. И считала это удивительным везением. Еще бы, жить в городе - мечте и иметь свою собственную комнату, к тому же - в самом центре, чем не счастье. Одно название зданий, улиц, мостов, по которым утром мчишься на работу, а вечером, медленно, созерцая красоты, возвращаешься с работы, ласкает слух: здание легендарной «Макаровки», мост Александра Невского, Старо-Невский проспект, Невский проспект, улица Герцена. Не дорога — наслаждение. Утром ухожу на работу, а поздно вечером, или ночью, прихожу домой спать. Естественно, ничего не готовлю. Да и готовить на кухне, где установлен мусоропровод, и бегают полчища тараканов, ни боже мой! Что куплю, то и ем утром - вечером, и так несколько дней, пока не закончатся продукты. До перестройки ассортимент в магазинах был скудный, тем не менее продукты продавали минимум по полкило. Такие тетки стояли у прилавков, что только самый смелый отважился бы попросить сто, или двести граммов. Колбасу народ покупал палками, сосиски, сливочное масло, треску — килограммами. И никакие доводы, типа: «Я одна, и не ем так много», - не срабатывали, а пышная продавщица с белоснежным нимбом в гидроперитовых волосах вмиг переставала тебя видеть, и зычным голосом произносила: «Следующий!».
Как-то повезло, купила рыбу горячего копчения, громадную, вкуснющую. Угостила соседку Минку со всем ее семейством: мужем и двумя маленькими детьми. Расстройство желудка началось уже вечером, на следующий день продолжилось. При моем весе и три дня диареи — катастрофа. Короче, на третий день на работе тоненькие мои ножки подкосились, и неустойчивое сознание покинуло мое хрупкое тело. Сердобольное руководство выпроводило меня в поликлинику. Поликлиника у нас была ведомственная. Приняли меня там, как свою, и выписали направление в прославленные «Боткинские бараки» и, как я ни сопротивлялась, уговорили. Обещали, что никто меня в больницу не положит, просто надо сходить на консультацию. Я, наивная, согласилась. Названное именем прославленного врача-терапевта С. П. Боткина медицинское учреждение находилось не так далеко от моего дома: через мост и чуть вправо. В приемном отделении не поняли: о какой консультации я говорю, но давление померили. К слову: давление у меня всю жизнь низкое, а при таких обстоятельствах, видимо, приблизилось к черте, когда о человеке говорят, что он был, а я еще и разговариваю. Молодой врач, глянув на тонометр, почесал себе лоб, и опять стал мерить давление.
- Сколько? - поинтересовалась я.
- Мало.
- У меня всегда низкое.
- Придется лечь в больницу, на день-два, посмотрим, - не совсем уверенно сказал он.
- Не хочу, - еле слышно пролепетала я, совсем ослабев от огорчения.
Определили меня в палату на четвертом этаже. Поднялась я на лифте, палата оказалась трехместной. Огляделась: две девушки полулежа читали книжки. Потолок высоченный, окно громадное, начало весны, солнце шпарит, а я … , а собственно, что я тут делаю?
- Располагайтесь, - кивнула кудрявой белокурой головкой одна из девушек в сторону свободной койки, - двадцать дней не простоите.
- Какие двадцать, - подскочила я, - дня на два, максимум!
- Здесь двадцать один, двадцать два дня - минимальный срок. Чтобы выписали, должно быть два хороших анализа, каждый — через десять дней.
Я кинулась обратно к лифту, даже не попрощавшись.
Лифты на спуск не работали! Клиника-то инфекционная: всех впускают, никого не выпускают. Все, каюк! Апрель месяц, отчетный период, приехали! Да меня на работе … , смертную казнь тогда еще не отменили.
Сейчас уж точно убитая, но совсем здоровая, я вернулась в палату, даже чувствую: давление подскочило до нормы.
Лечащий врач отнеслась ко мне с безразличием, явно считая симулянткой, но на мои просьбы о выписке не отреагировала, как потом поняла — из-за презрения.
