Ключи от неба

Андрей Абинский
   — Ты парень образованный, — сказал комиссар, — мог бы на сержанта выучиться. В ракетные части попасть…
    –  Мне как раз нечего терять.
   Комиссар взглянул на меня с подозрением.
   … Через месяц я оказался в школе надзорсостава под Ропчей.

   Сергей Довлатов. «Зона».


   Лукавит Сергей Донатович. В военкомате не спрашивают о любви к ракетам
или отвращении к зекам. Судьба призывника определяется свыше, таинственным
набором случайных чисел. Это покруче Спортлото или «однорукого бандита».
Даже гадать не стоит. Как говорил наш старпом: «Пути военных неисповедимы».

   В отделе кадров мне вручили повестку. На торжественных проводах
в ДКМ – похвальную грамоту и меховые перчатки. Друзья меня жалели,
девушки – еще больше.

   На медкомиссии Костя Буянов спросил:

   – Почему это, при проверке слуха ушей или зоркости глаз, нужно снимать штаны?
   – Чтобы лучше видеть тебя, дитя моё, – ответила девушка в белом.

   Узкий коридор военкомата заставили прикроватными тумбочками. Возле
них расположились врачи. Вокруг толкались голые новобранцы.

   В воздухе повис запах карболки и немытых тел. Я сидел голой задницей
на липком табурете. Широкими ладонями матроса прикрывал свой стыд.
Женщины в белых халатах звенели медицинским никелем.
   
Звучали резкие команды:

   – Открой рот! Скажи – А!

   Напротив Костя Буянов изображал букву Г. Руками он раздвигал
собственные ягодицы.

   – Не стой долго, привыкнешь, – сказал я Косте, вставая с табурета.
   – Теперь твоя очередь, – злорадно ответил он.
   – Абинский?  – спросила девушка, заглянув в мою карточку. – Нагнись!

   Голяком я сидел на заключительной комиссии. Трое взрослых мужчин
решали мою судьбу. На меня они не обращали внимания. Слышался деловой
разговор: «…подводный флот … надводные корабли… двести двадцатая
команда… перебор…»
   Что такое двести двадцатая команда я не знал. Слово «перебор» было
знакомо по игре в «очко». Оно имело нехороший смысл. Я загрустил – флот, это
на три года.

   Наконец, старший вручил мне листок с памяткой молодому бойцу:

   – Прибыть в военкомат двадцатого ноября в десять нуль-нуль. Кружка,
ложка, полотенце… Понял?
   – Понял. Куда меня?
   – Не бойся, не в космонавты…

   «Не все так плохо, – подумал я, – впереди еще целая неделя свободной жизни».
   Я вернулся в гостиницу «Чайка». Подсчитал убытки. Модельные
заграничные туфли у меня спёрли в колхозе. Модная нейлоновая куртка
исчезла из номера гостиницы. Меховые рукавицы пропали на медкомиссии.
Кому-то эти вещи нужнее. Через неделю я буду на полном государственном обеспечении.

   Потом был этап до Корсакова. Толпа призывников в драных фуфайках
напоминала сборище зеков. На пересылке, учинили шмон, изъяли запасы
спиртного. Зато выдали по банке свиной тушенки и краюху хлеба.
Костя Буянов заначил бутылку и мы распили ее втроем, пригласив
сержанта-покупателя. Хлебнув из горлышка, я подарил ему свои часы. Сержант
проникся и разболтал военную тайну: мы будем ракетчиками ПВО.
Морозным вечером грузились на пассажирский теплоход  «Мария
Ульянова». С выходом в море угодили в шторм. Мы с Буяновым ушли наверх и
устроили ночлег на скамейках прогулочной палубы. В переполненной каюте
рекруты изнемогали от морской болезни и «травили» где придётся.
Утром разыскали сержанта. Бледный командир сильно укачался и пластом
лежал поверх одеяла. Двигаться он не мог. Из-под кровати выудили сухой паёк –
несколько банок тушёнки, масло, хлеб, сахар.

   – Бери сколько хочешь, – сказал умирающий боец, – всё равно никто не жрёт.

   – Закусь есть, а выпить нету, – огорчился Буянов.
   – Это не проблема,  – говорю, – деньги есть.

   В баре нас встретили неприветливо:

   – Вашим отпускать не велено, – сказал розовый толстый бармен.

   Я положил сверху ещё три рубля. Толстяк украдкой сунул нам две бутылки портвейна.

   – Деньги решают всё, – сказал Костя. – Хорошо, что мы ещё не в коммунизме.
   – При коммунизме бухать не будут.
   – Ну, ты загнул, паря! Мы-то с тобой куда денемся?!
   – Погибнем при исполнении.  Взрыв ракеты на старте или ручной гранаты
в руке. Бюст на родине героя и всё такое... Ты откуда родом?
   – С Бамбучков.
   – Там, у сельсовета, тебя увековечат в мраморе. На груди медаль, взгляд
в небо. Пройдут мимо пионеры с дудками – салют Мальчишу! Пройдут доярки
с ведрами – привет Буянову!
   – Черта с два! – сказал Костя со злостью. – Вернусь домой, перепробую
всех девок, а пацанов научу водку под водой пить!

   На прогулочной палубе было безлюдно. Мы устроили пикник на угловой
скамейке, подстелив мятую газету. После первого глотка жизнь стала веселей.
После второго захотелось поговорить.  Моторист Буянов рассказывал мне
о подлости мотылёвых подшипников и каких-то раскепах.
   Потом Костя уснул на моем плече. Я пристроил его голову на вещмешок
и спустился на корму. Извилистый кильватерный след упирался в пустой горизонт
Низкие облака цеплялись за макушки мачт. Голодным чайкам я скормил остатки хлеба.

   Владивосток встретил нас колючим северным ветром. В порту новобранцев
собрали в кучу и пытались построить в две шеренги. Не все могли стоять,
некоторые сразу легли.
   Подъехали военные грузовики с брезентовым верхом.
Через несколько часов тряской дороги прибыли в глухой поселок N. Там было два
каменных дома, сельский клуб и магазин. Автомобили уступали дорогу козам.
Самый веселый вид был у кладбища на окраине. Потом миновали триумфальную
арку КПП и оказались в секретной зоне ракетных войск ПВО.

   После бани выдали новое обмундирование. Пожилой усатый прапорщик
спрашивал только размер обуви. Остальные параметры рекрутов он безошибочно
определял на глаз.

   – Сапоги жмут? – говорил прапор. – Узких сапог не бывает, бывают
неправильные ноги!

   Ручной машинкой стригли друг друга под «ноль».

   – Не думал, что у вас такие большие уши, рядовой Абинский, – сказал
Костя, оголяя мой череп. – С такими лопухами надо связистом быть.
   – Это, чтобы лучше слышать тебя, рядовой Буянов.

   Так началась наша служба.

   В карантине я продержался неделю. Подъем в шесть часов, утренняя
 зарядка, строевые занятия, зубрежка буквы Устава и текста Воинской присяги.
В животе постоянное ощущение голода. «Кишка кишке бьет по башке», – говорил
Костя Буянов.
   Однажды, после ужина, сержант построил наш взвод и спросил:

   – Химики есть? Выйти из строя!

   Ха! Знаем мы эти штучки. Вчера командир объявил:

   – Бульдозеристы, экскаваторщики есть? Два шага вперед!

   Вышли трое.

