Рождение мифа
В январе 1736 г. академический отряд Второй Камчатской экспедиции выехал из Иркутска на Лену, стремясь к главной цели своего путешествия - Камчатке. Миновав остроги Балаганский, Братский, а также Илимск, прибыли в Усть-Кутский острог, где стали дожидаться вскрытия Лены и прихода сооруженных для них судов для сплава по Лене. Здесь академики Герард Миллер и Иоганн Гмелин соединились с Людовиком де ла Кройером, - официальным руководителем академического отряда.
27 мая 1736 года на шести дощаниках и шести «устроенных весьма удобно для помещения» каюках академический отряд отправился вниз по Лене. Людвиг де ля Кройер, не расположенный к неспешному плаванию, скоро оставил Миллера с Гмелиным, отправился скорым ходом в Якутск, куда прибыл 1 июня. Что же касается Гмелина с Миллером, то они по пути делали частые остановки, исследуя местность или производя «разыскания», командировали в разные пункты с поручениями научного характера сопровождавших их студентов и геодезистов. Так, за время путешествия по Лене они с помощью геодезиста Красильникова составили весьма обстоятельную карту реки.
Миллер так отзывался о поездке по Лене: «С такою выгодою соединенного путешествия, быть может, еще никогда не видано было. Мы взяли с собой корову и телят, свиней, овец, гусей, кур и уток число довольное. Овцы на дороге объягнились, а куры на судах цыплят вывели. Никогда не было недостатка нам ни в свежем молоке, ни в масле, ибо мы оным от собственных своих коров довольствовались». В Якутск они прибыли 11 сентября 1736 г.
Город жил переживаниями по поводу гибели людей экипажа бота «Иркутск» и его командира, тревожными ожиданиями вестей о судьбе команды дубель-шлюпки «Якутск». Добавьте к этому сутолоку и неразбериху организационных дел предстоящего похода на далекую Камчатку. Здесь были в сборе главные силы восточного отряда экспедиции во главе с Берингом, его помощником Чириковым и большой группой подчиненных им офицеров. Здесь в это время находился и начальник Охотского края Писарев, экипажи судов, еще не законченных постройкой в Охотске, были сосредоточены почти все экспедиционные грузы. В Якутске в это время было более 800 человек, причастных к экспедиции (из них 500 служилых и ссыльных, специально собранных для перевозки экспедиционных грузов в Охотск). Все в городе в это время жило и дышало целями экспедиции.
Грузы продолжали прибывать. Чего только здесь не было: амбары забиты мешками с мукой, площади завалены канатами, парусиной, пенькой, бочками со смолой, салом. Такое множество нежданных гостей для малочисленного населения Якутска было сравнимо с постоем неприятельской армии. Город был перенаселен, загажен, ободран, как липка. Подневольные работники, в особенности из числа ссыльных, толпами уходили в бега, приходилось ставить крепкие караулы, а для устрашения - виселицы. Но это мало помогало, разбои и грабежи в якутских стойбищах продолжались.
*
Безмятежность и благостность путешествия Миллера с Гмелиным, как и возможность спокойной и обстоятельной научной работы с прибытием в Якутск закончились. Здесь, оказавшись в двойном подчинении, - начальника экспедиции Беринга и руководителя академического отряда Людовика Делиль де ла Кройера, они уже не имели той свободы, которой располагали при путешествии по Забайкалью.
Привыкшие к комфорту и особому вниманию, они изрядно избаловались; выставляя мотивом «пользу науки», требовали себе всего самого лучшего. Попав в непривычную обстановку, оказавшись под административным прессом руководства, требовавшего участия в решении злободневных экспедиционных задач, они были ошеломлены и обескуражены. Когда им стало известно о трагической гибели молодых офицеров лейтенанта Питера Ласиниуса с большей частью команды «Иркутска», Прончищева и его жены Марии, массовой гибели людей на переходе из Якутска в Охотск, то они, видимо, просто испугались перспективы, которая их ожидает. Молодые, полные здоровья, они ужаснулись, узнав о симптомах и последствиях цинги - зловещей болезни северного края.
