(калямовский семинар)
После Хиросимы в мире переменилось все. И только мы остались прежними.
А.Эйнштейн.
1. Два цейтнота.
Когда тебе захочется яичницы по-венгерски – настоящей яичницы по-венгерски как она есть – ступай на рынок и купи рассады. Потом, высаживая в землю ростки помидор и салатного перца, ты ощутишь истинный смысл времени.
"Колодец Эйнштейна" – этюд о времени, о самой его сути. О времени, протекающем сквозь нас, как ветер сквозь голые ветки деревьев.
Человек всегда в цейтноте, но не знает об этом… Ты опаздываешь, понял? Но хуже всего то, что опаздываем все мы вместе, и с этим надо что-то делать.
2. Апология мифа.
Волчица говорит своим волчатам: «Кусайте как я», и этого достаточно, и зайчиха говорит своим зайчатам: «Удирайте как я», и этого тоже достаточно, но человек-то учит детеныша: «Думай как я», а это уже преступление.
Деды обманывали как бы самих себя, но перед внуками этот обман вставал как святая истина.
В течение веков старейшины врали своей молодежи, врали современникам и себе: «Наши деды-прадеды так жили, и не вам отменять народный обычай». Некому было уличить их в обмане, слишком короткой была человеческая жизнь, чтобы заметить перемены. Девятнадцатый век решительно изменил ситуацию. Уклад менялся при жизни одного поколения, увещевания старцев стали смешны. Возникло слово «прогресс», и мы осознали время как вектор.
Темные предрассудки толпы и народная мудрость: то и другое – традиции. С определенной точки зрения, звериные инстинкты – то же самое. Культура – только оболочка национальной традиции, фронтир здравого смысла; она питает народную мудрость и усмиряет глупость толпы одним и тем же откровением... Как возможно традиции быть неизменной?
Понимая культуру как процесс разрушения массовых предрассудков, мы, однако, не очень хорошо осознаем предмет приложения наших сил. Мы ощущаем предрассудки как нечто инфернальное, забывая, что каждое конкретное зло есть неполное зло, эват. ...Нам будет легче найти общий язык, читатель, если мы сейчас же попытаемся найти позитивный смысл предрассудка.
Труднее всего доказывать очевидное – не правда ли? – потому, что оно противоречит общепризнанным истинам. Ну, в смысле так: общепризнанные истины противоречат очевидности; тому, что видно невооруженным глазом. С этого и начинается культура: с опровержения здравого смысла, с доказательства очевидного. Осознанный предрассудок воспринимается как чистейшая бессмыслица. Откалывая от здравого смысла слои предрассудков и рассматривая их как препараты или образцы, мы не обнаруживаем ничего, кроме абсурда. Какие же основания предполагать иную породу в том, что осталось? Здравый смысл – это абсурд, к которому мы привыкли; а предрассудки – безотчетно абсурдные версии реальности, в которых мы живем и действуем.
Более того, заслоняя от нас истину, – вероятно, не переносимую для человеческого разума, – абсурдный предрассудок дает нам возможность вообще действовать. Предрассудок, друг мой, спасает человека от судьбы буриданова осла. Есть какая-то несовместимость между способностью свободно мыслить и способностью свободно действовать. (То есть, не «какая-то», а вполне определенная – но это тема отдельного семинара.) Человек – это Гамлет, отпущенный из бедлама на свободу и добросовестно пытающийся «быть» весь свой земной век... Но для этого приходится городить чепуху и поддакивать старым дуракам.
Главное в мировоззрении лисы и шакала: они точно знают, как устроен мир. И кто центр Вселенной. А человек – даже первобытный – не лиса и не шакал, ему свойственно сомневаться. И задавать вопросы... кому же, если не себе? Так начинается творчество. Первобытный человек («примитив» по Юнгу), однако, почти исключительно исполнитель и потребитель. В его психике существует механизм гашения творческих импульсов за счет устранения мотивировки.
Суть этого механизма в том, чтобы упредить сам процесс творчества, поставить ответ впереди вопроса (на то он и пред-рассудок). Так утверждается концепция познанного статичного мира. Так появляются многочисленные догматические модели мироустройства (мифы). Миф не знает категории времени, жизнь в мифе – вечное повторение. Так компенсируется бессознательное непреодолимое стремление (Юнг) устранить любую неясность в теоретической картине мира – «объяснить все», ликвидировать любые противоречия между мифом и реальностью. Поэтому миф эффективен только тогда, когда заведомо лжив; или, что то же самое, банален.
– Почему небо синее?