   – Орлы! – сказал сержант. – Вам доверены ключи от неба! А пока будете
углыблять котлован посредством совковой лопаты.

   На этот раз вышел один рослый боец.

   – Рядовой Караульнов! – назвался он.
   – Образование где? – спросил сержант.
   – Химпром в Томске … чуть было не закончил.

   Сержант обвел взглядом притихший строй. Спросил с ехидной усмешечкой:

   – Что ли больше нет никого?

   Взвод испуганно съежился. Видимо, в армии напряжёнка с химиками и
каждый из нас в этом был виноват.

   – По-хорошему не получается, – угрожающе сказал командир. – У кого
десять классов?

   После короткой заминки вышли два балбеса.

   – Рядовой Буторин!
   – Рядовой Абинский!
   – Доложитесь командиру взвода! Караульнов – старший.

   Коля Караульнов был старше и выше нас ростом. Таким всегда достаётся
место разводящего за столом и привилегия быть старшим.

   - Напра-во! – рявкнул сержант.

   Передо мной возникла спина Буторина.

   – Бегом…

   Мы согнули руки в локтях.

   – Марш!

   Наша троица рванула к штабу, прямиком в лапы неизвестной судьбе.

   В штабе Караульнов постучал в дверь кабинета.

   – Можно?
   – Можно Машку под забором! – услышали мы в ответ. – Войдите!
   – Товарищ лейтенант, Караульнов, Абинский, Буторин по вашему
приказанию явились! – торопясь доложил Караульнов.

   Мы приложили ладони к шапкам.

   – Является Христос народу! – презрительно сказал долговязый лейтенант,
командир взвода. – Воин обязан прибывать! Понятно?!
   – Так точно! – хором ответили мы.
   – Не слышу!
   – Так точно!!!
   – Уже лучше, – удовлетворенно сказал взводный и уселся за стол. На его
погонах были отметины от недостающих звездочек. Видимо, недавно он был старлеем.

   – Командируетесь в Хабаровск, в учебную часть, – сказал командир, –
документы, предписание, суточные,  получите в канцелярии. Вопросы?
   – Никак нет! – отчеканил Караульнов.
   – Зачем нас туда? – спросил я.
   – Если вернёшься живым, – лейтенант с  сомнением посмотрел на меня, –
будешь химиком-разведчиком.

   В тот же вечер мы погрузились в жесткий вагон поезда Владивосток –
Харьков. Утром прибыли в Волочаевский городок,  к новому месту службы.

   Волочаевская учебка считалась образцово-показательной. Старослужащие
сравнивали её с дисбатом. Штатных сержантов за малейшую провинность
опускали в рядовые. Нас, будущих химиков, гоняли похлеще, чем Сидоровых коз.
Из пухлых домашних мальчиков учебка, варила, ковала, клепала решительных
командиров, способных подчинять, подчиняться и, при надобности, убить врага
антигуманным химическим способом.
   В то время я хотел убить своего замкомвзвода, старшего сержанта
Нечипоренко, а заодно, обоих его помощников – командиров отделений. Через
полгода злость прошла и сменилась неприязненным уважением. С Нечипоренко
мы даже выпили по стопке и попрощались. Правда, без объятий.

                ***

   Теплым майским днем три новоиспеченных сержанта вернулись в родную
часть. В штабе представились командиру химической службы, майору Кирееву.
Он мне сразу понравился. Большой, солидный, немногословный татарин. Слуга
царю, отец солдатам. С нами он разговаривал уважительно.

   Караульнова за молодцеватый вид  и солидные габариты оставили в
Бригаде. Олега Буторина записали в отдаленную часть. Она только строилась и
солдаты жили в самодельных землянках. Меня назначили в отличный ракетный
дивизион под командованием капитана Титоренко.
   
   Наш дивизион базировался в чистом поле, у колхозных помидорных грядок.
Деревня располагалась за грунтовой дорогой, стекая по двум  сторонам
оврага к мелкой речке. В селении гутарили на украинском и многие старожилы
чтили в родне первых переселенцев. «Океан, он, конешно, великий, –  говорил
древний дедок, вспоминая своё плавание, – но что тихий, это уж хрен!»

   Я был зачислен во взвод управления, которым командовал старший
лейтенант Шварц. Взвод занимался сопровождением воздушных целей и
ракетной стрельбой. Также, было отделение связи и пулеметный расчет с
крупнокалиберным ДэШэКа. Из него мы однажды бабахнули по сортиру и чуть
не продырявили ефрейтора Бабахова, уснувшего на очке.

   Капитану Титоренко нравилась моя строевая выправка и готовность
к подвигу. Старлей Шварц, наоборот, относился ко мне, как к досадному
недоразумению. В списке его дел моя химия занимала тридесятое место.
Ко всему прочему, Шварц был нервным и подозрительным. Этому была серьёзная причина.
 
   – Старлей недавно переженился, – сказал дивизионный писарь
Жамбулов. – При трагических обстоятельствах.

   Красивую Фаину Шварц гарнизонная жизнь угнетала. В шкафу пёстрой
ветошью скучали нарядные платья. Их некуда было надеть. Офицерские жёны –
стервы, а некоторые – просто сучки. Кроссворды надоели, читать нечего, по
телевизору одна программа – «Сельский час», на весь вечер.
 
   Нервный супруг приходил с дежурства, вливал в себя стакан водки и хлебал
борщ. На его усах висела капуста. Они почти не разговаривали.
   Потом старлей надевал гимнастические брюки и до утра резался
в преферанс с «сундуками» из хозяйственного отделения. А поскольку
в хозчасти служили одни жулики, Шварц всегда проигрывал деньги.

   От скуки Фаина устроилась на работу – поваром в гарнизонной столовой.
Однажды, когда ее муж поправлял здоровье на водах Есентуков, повариха
сошлась с бравым ефрейтором Чавчавадзе. Красавец Резо был единственным
грузином в дивизионе и на полуторке доставлял продукты на камбуз.
За голенищем сапога у него был нож.
   Когда посвежевший Шварц вернулся из отпуска, какая-то сволочь напела
ему о проделках легкомысленной Фаины. Старлей навесил ей хороших оплеух
и выгнал из дома.
 
   Ефрейтора Чавчавадзе жестоко  наказали – продлили службу еще на
полгода. Вместе со своей машиной он был отправлен на целину, в Казахстан.
Оттуда Резо вернулся злой, как чёрт и грозил отомстить Шварцу:

   – Встрэчу его в Кабулэти – зарэжу!

   Однако Шварцу не пришло в голову ехать в Кабулети и он остался жив.

   Сбросив путы Гименея, старлей купил гантели и начал бегать трусцой.
Он делал два круга по периметру гарнизона и пробил широкую тропу в высокой полыни.
   Через месяц Шварц выписал из города новую подругу и жизнь наладилась.
Новую жену старлея мы не видели. Вероятно, он держал ее под замком.