Вероятно, уже в первые месяцы пребывания в Якутске намерение Миллера и Гмелина последовать на Камчатку и принять участие в морском путешествии к берегам Америки пошатнулось. Из пяти лет, которые они планировали провести в экспедиции, прошло уже около четырех. «Быть вечными гражданами Сибири», по выражению И. Гмелина, они не имели никакого желания. Воодушевление, с которым они вначале занимались исследованиями, в значительной мере остыло, так как их утомила борьба с разными мелкими препятствиями, которые приходилось преодолевать. Вероятно, именно на этой почве Герард Миллер заболел «гипохондрической болезнью», сопровождавшейся сердечными припадками. Они стали искать способ уклониться от следования на Камчатку. Об этом говорят все их последующие действия.
Хотя они и ссылались на то, что это местные власти не способствовали их продвижению на Камчатку, нельзя не увидеть главную тому причину,- ту, что на Руси издревле называли «медвежьей болезнью». Отсюда и ипохондрия, на которую будет потом ссылаться Миллер. Они просто-напросто струсили, испугались трудностей, решили отправить вместо себя студента Степана Крашенинникова и адъюнкта Г.Стеллера (он должен был выехать из Санкт-Петербурга в связи с просьбой Гмелина прислать ему помощника), снабдив их соответствующими инструкциями. Берингу же заявили, что студента Крашенинникова они намерены послать «наперед себя» в Охотск и далее на Камчатку для подготовки помещений и предварительных изысканий.
На их настроение, несомненно, повлияли и те соображения, что, прибыв на Камчатку, они не только будут лишены тех удобств, которыми пользовались в Сибири, но будут терпеть лишения и подвергаться опасностям. Они, конечно, жаждали новых открытий и мировой научной славы, но не готовы были платить за это своим здоровьем, тем более - своей жизнью.
Дело с отъездом внезапно осложнилось еще и тем, что в Якутске случился пожар, и дом, где остановился профессор Гмелин, сгорел дотла, а с ним и все его книги, инструменты, записи, а также редкости, собранные во время путешествия по Лене.
Неизвестно, раздельно ли проживали в Якутске Миллер и Гмелин. Судя по дружеским, почти братским отношениям, вполне вероятно, что «квартировали» они вместе, тем более, что в перенаселенном в это время Якутске было весьма непросто обеспечить приличным, достаточно обустроенным жильем даже и академиков. Если предположения автора верны, то подобная участь постигла и архивные выписки Миллера.
Правда, биографы пишут, что «энергичные исследователи не упали духом и пополнили, как могли, тяжелую утрату». Это, вероятно, касалось не только потерь Гмелина, но и записей профессора Миллера. Насколько полным и качественным было это «пополнение» приходится только гадать.
Судя по всему, этими обстоятельствами была вызвана и задержка с выездом на Камчатку студента Крашенинникова. Он выехал туда лишь в июле месяце. Это дает основания предположить, не он ли делал повторные выписки в якутском архиве, руководствуясь пометкам Миллера на документах, в то время как сам он сочинял инструкцию Крашенинникову по действиям на Камчатке. Инструкция предусматривала огромный объем географических описаний, метеорологических и гидрографических наблюдений, минералогических, ботанических, зоологических, этнографических и исторических исследований на всем пути от Якутска до Охотска и на Камчатке. Много лет спустя, - в 1750 г., в пылу гнева Миллер проговорился Г.Н. Теплову, что он в это время «Крашенинникова под батожьем имел».
Вряд ли соответствует действительности заявление биографов Миллера, что, начиная с Илимского острога, он осматривал архивы сам лично, поскольку никому не доверял. Скорее всего, личное участие в просмотре якутского архива было вызвано требованиями Беринга. Известно, что в связи с неудачными плаваниями в 1735—-1736 гг. Прончищева, Лассениуса и Д. Лаптева, и по решению офицерского «консилиума», он предложил 7 февраля 1737 года профессорам «осведомиться, хаживали ли из Ленского устья на Колыму кочи в старину», и высказать свое мнение, следует ли вновь отправлять в плавание Дмитрия Лаптева.
Миллеру при его благородном воспитании и барских манерах вряд ли доставляло удовольствие копаться в «архивных письмах», которые, как он писал, «от древности и мокроты погнили, мышами и червями съедены или разодраны и побросаны в кучи». По этой, или по какой-то иной причине, но обзор Миллером якутского архива оказался поверхностным, выборочным, ни в коей мере не соответствующим тому, о чем он писал в своей автобиографии, - «пересмотрел и в порядок привёл архивы во всех сибирских городах….». Чем другим можно объяснить тот факт, что, обнаружив и сделав копии с отписок Дежнева, Миллер не нашел в архиве материалов о морском походе на Камчатку десятника Ивана Рубца?