– Так Богу было угодно.
– Почему эм вэ-квадрат – пополам?
– А бог его знает!
– А Луна не упадет на Землю?
– Иншалла!
Как язвил, бывало, по этому поводу еще Михайла наш Васильевич:
– Можно быть философом, выучась наизусть три слова: «Бог так сотворил», – и его давая в ответ вместо всех причин.
Первобытная парадигма общества не может позволить человеку желать странного: ее цель – простое воспроизводство. Ее мифы прагматичны и утилитарны; они позволяют ему, этому обществу, элементарно выжить.
Многое изменилось с первобытных времен, и главное изменилось: время. Оно распалось на время действовать и время размышлять, время спрашивать и время давать ответы. Тысячелетние предрассудки крошатся, как изъеденный молью свитер, увещевания старцев стали смешны... Двадцатый век довел тенденцию перемен до абсурда, традиции разрушались ради самого разрушения – в опьянении дурманом избыточной свободы, свободы действовать... Поскольку ответы попрежнему ставятся впереди вопросов. Это значит, что на место старых мифов рождаются новые. Разрушение мифа ведет не к победе рациональности, а к торжеству другого мифа.
Объяснимся, читатель. Когда я говорил о «первобытном человеке», я имел в виду вовсе не пещерного дикаря. Обывательскому сознанию свойственно полагать, что увиденное им было таким всегда. Аберрация состояния называется. Когда говорил о «первобытной парадигме», я имел в виду реальный аспект сегодняшнего общества. Когда говорил о «мифах», низводящих человека до состояния лисы или шакала, я имел в виду то, что сегодня называется «идеологией».
Обычный механизм возникновения новых мифов таков. Когда, вопреки всем предупреждениям и увещеваниям, общество совершает очередную глупость и корчится от боли, приходит время извлекать уроки, делать выводы, принимать меры и «обезвреживать настоящее». Но по логике истории эти уроки необходимо лежат в плоскости морали, и сводятся к требованию измениться, перестать быть прежними: отвергнуть как низость то, что еще вчера считалось простительной слабостью, принять как единственно допустимую норму то, что вчера было уделом прекраснодушных слюнтяев. Согласитесь, это очень трудно, практически невозможно. Именно поэтому отвергались предупреждения и увещевания. Однако же и наказание за интеллектуальную трусость, как правило, весьма сурово. Что же делать? Стать человечнее, добрее, умнее? (О нет, только не это!) Признать, что советами пророков пренебрегли зря, и общество жестоко расплачивается за это пренебрежение – только за пренебрежение! – что можно было бы избежать крайностей? Увы, и в этом смысле мы находим возможность остаться прежними, выдвигая фантастическую (абсурдную) версию недвусмысленных событий, начисто отрицающую какую-либо связь между собственной глупостью и собственными несчастьями, начисто снимающую вопрос о моральном прогрессе. А большинство до сих пор считает, что все было правильно и очень здорово, и если понадобится – готовы начать все сначала. Идеологический миф – анестезия для души и ума.
Предназначение мифа – забвение и конспирация. Он – причина того, что мы забываем уроки, стоившие нам так дорого. Или не извлекаем этих уроков вовсе. В том, что история нас ничему не учит. Беды, порожденные мифами – то есть предвзятыми мнениями и переходящими ошибками – неисчислимы. Рано или поздно мы делаем какие-то выводы, но... нет, дело даже не в двойной и тройной цене, которую мы платим. А в том, что – вот именно! – рано или поздно? Время – решающий фактор, осколок вечности, который всегда опаздывает. Опаздывает вместе с нами.
3.Иллюзия стабильности
– А как ты считаешь, нужна идеология, или лучше без нее? Сейчас многие считают, что будущее за деидеологизацией.
– Сейчас многие считают только до четырех, да и то с ошибками. Не бывает общества без идеологии, как не бывает тела без температуры. Просто здоровый человек забывает о ней, а симулянт делает из нее тайну.
Центральный момент господствующей идеологии сегодняшнего дня – стабильность. Стабильность и предсказуемость – императив всякого деградирующего общества… Надо иметь в виду, что власть принадлежит победителям, только что или совсем недавно – как им кажется – выдержавшим жестокую борьбу за эту власть, за некую цель, за некий идеал. И теперь для честного выполнения своей программы победители требуют – ну конечно же – стабильности.