                ***

   Народная мудрость гласит: полгода ты работаешь на характеристику, потом
характеристика работает на тебя.
   Заступив на должность, я развил бурную деятельность. Привел в порядок
свое хозяйство, гонял молодых бойцов на тренажах и устраивал теоретические
занятия. При этом, через каждые два-три дня, заступал «под ремень» –
начальником караула по охране позиции и склада запасных ракет.
   На учениях следил за воздушной обстановкой и докладывал на КП тип,
курс, высоту и скорость пролетающих аэропланов. Для этого на наблюдательном
посту был азимутальный круг с визиром, похожим на судовой пеленгатор.
   Над моей головой постоянно вращалась разлапистая антенна СРЦ –
станции дальнего обнаружения. Внизу располагался бетонированный блиндаж
с широкими нарами и печкой-буржуйкой. Там было приятно мечтать о дембеле,
глядя в серый цементный потолок.
   Летом в мой расчет добавили фельдшера, Анатолия Туескова. Мы сразу
подружились. Док был сугубо гражданским человеком. Военная форма висела
на нем, как брезентовый чехол на каркасе ракеты – чтобы скрыть содержимое.

   Доктор боялся оружия и перед выстрелом зажмуривал глаза.
 
   – Я пацифист, – говорил он. – Я не хочу никого убивать.
   – А если тебя?
   – Меня, бедного еврея, да за что?!

   На самом деле Туесков был русским.

   Ракетный дивизион постоянно находился на боевом дежурстве. Солдаты
жили, спали, ели на боевых постах. По нескольку раз в день с крыши кочегарки
выла сирена.

   – Готовность номер один! – орал дневальный и бойцы  стремглав мчались
на позицию.

   Нам сильно портили жизнь американские самолеты SR-71. Проклятые
империалисты придумали на нашу голову воздушный разведчик и назвали его
«Черный дрозд». Наши ракеты эту птичку не догоняли. Много раз «Дрозда» брали
на прицел во Вьетнаме, но ни разу не попали.

   Однажды, на вечерней поверке, начальник штаба объявил:

   – Завтра, совершенно неожиданно, начинаются армейские учения
«Стратосфера». Тревогу объявят в шесть утра. Поэтому, подъем дивизиону –
в пять, сорок пять. Сейчас получить в каптёрке вещмешки, каски, противогазы.
Оружие – завтра, по тревоге. Старшина, командуй.

   – Вопросы?! – гаркнул старшина Мороз. – Нет вопросов? Ррр-азойдись!

   Любые проверки, тревоги или посещения высокого начальства у нас
не были неожиданными. Как только командир бригады выезжал за КПП, связисты,
из армейской солидарности, оповещали об этом соответствующий дивизион.
А там уж чистили бляхи, красили травку и посыпали дорожки свежим песком.

   Утром началось:

   – Дивизион, подъем! Готовность номер один! Учебная боевая тревога! –
завопил дневальный.

   Гулкое эхо металось под сводами казармы.

   – Взвод управления, подъем!
   – Стартовая батарея, подъем!
   – Отделение связи, подъем!

   За окном взвыла сирена. Все пришло в движение. Бойцы, торопясь,
наматывали портянки.

   – Взвод управления – получить оружие!

   Одной рукой выдергиваю из пирамиды автомат, другой – хватаю подсумок
с магазинами.

   – Стартовая батарея – получить оружие!

   Бегу на позицию. Это метров четыреста. Тяжелая железная каска давит
на голову. За спиной – вещмешок, на плече – АКМ. Огибаю зеленую кабину СРЦ,
по ступенькам лезу на наблюдательный пост. Доктор Туесков уже бросил автомат
в угол и настраивал ТЗК – мощный оптический бинокуляр.
 
   Я крутанул ручку полевого телефона и крикнул в трубку:

   – ХНП к бою готов!
   – Принято! – прозвучало в ответ.
   – Всё. Мы на войне, – говорю доктору. – Можно затопить печку и устранить недосып.
   – Не получится, – ответил Туесков и кивнул на дверь блиндажа. – Там
дембелей набилось, как в бочке огурцов.

   В блиндаже, на нарах, с довольными мордами, устроились «деды»
из хозвзвода. Резо Чавчавадзе сидел на снарядном ящике и ножом ковырял
в ногтях. Маргулис и Багатов, просыпая махорку, сворачивали цигарки. Шубин,
от нечего делать, звенел заслонкой холодной печи.

   – Химик, прикажи затопить печку, – развязно сказал Шубин. – Ноги мерзнут.

   Дембелей надо уважать. Они это заслужили. А любвеобильный Чавчавадзе
даже пострадал.

   – Гамарджоба, подвинься, – почтительно сказал я грузину, – ты сидишь
на радиоактивных фугасах.
   – Э-э-э, рванёт что ли?
   – Нет, но яйца у тебя дезавуируются. Могут совсем отвалиться.
   – Вах! – недоверчиво сказал Чавчавадзе. – Сам не боишься?
   – Боюсь, Резо, боюсь. Мы с Туесковым носим специальные трусы.
Видишь, какая у доктора широкая задница? В ней три барьера защиты.

   Я включил дозиметр на стене. Поставил тумблер на риску «Контроль».
В динамике рассыпалась дробь резких щелчков. В своё время этими звуками
баловался Гейгер. Треск разрядов постепенно учащался и перешел в истошный визг.

   – Пойду на воздух, – сказал Резо, не уронив достоинства, – накурили здесь,
хоть кынжал вешай.

   Вслед за ним вышли еще два бойца. Дембеля трусливы, когда дело
касается их здоровья.

   – Ха, здорово ты их нагнул с трусами! – засмеялся сообразительный Шубин.
   – Резо не просто испугать.
   – Еще бы! У него в кармане нож.

   С охапкой дров в блиндаж спустился Туесков. Автоматным штыком он
начал щипать лучину для растопки. Локтем зацепил и опрокинул бутыль с водой.

   – Ты что натворил?! – заорал я. – Там же синильная кислота! Сильнейший
паралитический яд!

   Шубин отпрянул от расползающейся лужи. Багатов с ногами забрался
на нары.

   – Там была вода, – в замешательстве сказал доктор.
   – Какая вода?! Сдохнем вместе с комарами. Смотри!

   Я открыл ВПХР – войсковой прибор химической разведки. Специальным
насосом прокачал индикаторную трубку. Под стеклом проявилась красная
отметина, похожая на каплю крови.

   – Смертельная концентрация! – объявил я. – Газы!

   Шубин с Багатовым ринулись из блиндажа, будто их собирались кастрировать.

   Мало кто знает, что индикаторная трубка ВПХР реагирует на табачный дым,
как на смертельную дозу синильной кислоты.

   Мы с Туесковым остались вдвоём.

   – А оно, правда, не того? – спросил осторожный доктор.
   – Правда, Анатоль. Не того.

   Мы растопили печку, вскипятили чай. С дымящимися кружками в руках
смотрели в глубокое небо. Блестящие сигары ракет задрали носы и кружили
в плавном танце. Над Родиной вставало мирное утро.

                ***

   После обеда я отпустил Туескова в деревню. Он доставлял в часть письма,
газеты и телеграммы из местного отделения связи. Война – войной, обед по
распорядку. Почта – тем более. На этот раз, кроме газет, Анатоль извлёк из
мешка бутылку «Московской».

   – У меня сегодня день рождения, – объявил он.
   – Святое дело, – сказал я и подарил доктору свой перочинный нож.

   Вечером этим ножом мы порезали розовое чесночное сало. На буржуйке
поджарили тонкие кружочки лука. Холодную водку разлили в солдатские
эмалированные кружки.

   – С днем ангела! – сказал я первый тост.

   На войне тост должен быть коротким. Как выстрел.
Второго тоста не получилось. Неожиданно в блиндаж ввалился старший
лейтенант Шварц. Увидев наш стол, он сначала потерял дар речи, а потом
употребил всю табуированную лексику, какую только знал. Я не думал, что
человек с высшим образованием способен на такие изыски. От раскатов его
голоса комары сбивались с курса и прятались по углам.