Да и в отношении Ерофея Хабарова он позже писал: «заподлинно неизвестно, сколь далеко он ехал, где проводил зиму». Это заявление Миллера выглядит довольно странным, поскольку в архивах Якутска и Илимска в то время находилось множество документов, где фигурировало имя Хабарова: о его аресте Зиновьевым; о возвращении на Лену после следствия в столице с запрещением выезда на Амур; переписка якутского и илимского воевод по поводу самовольного выезда Хабарова на Чечуй к Федору Пущину и мер по взысканию с Хабарова долга в казну. Наконец, о поездке Хабарова в Тобольск и Москву с намерением получить разрешение на новый поход по Амуру, после которой он бесследно исчез. Все эти материалы со временем стали достоянием историков. Почему же их не обнаружил профессор Миллер?
В полном распоряжении профессора находились в это время переводчик И. Яхонтов, студенты А. Третьяков и С. Крашенинников. Вполне возможно, что помогал Миллеру в работе с архивными материалами и профессор Гмелин. Но мог ли Миллер даже с их помощью проделать гигантскую работу по полному просмотру архива и приведению его в порядок?
Посудите сами. Исследователи заверяют, что в 1736 — 1737 гг. якутский архив находился еще в полной сохранности и заключал в себе материалы по истории, этнографии и географии края без малого за сто лет существования Якутского острога. Пусть даже дьяки и подьячие, писавшие разного рода документы, за вычетом праздников и прочих нерабочих дней занимались этим делом по 300 дней в году, то и то это без малого 30000 дней. При этом ежедневно писались и принимались от воеводской канцелярии, служилых и посадских людей десятки разного рода документов, подлежащих хранению. Даже если произвольно уменьшить их число до пяти в день, то и тогда в архиве должно было скопиться за это время около 150 тысяч документов. О их состоянии мы уже знаем со слов Миллера, - до него к якутским архивным материалам никто не обращался. Знаем и о том, что он занимался архивами всю зиму. Пусть даже в течение четырех месяцев и «без выходных», то есть в течение 120 дней.
А теперь скажите мне, мыслимо ли пусть даже бегло и с участием Гмелина просматривать более чем по тысяче документов ежедневно? А ведь что-то нужно было еще и внимательно прочитать, и осмыслить, чтобы принять решение надо ли снимать копию.
Миллер писал: «… Нигде не видал я столь достаточной и полезными известиями наполненной архивы, как в Якуцкой канцелярии. То было изрядно, что я над оною архивою трудился целую зиму. Во-первых, приводился по годам в порядок, а потом по столбцам и по книгам пересматривал, а подлежащие к истории и географии известия из них выписывать приказывал, … пересмотрел и в порядок привёл архивы во всех сибирских городах». Можно ли в это поверить?
К этому следует добавить, что Миллера интересовали не только архивы. С наступлением весны вместе с Гмелиным он выезжал в близлежащие от Якутска улусы для проведения стационарных наблюдений. «Пользуясь хорошей погодой, — писал по этому поводу Гмелин, — мы в течение всего месяца устраивали у волшебников якутского народа различные представления и сеансы фокусов...». Миллера интересовали и другие стороны обычаев и верований якутов. Он дал подробное описание якутского ысыаха (праздника), устроенного каким-то князцом.
Сохранилось сочинение Миллера «Известия о якутах и их шаманах, о юкагирах, остяках, тунгузах, самоедах, камасинцах, тайгинцах, татарах и об обычаях разных сих народов». Сочинение представляет собой черновик, без начала, со следами многочисленных поправок и перечеркиваний, написанный рукой Г.Ф. Миллера. Дата не указана. Наряду с описаниями других народов автор здесь дает сведения о якутах.
Много места Миллер уделил описанию зимней и летней одежды мужчин и женщин, сделанной из шкур диких и домашних животных и отделанной пушниной. Касался он и пищи якутов: мясной, молочной и рыбной. В сочинении отражены семейно-брачные отношения, особенно вопросы, связанные с калымом; описано вооружение, — лук и стрелы, пальмы и панцири, причем приводятся изображения различных типов стрел у якутов, тунгусов и бурят в сравнительном плане. Автор приводит сведения о хронологических представлениях якутов, в частности о делении года на сезоны и месяцы, мимоходом касается их космогонических представлений.