Отлежать двадцать дней в больнице, будучи молодой и здоровой, когда на улице господствует весна, это пытка. Мне катастрофически не хватало движения и свободы. Каждое утро я начинала день с генеральной уборки палаты, так как уборщица к нам захаживала только за мусором. После помывки пола делала гимнастику, затем принимала солнечные ванны: открывала огромное двустворчатое окно, и, полулежа на подоконнике, загорала. Довольно близко от нашего здания находился другой корпус больницы. И медсестры из соседнего здания, наблюдая за мной, млеющей под весенним солнышком на подоконнике в чем мать родила, звонили нашим дежурным. Дежурные, совсем молоденькие девчонки, младше меня лет на десять, бежали согнать меня с подоконника: было стыдно, но ведь весенняя тоска - хоть кричи.
- Выпишите! - настаивала я.
- Выпишем, но без больничного листа.
Пришлось менять дислокацию: я придвинула к окну кровать: на ней меня, загорающую, с окон соседнего дома, видно не было.
Соседки по палате, не в пример мне, были милыми и законопослушными. Кудрявую блондинку я приучила делать со мной зарядку. Ее мать, санитарный врач, так закормила свою дочку лекарствами от жизни, что полностью нарушила флору ее кишечника. Теперь здоровье девочки пытались восстановить врачи «Боткинских бараков». Меня же лечили только фуразолидоном - противомикробными маленькими желтенькие таблетками, от которых постоянно мутило, стоили они в аптеке тогда три копейки. Но основным лечением была диета. Ради соблюдения диеты, собственно, меня и держали в больнице.
Но, несмотря на все усилия больничного пищеблока заморить нас голодом, мы не сдавались. На жидком пюре и котлетах из булки двадцать два дня не протянешь, даже если лечь, и уговорить себя, что ты безтелесена.
Повторю, что наше, женское, отделение располагалось на четвертом этаже, высота потолков в этих сталинских постройках — метров пять с половиной. Передачи были запрещены. Но ведь народ - то у нас сообразительный, иначе пропадешь. Каждого вновь поступившего в палату ждал приятный сюрприз — очень длинная, толстая веревка с корзинкой, которую опускали в окно с четвертого этажа для запрещенных передач.
Соседка Минка пришла меня навещать уже на следующий день. Стояла внизу, под окном, и очень громко нецензурно ругалась.
- Ты что, совсем … , ну понос, он был у нас всех, большое тебе за это спасибо. Каждый п… получил от меня по таблетке, и все, забыли. А ты собралась о нем думать двадцать дней?
Минка принесла мне маленький телевизор, чай, кофе, сахар, пряники, сушки.
Я адаптировалась и уже не скучала.
Каждое утро, только проснувшись, кудрявая блондинка с васильковыми глазами, потягиваясь, подходила к окну и грустно взирала на прогуливающихся под окнами мужчин. Мужчинам, надо сказать, всегда и везде поблажки! Их палаты находились на первом этаже, и они спокойно, перелезая через окно, гуляли по парку. Их, гуляющими, как и меня, загорающей, конечно, видели медсестры из окон соседнего корпуса больницы, но ничего не предпринимали. Так вот, именно к этим небритым мужчинам, в стоптанных потрепанных тапках, каждое утро были обращены ее слова. Построение фраз слегка менялось, но смысл оставался тем же.
- Вот так выйдешь замуж, пройдет лет десять, пятнадцать, глянешь в окно, а этот, в вылинявшей майке и тренингах с пузырями на коленях, - твой муж. Уууужас!
Я полностью отлежала свой срок. Бактерии у меня все-таки нашли - сальмонеллы. Чтоб не рисковать, второй анализ я сдала чужой - заведомо хороший.
На работу я вернулась отдохнувшей, загоревшей, выглядела лучше, чем после отпуска. Диета для хорошего цвета лица — первое дело. Замученная непосильным трудом за двоих, начальница взирала на меня с ненавистью. А что завидовать, всего и делов - то: сходи в магазин, купи рыбу с сальмонеллой.