   – Трое суток гауптвахты! – в заключение объявил командир. – Каждому!
   – Есть, трое суток губы, – хмуро сказал я.
   – Служу Советскому союзу! – ответил растерявшийся доктор.

   Утром нас выставили перед строем части. Однополчане смотрели
сочувственно. Ефрейтор Бабахов ехидно ухмылялся. Капитан Титоренко рубил
воздух ладонью и клеймил позором нарушителей Устава.  Мы, как умели,
демонстрировали раскаяние.  Вероятно, не очень убедительно, потому что
капитан добавил нам еще пару суток.

   Между тем, учения продолжались. На горизонте полукругом
разворачивались стратегические бомбовозы ТУ-95. Звук их моторов был слышен
задолго до появления самолетов. Высоко в небе сверкали треугольными
крыльями истребители МИГ-21. С ревом, чуть не цепляя мачту СРЦ, проносились
юркие МИГ-17. Мы едва успевали делать доклады на КП и записывать данные
в журнал. К вечеру становилось спокойнее. Ночью авиаторы не летали.

   – Андрей, ты как думаешь, – спросил доктор в минуты затишья, – каким
способом нас обуют?
   – Ты про «губу»?
   – Про неё, родимую…
   – Плох тот солдат, который не был на «губе», – назидательно сказал я.
   – Значит, мы станем хорошими. Не дай бог, пронесет.
   – Это – вряд ли…

   В нашем дивизионе «губы» не было. Нарушителей армейской жизни возили
за сто километров в Бригаду, на гарнизонную гауптвахту. Чтобы туда попасть,
надо было совершить жуткое злодейство – залететь в пьяной самоволке, уснуть
в карауле или затащить на позицию женщину.
   В деревне была одна такая. Из-за хромоты, её звали Дупель-Пусто.
Подруга часто приходила к солдатскому сортиру и в сумерках маячила там,
как привидение. Кто-нибудь замечал её и оповещал сослуживцев. Находились
желающие.
   Чтобы не отрываться от службы, Али Малик Маянов привел Дупель-Пусто
к себе, в секретную кабину телеграфиста. И был уличён в преступлении
начальником штаба, капитаном Зайковским. Делая обход, бдительный офицер
заметил четыре ноги, торчащие в дверном проёме. Две из них были в женских
туфельках.
   Капитан заорал благим матом. Потом обычным матом. Потом схватился
за кобуру. Испуганная женщина подхватилась, побежала в ночь и до смерти
напугала часового Валеева, задремавшего на посту.

   Чтобы не гонять машину в Бригаду, Зайковский решил пристроить
залётчика на кичу в учебке авиаторов. Недалеко, за высоким забором,
располагалась большая воинская часть «летунов». Там все носили голубые
погоны. У авиаторов всё было, как у людей – и баня, и клуб, и собственная губа.
   Мне вручили автомат с патронами и Маянова без ремня. Сопроводительная
записка была короткой: «Принять р. Маянова, сроком на 5 (пять) суток».
Нач. штаба в/ч … капитан Зайковский.
   Идти было недалеко. Али шёл рядом, срывал ромашки и что-то напевал
на родном языке. Тоскливая песня киргизских акынов. Перед КПП я отдал ему
свои сигареты.

   В приемном покое аккуратный старлей взглянул на записку и сказал:

   – Ух ты! Принять! А кормить тебя кто, Гречко будет?
   – Какой гречка?  – сказал Маянов, – у нас обычно «кирза».

   «Кирза», на солдатском русском – это перловка. А Гречко был министром обороны.

   Старлей куда-то звонил, с кем-то договаривался.  Потом сказал:

   – Не берем. Своих хватает. Вы же не будете обеспечивать ему питание?
   – Не будем, – уверенно ответил я.

   Старший лейтенант написал в углу записки: «Отказ» и мы попрощались.
На обратном пути Маянов пел веселей.

   – О чем песня? – спросил я.
   – Весна, девушка, овечка, козёл, – вздохнул несостоявшийся «губарь».

   Начальник штаба, выслушав мой доклад, думал недолго:

   – Гонять машину, жечь бензин – много чести для тебя, Маянов. – Заменим
гарнизонную гауптвахту штыковой лопатой. Бойцы, за мной!

   На пустыре, за казармой, Зайковский начертил правильный квадрат – три
на три капитанских шага.

   – Выкопать яму, чтобы мне было вот так! – сказал он, снял фуражку
и похлопал себя по лысине. – Сержант Абинский –  на охране. Побежит сокол –
стреляй!

   Али Малик Маянов с усердием принялся за работу. Через полчаса он
вспотел и снял гимнастерку. Я присел на пенёк, закурил и от скуки щёлкал
затвором. Али вздрагивал и косился на меня. Магазин с боевыми патронами я
отстегнул и спрятал в подсумок. Когда арестант углубился в яму до пояса, явился капитан. Он остался доволен.

   – Сдай оружие, – сказал он мне. – Свободен!

   К вечеру задание было выполнено. Перепачканный глиной солдат доложил
об исполнении приказа. Дно ямы было заполнено ржавой водой. Оттуда разило
то ли аммиаком, то ли, извиняюсь, дерьмом. Вероятно, яма сообщалась
с отхожим местом по водоносному слою. Деревянной рейкой Зайковский измерил
глубину ямы по всем углам. Потом сказал:

   – Залёт был учебный, Маянов. Теперь окоп закопать!

   Маянов поплевал на ладони и взялся за лопату. Рыхлая земля, падая
в окоп, превращалась в жидкое болото. Тухлый запах усилился. Вонючее месиво
пузырилось и лезло из ямы наружу. Али проявил солдатскую смекалку – заложил
яму горбылями и сверху присыпал сухим грунтом.

   Взошла полная луна и на охоту вылетели полчища комаров. Приморские
комары – это нечто! Их длинные жала пронзали гимнастерку и доставали,
казалось, до самого сердца.
 
   На плацу закончилась вечерняя прогулка. Маянов слышал приглушенный
топот сапог и нестройную строевую песню:

   Отшумели весенние ливни,
   Под ногами гудит полигон.
   Все мы носим с законною гордостью
   Тяжесть наших солдатских погон!

   Маянов ощущал тяжесть лопаты. Законной гордости не было. На его лице
застыла мировая скорбь, будто он похоронил близкого родственника.

   Как говорят в армии, после команды «отбой» наступает тёмное время суток.
После отбоя пришел начальник штаба. Грузный капитан встал на холмик рыхлой
земли, подпрыгнул и … рухнул в яму по пояс. «А-а-а-п!» – от неожиданности
вскрикнул он.
   Пытаясь спасти офицера, Маянов протянул ему черенок лопаты. Но, того
засасывало все глубже. Под ногами опоры не было. Вероятно, перед глазами
утопающего пронеслась вся его жизнь, а Маянову привиделось черное дуло ТТ.
В панике он выпустил лопату и рванул за подмогой в казарму.

   Дивизион собрался быстрее, чем по тревоге. Бойцы увидели только голову
офицера и растопыренные пальцы, хватающие воздух. Четверо здоровяков
вытянули капитана из болота. Он пыхтел, матерился и клял Маянова последними
словами. Досталось и маме, и папе, всей его родне до седьмого колена, и всему
киргизскому народу.
   Вонючая грязь волнами стекала с парадной формы офицера. Левый
ботинок он потерял.