В Архиве Академии наук сохранились инструкции, которые вручил Миллер якутским приказчикам, отправлявшимся на Вилюй, Яну, Колыму, Индигирку, Анадырь. Их сочинение занимало тоже немало времени.
Спустя три столетия, трудно дать однозначный ответ на вопрос о том, почему в более поздних публикациях Миллера отсутствуют сведения о походе Ивана Рубца и судьбе Ерофея Хабарова, действиях на Амуре Онуфрия Степанова и Петра Бекетова, неудачном завершении экспедиции Афанасия Пашкова в Забайкалье. Кроме поспешного и поверхностного просмотра архивных документов в Енисейске и Якутске этому могли быть и иные причины. Например, сознательное умалчивание содержания обнаруженных документов в публикациях по каким-то личным соображениям, или утрата сделанных копий.
*
Решая вопрос о продолжении северных плаваний и следуя инструкции Сената, Беринг, как уже сказано, обратился за советом к академикам. Миллер, ссылаясь на свои архивные изыскания о плаваниях казаков в XVII столетии, решительно высказался против продолжения северных походов. Он указывал, что походы эти неизменно совершались с превеликими трудностями, лишениями, зачастую с гибелью людей. Считал, что повторять эти попытки не только крайне рискованно, но и бесполезно.
Людовик де ла Кройер «своим и своих товарищей имянем» добавил к этому, что морской ход к востоку и в прежние годы «был зело труден», а теперь «по сказыванию разных людей Ледовитого моря перед прежними годами много убыло», поэтому в узком проходе между льдами и берегом плыть большим морским судам невозможно, а вдали от берега путь «весьма опасен и может быть непроходимой».
Беринг не удовлетворился таким мнением, и созвал совет офицеров, на котором было принято решение обратиться с этим вопросом в Петербург в Адмиралтейств-коллегию, тем более что двухлетний срок, установленный для плаваний, уже истек. Миллеру же было поручено подготовить обзор архивных материалов о морских походах якутских служилых людей вдоль побережья Ледовитого океана в XVII столетии.
Текст этого обзора под названием «Известия о северном морском ходе из устья Лены реки ради обретения восточных стран», явился первым историческим документом, в котором имя Семена Дежнева связано с прохождением пролива между Ледовитым и Тихим океанами. Остановимся на его более внимательном рассмотрении.
Информация в обзоре об этом событии, в общем-то, довольно краткая. Миллер не цитирует отписок Дежнева, пишет, что «не могу тех известиев от слова до слова внести, понеже они зело непорядочно писаны («непорядочно» - в смысле не совсем понятно), но из оных принужден следующее вкратце объявить …». Тем самым профессор ставил в известность, что он пишет об этом походе то, что сам он понял из этих отписок.
Миллер писал, что предпринятый Дежневым «морской путь был один так благополучен, что оной вкруг Чукотского носу до впадающей в Восточной океан реки Анадыря производился, о чем после того времени никаких примеров неизвестно». Уже одним этим заявлением он свидетельствовал о неполном его ознакомлении с якутским архивом, поскольку там содержались и материалы о походе вокруг Чукотки к Анадырской моржовой корге и на Камчатку в 1661-62 году другого отряда русских казаков и промышленников под водительством Ивана Рубца. Эти материалы будут обнаружены в якутских архивах уже в наше время.
«Дешнев, - писал в обзоре профессор, - пришол з другими двумя кочами к большому Чукоцкому или Шелагинскому носу благополучно, но у оного носу коч Герасима Анкудинова разбило и бывшие на оном люди на достальные два коча перебрались …, насупротив того носу может быть в западной стороне видел он два острова и на них людей чукоцкаго роду, у которых де губы пронятые и вставлены зубы из моржовых зубов».
Последняя информация - из отписки спутника Дежнева – Федота Ветошки. Неясно только, почему Миллер отожествляет большой Чукотский нос (на карте Витсона он значится, как «необходимый») с Шелагинским носом, в то время имевшем название Святой. Ветошка в своей челобитной, описывая эти острова и людей со вставленными моржовыми зубами, предупреждал о недопустимости такой путаницы.
Нельзя не сказать и о том, что миллеровское расплывчатое «может быть» при описании местоположения островов с «зубатыми людьми» в отличие от конкретных указаний Ветошки дали повод более поздним исследователям отождествлять их с островами в Беринговом проливе.
На этом, собственно, соответствие текста миллеровского обзора содержанию отписок Дежнева и его спутников закончилось. Далее идет и вовсе ничем не аргументированная «отсебятина», или, по ученому говоря, - интерпретация событий Миллером: «…а потом они помянутой нос хотя и в поздное время, однакож щасливо обошли, ибо смотря по прочим обстоятельствам сего пути иначе разсудить не можно, … сентября 20 дня пристали Дешнев и Федот Алексеев в одном месте к берегу и имели бой с чукчами, после которого Федота Алексеева з Дешневым на море без вести разнесло; Дешнева носило по морю после Покрова Богородицы и выбросило на берег за рекою Анадырем, то есть от оной реки на полдень или между Анадырем и Олюторою рекою». И далее: «Он пошол с того места, где ево кочь разбило, с товарыщами своими з 25-ю человеками в гору, не зная перед собою пути, потому что вожа не было …, от того их путь весьма продолжился, так что они уже по прошествии десети недель бывши в заблуждении вышли на реку Анадырь близ ея устья».
Здесь Миллер без каких либо оснований переносит место стычки с чукчами в «одно место на берегу» (не называя, где именно, но, надо полагать на южном берегу Чукотки), после чего «Федота Алексеева з Дешневым на море без вести разнесло». Место, где коч Дежнева выбросило на берег, профессор определил, судя по всему, циркулем, отложив им от устья Анадыря вдоль побережья Камчатки расстояние, которое могли пройти люди за 10 недель. Как говорят в ученом мире – доказательством от противного. Причем отложил это расстояние на юг, потому как если отложить на север, то вообще какая-то чертовщина получалась, - получалось, что коч Дежнева выбросило где-то на побережье Ледовитого океана. Что касается судьбы Федота Алексеева, то Миллер не нашел ничего лучшего, как сослаться на то, что «на р. Камчатке, как после узнано, жили русские, вероятно, спасшиеся от крушения Дежнева судна».
Над этими «аргументами» язвительно потешался сибирский историк П.А. Словцов в своей книге «Историческое обозрение Сибири»: «Можно ли так далеко видеть и так наугад говорить? … чем увериться, что они туда зашли не иначе, как по морском обходе Чукотского Носа? Могли также быть занесены русские и с западного берега Ламы (Охотского моря) к устью Большой реки или Тигиля».
Удивляет самоуверенное утверждение Миллера, что «иначе рассудить не можно». Хотя можно было рассудить и по-иному. П.А. Словцов в той же книге писал: «… по всем вероятностям, стычка происходила или при Чаунской губе … или при мысе Шелагском, которому также идут сбивчивые черты дежневского описания, и также есть два острова подле Кекурного мыса. От того или другого места сражения Дежнев с товарищами мог в 10 недель добраться до залива Креста». Верное по своей сути замечание. К этому мы еще вернемся.
И все же невольно возникает вопрос: почему несмотря на «зело непорядочно писанные» Дежневым отписки и необходимость в связи с этим собственной их интерпретации, которая, как известно, имеет свойство относительности, Миллер в своем обзоре так настойчиво проводит мысль о прохождении Дежнева через пролив?
Читатель, конечно, может со мной не согласиться, но я вижу в этом желание угодить Берингу. Поясню на чем основано такое суждение.
В «Санкт-петербургских ведомостях» за 16 марта 1730 г. было напечатано сообщение о возвращении В. Беринга, и основных итогах Первой Камчатской экспедиции. В этом сообщении говорилось, что на построенных в Охотске и на Камчатке судах Беринг «к северо-восточной стране поехал, и до 67 градуса 19 минут северной широты доехал, и тогда он изобрел, что тамо подлинно северо-восточной проезд имеется, таким образом, что из Лены, ежели бы в северной стране лед не препятствовал, водяным путем до Камчатки, и далее до Япана, Хины и Ост-Индии доехать возможно б было; к тому же он от тамошних жителей известился, что пред 50 или 60 летами некое судно из Лены к Камчатке прибыло…».