   – Какой парфюм! – сморщил нос ехидный комвзвода Шварц. – Шинель
номер пять!

   Позже, Зайковский припомнит ему эти слова.

   Маянов не слышал проклятий начальника штаба. Он предусмотрительно
сбежал и укрылся за трубой в темноте кочегарки.

   Утром снарядили дежурный «ЗИС» и Али Малик Маянов отбыл на бригадную кичу.

                ***

   Вечером дали отбой учениям.  Я снял каску. Голова после железной
тяжести вращалась непривычно легко. Автоматы почистили заранее, оставалось
только сдать оружие.

   В это время у нас над головой прошелестел «МИГ– семнадцатый». Потом
послышался неровный гул двигателя. Самолет на бреющем скрылся за сопками
и пропал из виду. Я сделал обычный доклад на КП: высота, курс, скорость.
Через пять минут позвонили из командного пункта. Уточнили данные
последней цели. Я повторил. Потом мы увидели, как к кабине релейной связи
бодро бежит командир Титоренко, за ним начальник штаба Зайковский. Замыкал
колонну толстенький Шварц. Произошло что-то необычное.

   – Наверное, «мигаря» протабанили, – сказал я доктору.

   И не угадал. По нашему докладу операторы РС успели «зацепить»
истребитель и учебно по нему отстреляться. На запрос «свой-чужой» самолет
не ответил и исчез с экранов радиолокаторов.
   На позицию прикатил офицерский «ГАЗ-69». В него спешно запрыгнули
командиры и фотограф, ефрейтор Бескончин. На его плёнках были
зафиксированы результаты ракетных стрельб.
   Из штаба бригады они вернулись к исходу следующего дня.
На вечерней поверке нас с доктором опять поставили к стенке.

   – Сержант Абинский!
   - Я!
   – Рядовой Туесков!
   – Я!
   – Выйти из строя!
   – Суши весла, – шепнул я Толику.
   – Или сухари…

   Выждав паузу, капитан Титоренко сказал:

   – За проявленную бдительность во время армейских учений, командир
бригады объявил благодарность в приказе сержанту Абинскому и рядовому
Туескову. В результате их грамотных действий, наши ракеты учебно уничтожили
нарушителя государственной границы – самолет братской Корейской республики.

   Мы обомлели. Командир вопросительно посмотрел на нас.

   – Служим Советскому союзу! – вразнобой сказали мы.

   Позже, детали происшествия нам рассказал фотограф Бескончин.
Корейский летчик на МИГ-17 заблудился и случайно оказался на территории
Дальнего востока. Истребитель летел на малой высоте и благополучно миновал
все барьеры войск ПВО. Потом у него кончился керосин. А поскольку великий
вождь и учитель Ким Ир Сен запретил авиаторам покидать самолет, корейский ас
сумел посадить «мигарь» на болото, у озера Ханка. Так получилось, что наш
дивизион оказался единственным, кто его засёк.

   Этот случай имел резонанс на самом «верху». Через месяц Титоренко
с Зайковским стали майорами, я – старшим сержантом. Туесков пришил себе
на погоны две узкие лычки.

   – Не очень-то радуйся, товарищ младший сержант, – сказал я доктору, –
тебе придется ходить начальником караула. А это гораздо хуже, чем быть просто
часовым.
   Про нашу «губу» все как-то забыли.

   – С «губой» получился облом, – с фальшивой  грустью сказал доктор.

   Старшего лейтенанта Шварца наградами обошли. Обиженный старлей
решил отличиться другим способом – нейтрализовать всю дежурную и
караульную службу и этим себя проявить. Дурак с инициативой бывает опасен.

   Глубокой ночью старший лейтенант с двумя дембелями из хозвзвода
связали у тумбочки дневального Амдамова. Сделать это было не трудно.
Амдамов – самый хилый и доверчивый боец. Когда он нёс службу дневальным,
смотреть на него было больно. Маленький, тщедушный киргиз, в мешковатом
мундире и с несчастным выражением лица. Автоматный штык доставал ему до колена.

   – Джулды карта сержант, – часто спрашивал он меня. – Тимеке берч?
   – Амдамов, говори по-русски.
   – Товарищ старший сержант, закурить есть?

   Я делился сигареткой, если сам имел.
   Однажды я застал Амдамова плачущим.

   – Что случилось, Амдамов?
   – Беда, джулды карта сержант, – горестно сказал он. – Мою девочку,
мою невесту, перекупили.
   – Как это?
   – За неё дали калым – две «Волги».
   – Две машины?
   – Да. А я могу только одну, – сказал Амдамов и заплакал еще горше.

   Разделавшись с Амдамовым, налетчики скрутили законно спящего
дежурного. Отобрали у обоих оружие – два штык-ножа.

   Далее, троица направилась к хранилищу запасных ракет.
Часовой стоял на углу склада, прислонившись плечом к бетонной стенке.
Шварц неслышно подкрался сзади и протянул руку к оружию…

   Злоумышленники не учли одного – в это время пост охранял рядовой
Яшка Сохранный.
   Про Яшку стоит рассказать подробнее. Сохранный недавно вернулся
из дисбата, чтобы отбыть на службе оставшиеся полгода. А в дисбат загудел
по «нахалке», по глупости, значит. Так он сам говорил.
   Год назад прапорщик Смолийчук, заведующий продскладом, собрался
в отпуск. Временно на эту должность назначили шустрого и сообразительного
сержанта Сохранного. Заполучив ключи от склада и власть над продуктами, Яшка
употребил их в корыстных целях. Он «толкнул» в местный магазин пару мешков
сахара и ящик тушёнки.
   На спекуляции попался директор магазина и под нажимом «сдал»
предприимчивого бойца. Дело раскрутили по серьёзному. Военный трибунал
разжаловал Сохранного в рядовые с отбытием срока в дисциплинарном
батальоне. О дисбате Яшка вспоминал с содроганием и не любил говорить об этом.
   Статус Яшки в дивизионе можно было сравнить с положением «законника»
в зоне. К работам его не привлекали, а через день ставили «под ремень».
Надежнее часового не было. Он позволял себе некоторые вольности на посту,
но никогда не попадался.

   … Шварц подкрался сзади и протянул руку к оружию. Реакция часового
была мгновенной. Он резко повернулся и врезал прикладом по черепу
нападавшего. Старлей хрюкнул и упал, как подкошенный. Двое дембелей попятились.

   – Лежать! Пристрелю!!! – заорал Сохранный и передернул затвор.

   Дембеля рухнули на землю.

   – Лицом вниз! – кричал часовой. – Ноги ширше!

   Потом Яшка трижды пальнул в воздух.

   Я дремал в караулке у теплой печки, когда в дверь ворвался часовой
с позиции:

   – Там, у склада, стреляют!

   Кричу:

   – Караул, в ружьё! Булюкин, Ядхе – со мной. Остальным занять оборону.
Галеев – старший!

   Мы рысью побежали к складу, на ходу пристегивая магазины к автоматам.
Издали увидели часового и перед ним три неподвижных тела. Сохранный держал
их под прицелом.

   – Стой, кто бежит? – почти по уставу сказал он.
   – Начальник караула со сменой! – ответил я.
   – Начальник караула ко мне, остальные на месте!

   Яшка перекинул автомат на плечо. В его глазах прыгали чёртики.