Участники экспедиции знали больше. Об этом немало написано в исторической литературе. Первая экспедиция так и не выяснила до конца, соединяется ли Азия с Америкой. Пройдя через пролив и убедившись, что берег Чукотки круто разворачивается на запад, Беринг, считая, что он свою задачу выполнил, принял решение возвращаться. Не остановило его в этом решении и мнение его помощника Чирикова, который настаивал на продолжении плавания до Колымы, чем безусловно можно было доказать разделение Азии и Америки. В случае же обнаружения на пути ледяного препятствия, - предлагал Чириков, - будем возвращаться назад, искать землю с лесом против Чукотского мыса, о которой не раз говорили чукчи, и там зимовать. Однако Беринг, боясь оказаться в ледовом плену, поддержанный в этом опасении другим помощником - Шпанбергом, не принял такого совета и развернул судно.
Этот эпизод экспедиции широко обсуждался в петербургском обществе, особенно среди морских офицеров, и в адрес Беринга было тогда высказано немало упреков и обвинений, вплоть до трусости.
Так вот Миллер, обнаружив в архиве отписки Дежнева, увидел в этом способ улестить Беринга, - показать его прозорливость, и вместе с тем возвысить себя сообщением, что ему удалось подтвердить документально известия, полученные Берингом от жителей Чукотки о неком судне, которое «… пред 50 или 60 летами … из Лены к Камчатке прибыло». Чем иным можно объяснить заключительную фразу обзора: «Сие известие о обходе Чукоцкого носу такой важности есть, что оное паче всех вышеписанных примечания достойно, ибо известно есть, что прежде того никогда подлинно не знали, не соединилась ли в сем месте Азия с Америкою, которое сомнение и к первому отправлению господина капитана командора Беринга в Камчатку причину подало. А ныне в том уже никакого сомнения больше не имеется».
При этом из-за спешки, по оплошке ли, или вполне осознанно, но профессор оставил без внимания, что близ «Чукоцкого носу» впадает в студеное море другая река Анадырь, помеченная и на русских чертежах Ремезова и на карте Русской Тартарии Витсона, выполненной еще в 1680 году, о которых Миллер при его академическом положении, казалось бы, должен был знать. Что от устья этой реки, следуя «в гору» (что в те времена имело одно значение – против течения реки, - в её верховья) за десять недель можно было и по суше добраться до Анадыря, впадающего в «Восточный океан».
Одинаковость названий этих рек тоже не должно было удивить исследователя, поскольку слово Энмаатгыр (в русском произношении - Анадырь) в переводе с чукотского - ручей, протекающий в скалах. Разве мало на Чукотке таких рек и ручьев?
К слову сказать, в книге «Камчатские экспедиции» говорится, что плавание Дежнева вокруг Чукотки долго не признавалось современниками Миллера. Академик Гмелин, который был в то время рядом с Миллером и возможно помогал ему в архивных поисках, сбежав из России и опубликовав в 1752 г. в Германии свои дневники, не называет в них даже имени Дежнёва, пишет об этом так: «;s sind sogs Spuren vorhanden, dass ein Keri mit einem Schifflein, das nicht vis grosser als ein, Schifferkahn gewesen, von Kolyma der Tschuketschoi nc vorbei und bis nach Kaintschatka gekommen ist».
Читатели, владеющие немецким языком, должно быть, заметили, что текст этой фразы основательно изуродован. Это, в общем-то, немудрено при её антикварном характере и бесчисленном множестве переписываний и цитирований. В таком виде не просто понять её смысл, - утвердительный он или сомнительный?
В издательстве, опубликовавшем книгу «Камчатские экспедиции», явно не придав значения непонятной вставке «nc» после слова Камчатка, фразе дали такой перевод: «Даже имеются следы, что какой-то человек на суденышке, которое было немногим больше, чем рыбачье, проехал от Колымы мимо Чукотского носа до Камчатки».
Но дело в том, что в немецком языке отрицание может выражаться с помощью различных слов и конструкций с отрицательным значением: nein, nicht, kein, niemals, nie, niemand, nichts и др. И, если принять во внимание это непонятное «nc», как искаженное «nie» и характеристику «судёнышка», то получается все наоборот: «Нет никаких следов, чтобы какой-то человек на суденышке немногим больше рыбачьей лодки, смог пройти от Колымы мимо Чукотского носа до Камчатки». И тогда получается, что даже Гмелин – близкий друг и многолетний спутник Миллера в сибирском путешествии, не разделял его мнения о походе Дежнева.