   – Товарищ старший сержант, за время несения караульной службы
происшествий не случилось, – доложил часовой, – за исключением … нападения
на пост.

   Есть такая байка. Чапаеву докладывают:

   – Товарищ комбриг, происшествий не случилось, за исключением … лопата
сломалась.
   – Как так?
   – Собаку хоронили.
   – Почему?
   – Сдохла. Жареной конины объелась.
   – Откуда конина?
   – Да конюшни сгорели.
   – Белые подожгли?
   – Нет, Фурманов окурок бросил. От него и загорелось.
   – Так Фурманов же не курит.
   – Закуришь… Знамя части спёрли!

   Так и у Яшки – происшествий не случилось…

   Телефонным звонком я разбудил начальника штаба. Доложил обстановку.

   – Часового сменить. Этих мудаков обезоружить и в канцелярию, – сказал
взбешённый майор.

   Мы выполнили приказ. У Шварца я забрал пистолет.
Дело не получило огласки. Дивизионное начальство не стало выносить сор
из избы. Шварцу так намылили шею, что пришлось снова отправить его в
Есентуки лечить расшатанные нервы. Жену он взял с собой.

   В августе позвонил главный химик бригады, майор Киреев. Он сказал:

   – Планируем проверку вашего дивизиона. Доложите готовность. Согласуем сроки.
   – Все отлично, товарищ майор, – говорю. – Проверку желательно назначить
в конце августа.
   – На двадцатое устроит?
   – Так точно. В самый раз.
   – Будем. Отбой.

   Я доложил начальнику штаба о предстоящем аврале.

   – Что так рано? – спросил он.
   – Помидоры поспели.
   – Успеешь?
   – Так точно!
   – Не подведи…

   При свете луны мы помогли совхозу убрать урожай. В блиндаже ХНП
инспекторов ждали двенадцать ящиков отборнейших томатов. Пузатые желтые
тыквы дополняли комплект. Чем богаты…

   Комплексная проверка прошла на ура.
Десяток тренированных  бойцов перекрывали все нормативы по облачению
в защитные химические доспехи. Мгновенно реагировали на команды: «Вспышка
слева!», «Вспышка справа!».
   Фанерные силуэты на стрельбище порвали, как Тузик грелку. Когда
проверяющий уходил в окоп, ближе к мишеням, за всех стрелял нанаец Ядхе.
Гражданская специальность у него была – охотник и рыболов.

   – Ты поаккуратнее, не очень старайся, – говорил Зайковский снайперу, – не
все лепи в «яблочко».

   Наш дивизион подтвердил звание отличного. Не обошлось без конфуза.
Майору Кирееву в столовой досталась ложка с чеканной надписью: «Ищи, сука,
мясо!» Наш командир приготовился зарычать, но майор и бровью не повёл и
употребил ложку по назначению.
   Киреев дослуживал последние дни и уже выбрал себе город для
проживания – Казань. Лучший город Земли для любого татарина.

   После офицерского банкета комиссия погрузила трофеи в автобус и отбыла домой.

   Солдатами не рождаются, солдатами становятся. Прослужив около года,
молодой боец врастает в армейский быт, узнаёт привычки командиров
и использует накопленный опыт для собственного блага.
   Комвзода Шварцу было не до меня. Начштаба Зайковского я умело
обходил. Как известно, любая кривая вокруг начальства, короче любой прямой.

   По осени майор Киреев устроил учебные сборы химиков. В Бригаду
прибыло человек двадцать из разных частей. Были знакомые по учебке. Олег
Буторин жаловался на жизнь и всех солдат своего дивизиона называл чурками.
Коля Караульнов, задёрганный близостью начальства, стал нервным и открыто
мне завидовал.
   Начхим проводил теоретические занятия. Он рассказывал о новых методах
защиты от ОМП и разных химических пакостях, которые придумали на нашу
голову вероятные противники.
   Киреев был в добром расположении духа, много говорил об успехах
химвзвода и своих питомцах:

   – За отличную службу объявлен краткосрочный отпуск сержанту Авдееву
и ефрейтору Буравель.

   Авдеев и Буравель встали.

   – Садитесь, – продолжал майор. – Сержанта Караульнова сфотографировали у развернутого знамени части.

   Караульнов встал.

   – Садись, Караульнов. Будем, так сказать, равняться на лучших!

   Потом майор с гордостью показывал машину химической разведки –
новенький тягач на гусеничном ходу. Внутри кузова размещались автоматические
приборы химической и радиационной разведки. На корме – отстреливаемые
пиропатронами вехи-флажки. Последний крик моды.

   – Американцы таких машин не имеют,  – сказал майор. – Этому зверю
любые колдобины нипочём.

   Из кабины «зверя» лихо выпрыгнул Костя Буянов:

   – Товарищ майор, машина химической разведки к бою готова!
   – Как двигатель? – спросил довольный начхим: – Не чихает?
   – Никак нет, товарищ майор! – ответил Буянов. – Всё в полном порядке.
Сегодня обкатаем.
   – Добро.

   С Костей Буяновым мы не виделись почти год. Он похудел и, как мне
показалось, даже подрос. Вечером я нашёл Костю у гаража.

– Держи краба! – обрадовался он и протянул мне растопыренную пятерню.

   Дать краба, значит поздороваться за руку особым манером. Нужно сцепить
большие пальцы, а остальные согнуть, наподобие крабьих лап.

   Потом мы курили в холодной кабине.

   – Как тебя угораздило стать танкистом? – спросил я.
   – Сам бог велел. Я же моторист-тракторист. А тягач  – тот же трактор,
только вид сбоку. Прокатимся?
   – Давай.

   Буянов  запустил двигатель. Мотор глухо зарычал.

   – С первого тычка завелася Ласточка! – похвалил машину Буянов.
   – Сколько «лошадей»? – небрежно спросил я, притворяясь знатоком.
   – Триста пятьдесят. В одной упряжке!
   – Дизель?
   – Само собой…

   Мы выехали на дорогу. Обогнали строй новобранцев в мятых шинелях.
Костя тормознул.

   – Щеглы, далеко до дембеля? – крикнул Буянов из кабины.
   – Два года! – ответил кто-то из строя.
   – Я бы на твоём месте застрелился!

   Буянова распирало от гордости. Он дал газу и мы подъехали к проходной.

   – На вахте наши ребята, пропустят, – уверенно сказал Костя.

   Из караулки вышел сонный боец с автоматом:

   – Здорово, Костян, пропуск есть? – спросил он.
   – Ты чё, Кирюха, своих не узнаёшь? Мы до бани и обратно. Машину обкатываем.
   – Вали, только не задерживайся. Через час у меня смена.

   Часовой стрельнул у Кости сигаретку и открыл шлагбаум.
На полном ходу мы доехали до развилки. Дальше начиналась деревня.
На распаханных огородах зеленела капуста.

– Лево на борт! – скомандовал Буянов и повернул на главную улицу.

   Распугивая кур, наш тягач летел по грунтовой дороге и остановился
у сельского магазина.

   – Подожди, я сейчас, – сказал Костя и скрылся за дверью магазина.

   Вернулся он с бутылкой вина и кульком слипшихся конфет.

   – Держи, – Буянов передал мне бутыль. – Когда мы с тобой киряли
в последний раз?
   – На «Машке Ульяновой», – говорю.
   – Давно ли в бане мылся, а уж год прошёл, – засмеялся Костя.

   Миновали последний дом и свернули к деревенскому кладбищу. Низкое
солнце золотило перекладины влажных крестов. Ленивые вороны сидели в кустах
красной рябины.

   – Место пристреляно, – сказал Буянов и заглушил двигатель.

   Стало тихо. Далеко, в деревне, лаяли собаки.

   – А на кладбище всё спокойненько, ни друзей, ни врагов не видать, – сказал
я, – всё культурненько, всё пристойненько – удивительная благодать!
   – И закусочка на бугорке, – добавил Костя и плеснул «Агдам» в солдатские кружки.
   – За дембель!
   – За ракетчиков!
   – Сами не летаем и другим не дадим!

   В три захода мы опустошили бутылку. Костя забросил пустую тару в кусты.

   – Как тебе Киреев? – спросил я.
   – Нормальный мужик. Вредный, но не злой. Мне обещал отпуск оформить,
как только Ласточку обкатаю.
   – Везёт вам, при штабе – позавидовал я. – Мы об отпуске даже не мечтаем.

   «Отпуск – это грёзы, – говорил мой друг Туесков: – А грёзы – это
несбыточные мечты».

   Наш дивизион всегда пребывал в боевой готовности и штатных единиц
в кирзовых сапогах хронически не хватало. На моей памяти в отпуске побывали
два-три человека. И все по фиктивным «смертным» телеграммам.

   «Броня крепка и танки наши быстры!» – горланили мы на обратном пути.
Перед проходной срезали угол и рванули через болото. И сели намертво.
Костя матерился, отчаянно дергал рычаги, но все было тщетно. Тягач
закопался в трясину по самое днище.

   Нас заметил дежурный офицер на КПП. Пригнали другой тягач и с помощью
троса и такой-то матери вытянули Ласточку на сухой берег.

   Потом, опустив очи долу, мы стояли в кабинете начальника химической
службы. Майор Киреев навис над нами грозным утёсом и убийственно вещал:

   – Самовольное оставление части! На боевой машине! Позор на всю бригаду! Позор на весь колхоз! Позор на всю страну!
   – Мы машину обкатывали, – пытался защищаться Буянов.

   Сердитый татарин повел носом:

   – А от кого это русским духом пахнет? Что пили?
   – Лимонад, товарищ майор, «Буратино» – ответил я, стараясь не дышать
в его сторону.
   – А разит от вас, Буратины, бормотухой! Ждёт вас папа Карло в каморке,
на гауптической вахте!

   Начальником губы был отмороженный придурок, старший лейтенант Карлов.

   – Значит так. К утру машину отмыть!  Шибче и до блёску! Проверять буду платочком!

   Киреев вынул из кармана носовой платок и вытер вспотевший лоб.

   – Мы больше не будем, – сказал я.
   – Так точно! – подтвердил Костя.
   – Завтра будем посмотреть, – устало сказал майор. – Расстрелять бы вас обоих. Из одной пули. Свободны!

   Половину ночи мы с Костей провели у гаража. До «блёску» отдраили
каждый трак, каждую гайку боевой машины. Газетами шлифовали стёкла.
Резиновые части  протёрли масляной ветошью, чтобы «шибче» блестели.

   Утром, на занятиях, я боролся со сном и клевал носом.

   – Спички в глаза вставь, – толкал меня в бок сержант Буторин. – Не спи,
замёрзнешь!

   Майор говорил о достижениях и недостатках, замеченных в каждом
дивизионе. Успехи заключались в наличии фанерных бирок на комплектах
химической защиты, недостатки – в их отсутствии.

   – … у старшего сержанта Абинского, – услышал я сквозь сон
и автоматически вскочил.
   – … в дивизионе образцовый порядок. Отлично поставлена тренажёрная
подготовка. Благодарю за службу!
   – Служу советскому союзу! – рявкнул я, просыпаясь.

   Действительно, Киреев был не злой человек – он даже не упомянул наш
вчерашний бенефис.

   После занятий, когда бойцы покинули аудиторию, я подошёл к майору:

   – Товарищ майор, разрешите обратиться, старшсержант Абинский!
   – Обращайтесь.
   – Товарищ майор, вы говорили, – сбивчиво  продолжал я, – многие из
химиков побывали в отпуске. Я прослужил уже год. В отличном дивизионе.
А в отпуске еще не был…

   Недаром говорят, наглость – второе счастье. Майор удивленно посмотрел
на меня, потом сказал просто:

   – Добро. Уладим.

   В тот же день Киреев добавил мою фамилию в список отпускников. Через
неделю командир бригады подписал приказ: «За отличные показатели в боевой
и политической подготовке предоставить краткосрочный отпуск с выездом на
родину старшему сержанту Абинскому».

   Текст приказа удивленный начальник штаба зачитал перед строем дивизиона.

   – Ну ты и жук! – потом сказал он мне.
   – Такими гордится страна, – скромно ответил я.

   Приказ – есть приказ. Его надо выполнять. Весь вопрос – когда?
Теперь мне нужно было вести себя крайне осторожно. Не «залететь»
в самоволке или не лопухнуться на другой шалости.
   Однако армейская система имеет свои способы получить из удовольствия
солдата максимальную пользу. Это называется аккорд. Иногда – дембельский
аккорд. Сделаешь эту работу и гуляй себе…

   Для начала мне поручили отреставрировать караульное помещение.
Начальник штаба давал мне ЦУ, словно комплексной бригаде строителей:

   – Все поверхности ободрать!
Оштукатурить стены и потолок.
Изготовить новый топчан и отделить его перегородкой.
Заменить битые стёкла в окнах.
Изготовить пирамиду для оружия. Под замок.

   Я научился прибивать дранку и месить раствор. Узнал, что такое обрызг,
грунт, накрывка. Мастерок в моей руке порхал, как смычок у виртуозного
музыканта. Одним росчерком кроил стекло победитовым резаком. Топчан из
смолистой лиственницы накрыл толстым войлоком. По грузоподъёмности он мог
выдержать средний танк.
   Само собой, я привлекал к работам молодых бойцов и случайных прохожих.
На покрасочных работах использовал приём Тома Сойера и служебное положение.

   – Золотые руки, Абинский! – подначивал меня начальник штаба. –
Наверное, хочешь остаться на сверхсрочную?
   – Хотелось бы! – говорил я. – Но! Жить без моря не могу!

   Однако мой отпуск опять откладывался. И по уважительной причине.

   В декабре личный состав погрузился в эшелон и отбыл в Капустин Яр, на
ракетный полигон. Там собирались получить новую технику и отстреляться
по-боевому. В команде охраны уехал Туесков. Я остался в части нести
караульную службу.

   Туесков передал мне своё хозяйство – большой шкаф с пузырьками
лекарств и разноцветными пилюлями. В медицине я смыслю мало. Не больше,
чем гарнизонный Тузик в пиротехнике. Я пытался измерять давление
градусником. Док написал короткие аннотации на каждой склянке: «От ожогов», «От головы», «От живота».
   Больных я пользовал, в основном, зеленкой и йодом. Перевязывал пальцы
рук и ног. Иногда – уши головы. Вечером ко мне выстраивалась очередь
страждущих.
   Однажды пришел шофёр Мамедов с ожогом восьмой степени.
Бедолага прислонил руку к выхлопной трубе. Я намочил в жидкости ватный
тампон, но, вероятно, перепутал склянки. Мамедов взвыл, как медведь,
нечеловеческим голосом и рванул вон из казармы. После этого случая количество
больных сильно поубавилось. Всем хотелось жить.