Трудно сказать, какой разговор состоялся у Беринга с Миллером после прочтения представленного им обзора. Являясь непосредственным руководителем северных плаваний, Беринг, без сомнения, тщательно изучил имевшиеся у него карты северного побережья, в том числе карты Ремезова и Витсона, составленные на основе казачьих рисунков и «абрисов». Нет сомнений в том, что знал он и о реке Энмаатгыр, впадающей в Ледовитый океан. Было ли это темой их беседы – неизвестно. Кроме того, Беринг не мог не сказать Миллеру о том, что он просил его дать историческую справку о походах казаков по северному побережью, а не произвольную интерпретацию этих событий профессором.
Не стало ли это причиной конфликта? Дело в том, что Миллер с Гмелиным вскоре присоединились к общему хору недовольных Берингом, написали в Петербург, что терпят от него обиды, и просили освободить их из-под его начальства.
*
К рапорту, направленному Берингом 27 апреля 1737 г. в Сенат, и к письму Н. Ф. Головину в Адмиралтейств-коллегию от того же числа, в которых излагалась история плаваний 1735—1736 гг., он приложил копии рапортов офицеров об этих плаваниях, мнение на этот счет профессоров, и историческую справку Г. Миллера. В Петербург для личного доклада был отправлен Дмитрий Лаптев.
Историки пишут, что чуть позже, - в сентябре того же года эту свою архивную справку под названием «Известия о морском ходе из реки Лены ради обретения восточных стран», написанную по-немецки, Миллер отправил и сам, по всей вероятности - академическому руководству. Вместе с этим был отправлен в Петербург экстракт из этих «Известий» на французском языке. Почему на французском? Видимо, об этом побеспокоился француз Людовик де ла Кройер. Можно ли удивляться, что вскоре эти «Известия» стали известны в Европе. В русском переводе И. Яхонтова они были посланы в Петербург только лишь в 1739 году.
Еще на пути в Петербург Лаптев узнал о состоявшемся решении Адмиралтейств-коллегии, которая, рассмотрев 20 декабря 1737 г. представленные Берингом материалы, не согласилась с ними, указывая, что «будто всегда оной лед стоячий - утвердиться сумнительно …, а чтоб в море пред прежним воды стало меньше, то суть невероятное известие». Что касается невозможности дальнейшего плавания, то «могут ли такие невозможности быть - того неизвестно».
Неудачи, по мнению коллегии, происходили не вследствие обмеления моря, а потому, что путешественники выходили в море слишком поздно, и рано возвращались по большей части в те самые места, откуда выходили в плавание, не закрепляя за собой пройденного. А потому в каждую последующую навигацию начинали все дело сызнова.
Ссылка Миллера на неудачи казачьих плаваний в прошлом столетии также не удовлетворила коллегию. Наоборот, именно опыт казаков, не знавших навигации, совершавших свои плавания на судах «погибельных, с парусами из оленьих кож, со снастями ремянными, с камнями вместо якорей», посчитали в Адмиралтейств-коллегии, дает надежду, что при современных условиях мореплавания и управлении судами людьми «искусными в навигации» дальнейшие попытки продвижения вперед должны увенчаться успехом. О дежневском походе вокруг Чукотки в решении Адмиралтейства ничего не сказано, во всяком случае, он не назван в качестве примера удачного плавания; там, видимо, тоже не посчитали интерпретацию Миллера убедительной.
Адмиралтейств-коллегия решила экспедицию «действием паки производить», допуская возможность продолжать плавания, хотя бы в течение четырех лет.
Д. Лаптев, прибыв Петербург, лично доложил в Адмиралтействе о положении дел. Заслушав его, коллегия 3 марта 1738 г. подтвердила свое решение, добавив, что в случае выяснившейся невозможности продолжать плавание по морю, Лаптеву, и командиру отряда, который должен был плыть из устья р. Лены на запад, следует двигаться сухим путем, производя опись берегов.
Копии исторического обзора Миллера на долгие десять лет залегли в бумагах Сената и Адмиралтейств-коллегии, а его черновик – в знаменитых «портфелях Миллера», когда он был востребован новыми обстоятельствами.