   Я часто заходил в гости к Коле Орлову. Недалеко от ХНП, на колодках,
стояла большая кабина релейной связи. Там изнемогал от скуки мой приятель.
Я забегал к нему поболтать и выпить газировки. Напиток Коля изготавливал сам,
стравливая газ из огнетушителя в литой графин.
   На этот раз Орлов придумал новое развлечение – всё делать ногами. Когда
я вошёл, Николай пытался прикурить, зажав спичечный коробок между пальцами
левой ноги. Я чиркнул зажигалкой и поднес к его носу огонь.

   – Испортил эксперимент! – недовольно сказал боец. – У меня почти
получилось.
   – Прикурить, это ладно, – говорю, – посмотрим, как ты будешь обедать.
   – Легко!

   В армии хватает отрицательных эмоций, а вот с положительными –
напряжёнка. Поэтому солдаты и придумывают разные штуки. Поэтому
и существует специфический солдатский юмор.

   Коля позвонил в СРЦ. Трубку взял молодой боец:

   – Рядовой Тарасов слушает!
   – Тарасов, посмотри в ЗИПе, нужна лампа Пэ-И-ТРИ-Дэ- А.
   – Вроде нет такой, товарищ сержант.
   – Ты запиши, а то забудешь. Записал?
   – Так точно, записал.
   – Теперь прочитай!!! Ха-ха-ха!

   У Коли можно было вздремнуть в спальном отделении. А минута сна –
мешок здоровья. Об этом знает каждый солдат.

   Через месяц наши вернулись домой. Было много рассказов. Стреляли
дважды. Первая ракета оказалась неисправной, потеряла управление и
самоликвидировалась на большой высоте. Второй пуск был удачным – вдребезги
разнесли металлический «уголок», сброшенный с самолёта на парашюте.
Дивизион полностью заменил материальную часть – от ракет, до пусковых
установок. Первой об этом узнала Дупель-Пусто, наша Мата Хари. А потом и вся деревня.

В этих хлопотах прошла зима.
 
Однажды начальник штаба сказал мне:

   – Караулку построил – молодец. А вот отхожего места рядом не
наблюдается. Как ты на это смотришь?
   – Так же как и вы, товарищ майор.

   Начштаба любил, когда с ним соглашались.

   – Последний аккорд тебе, Абинский, – сказал майор. – Срубишь клозет и
на другой день убываешь в отпуск.
   – Будет сделано, товарищ майор! Мне бы землекопов в помощь…
   – Дам одного … Маянова. У него опыт. Да и есть за что.

   На том и порешили.

   Али Малик Маянов выкопал яму за три дня. С бригадой вынужденных
добровольцев я изготовил уютный домик из строганных досок. Строение
покоилось на крепком основании из дубовых балок, схваченных железными
скобами. Сортир украшало фигурное оконце в виде сердечка. На четвёртый день
аккорд был завершён.

   Начальник штаба посетил туалет и остался доволен.

   – Приятное место, – сказал он. – Щелей нет, в задницу не дует. Только
воды в яме много.
   – Тут ничего не поделаешь, – говорю. – Весна в тундре. Можно паковать
чемодан, товарищ майор?
   – Можно. Через неделю поедешь.

   Перед отпуском я заступил в последний караул. Хамид Булюкин наладился
жарить картошку, украденную на камбузе. Нанаец Ядхе раскладывал на печи
нарезанные кружки лука. В компании чёрным хлебом это был деликатес.

   Булюкин приготовил картошку и мы её съели. Сковороду спрятали под нары.
Открылась дверь, вошёл дежурный офицер, старший лейтенант Шварц.

   – Караул, смирно! – скомандовал я. – Товарищ старший лейтенант, за
время несения караульной службы происшествий не случилось! Начальник
караула, старшсержант Абинский.
   – Вольно, – сказал Шварц и повёл носом. – Картофан опять жарили?!
   – Никак нет!

   В караулке витал густой запах жареного и старлей мне не поверил.
Он заглянул под ружейную пирамиду, под стол, под нары и там нашел
запрятанную сковородку. Она была еще теплая.

   – Неуставная посуда экспроприируется! – ехидно заявил командир.

   – Юлэрсымак, дивана! – с выражением сказал Хамид, когда Шварц вышел.
   – Не понял. Что там про мебель? – спрашиваю.
   – Совсем дурак, однако.
   – Чего?!
   – Я не про тебя, командир.

   В карауле мы всегда устраивали несанкционированный ужин. А любой дежурный офицер считал своим долгом найти сковороду и закинуть её подальше в кусты. Мы знали, где её искать.

   Выждав время, я сказал Ядхе:

   – Принеси сковороду, да отдрай её как следует, с песочком.

   Ядхе вышел, но тут же вернулся.

   – Там Шварцу пипец!!! – едва выговорил он, загибаясь от смеха. – Утух в сортире!

   Я посмотрел сквозь решётку окна. Знакомый пейзаж с колхозным полем
несколько изменился. Монументальный солдатский клозет сильно уменьшился
в размерах и наполовину ушёл в землю. Открыть дверь стало невозможно.

   – Шварц там, – опять сказал Ядхе. – Шварцу пипец!

   Беда не приходит одна. Издалека послышался вой сирены.
На позицию бежали солдаты. Впереди, размахивая фуражкой, трусил
начальник штаба. Пленённый Шварц через окошко сигналил носовым платком.
Майор затормозил возле сортира:

   – Аркаша, как это тебя угораздило?! – забыв о субординации, спросил он. –
Давай, выбирайся, слышишь – у нас тревога!

   Из гальюна слышались только жуткие ругательства и глухие удары в стены.
Домик просел ещё глубже.

   – Ладно, не буянь, сиди тихо, иначе совсем утонешь. Вынем тебя, когда
отстреляемся, – сказал начальник штаба и поспешил на КП.

   Пришло время менять часовых. У щита мы зарядили оружие.
Я построил Булюкина и Ядхе в одну колонну. Когда проходили мимо сортира,
скомандовал:

   – Караул!

   Бойцы ударили строевым шагом.

   – Равнение на-право!

   Я приложил руку к головному убору. В окошке мелькала красная рожа
Шварца. От неё можно было прикуривать.

   – Вольно!

Не останавливаясь, мы проследовали дальше.

   После отбоя тревоги дивизион собрался у солдатского гальюна.
Спасательной операцией руководил сам начальник штаба. Попытались сорвать
крышу, но не смогли. Я-то знал, что это дохлая затея. Сам строил. Без лома и
кувалды тут не обойтись.

   Нечастный Шварц уже не матерился и попросил закурить.
Зайковский, оценив обстановку, сказал:

   – Ломать не будем. Зиганшин, беги в кочегарку, принеси десяток скоб и
кувалду. Самую большую.

   В стены уборной забили железные скобы. Общими усилиями выдернули
туалет вместе со Шварцем и поставили рядом с ямой. Старший лейтенант
кулём вывалился из сортира. Серая офицерская шинель намокла до пояса и
пестрела гнусными пятнами.

   – Фу-фу, – сморщил нос начальник штаба. – Какой изумительный парфюм!
Шинель номер пять!

   Старший лейтенант снял шинель, забросил её в яму и угрюмо побрёл
домой. В его сапогах хлюпала вода.

Вечером я сдал автомат, а утром уехал в отпуск.