Однако общественный институт, созданный специально для достижения конкретной цели, необходимо становится постоянно действующей структурой и после ее достижения. Он обязан (ему приходится) реагировать на изменения обстановки, вызванные этим достижением: он больше, чем кто бы то ни было, готов к таким изменениям. В конце концов это становится образом жизни; императив становится потребностью. Ну что ж, все на свете вызывает привыкание; и вопрос только в том, существует ли черта насыщения.
Какими бы прогрессивными ни были цели власти, методы их достижения глубоко порочны и опровергают поставленную цель. Поскольку эти методы трансформировались из методов борьбы за власть. Зло может быть побеждено только его собственными методами. (По крайней мере, этому учит нас история… Мы собираемся учиться или как?) Побеждая, надо успеть остановиться.
Такова реальная процедура прогресса: происходит инфикация порока от побежденного к победителю. Отягощение злом называется. То самое, что в старом мире вызывает желание беспощадно разрушать, особенно легко приспосабливается к процессу разрушения, к жестокости к беспощадности, становится необходимым в этом процессе и непременно сохраняется, становится хозяином в новом мире. В результате власть становится заложницей своих методов, поставленная цель портится, истина становится предрассудком, программа правящих классов морально устаревает задолго до реализации.
Когда заканчивается время перемен и наступает безвременье (эпоха стабильности), когда реализация выстраданного идеала становится только вопросом времени и усилий, цель и средства меняются местами. И целью завтрашнего (а значит – сегодняшнего) дня становится преодоление своих собственных порочных методов.
Исправление ошибок увеличивает уверенность.
Все наши кризисы – это кризисы роста; а значит – понимания. Кризисы роста проявляют себя как конфликт между теми, кто понимает поставленную цель как конечную – и теми, кто уже видит в ней только средство. Это типичный конфликт между маргинальной властью и морально-интеллектуальной элитой. Результат такого конфликта известен – «застой»; то есть краткая пауза между концом дискуссии и началом мордобоя.
– Раз уж один не хочет того, чего хочет другой, в конце концов получается то, чего не хотел никто.
Любая реакция, любая контрреволюция, любой обскурантизм и мракобесие – это прежде всего борьба за стабильность, и в этом их позитивное содержание. Но благополучие нельзя законсервировать, как шпроты. Прочность обеспечивается сносом рухляди. Стабильным может быть только путь перемен. Для того, чтобы обрести новое качество, надо исчерпать старое количество – таков Закон Перемен, начертанный на знамени консерваторов. Но ничего в этом мире нельзя исчерпать до конца; поэтому все старое ограничено регламентом, а все новое изначально ущербно.
Мы не понимаем, что достигнутые цели важны прежде всего для исправления методов. Порок – это ошибка, которую не исправили. Проверенные, эффективные, но глубоко порочные методы – это ступенька посреди пропасти шириной в два прыжка. Еще ни одна власть в истории не соизволила спрыгнуть с этой ступеньки. Власть не хочет оглядываться назад; только вперед!.. по инерции, как Алиса в Зазеркалье. Курс на стабильность, установка на стабильность, стабильность ради стабильности означают власть ради власти и ничего больше. Простое воспроизводство и симуляция фиктивных целей. Возврат к первобытной парадигме… Инертность и регресс – синонимы. Даже если мы движемся вперед по инерции, мы деградируем. Прогресс требует абсолютно новых импульсов; он синоним вечной новизны – то есть таланта.
Кто не идет вперед, тот идет назад – это тоже Закон Перемен. И когда мы игнорируем эту простенькую, в общем-то, истину, вступают в силу законы Цейтнота: «Никогда не поздно, но с каждым днем все труднее», и далее: «Эпоха перемен подкрадывается незаметно». Исторические процессы тоже обладают колоссальной инертностью и феноменальной латентностью. То есть, нельзя предотвратить катастрофу, когда она становится реальной угрозой. Нужно бороться не с реальностью, а с возможностью. Действие надо начинать с того, чего еще нет. Наведение порядка надо начинать тогда, когда еще нет смуты. Поэтому не трудитесь вразумлять современников. Даже если вы успели понять, они не успеют осмыслить.
…А вы видели когда-нибудь график экспоненты, читатель? Опишу словами. Вначале длительное (практически бесконечное) время «ничего не происходит», тенденция никак не проявляет себя. Затем следует короткий период стремительного роста – и, наконец, момент скачка, превышающего все разумные пределы. Исторические процессы развиваются по экспоненте.
Общество, увы, не осознает, что все постигшие его катастрофы есть прямой результат упущенных возможностей. Впустую потраченного времени. Любая стабильная эпоха должна максимально эффективно использоваться для поиска, осознания и предотвращения грядущих потрясений. Поистине, настоящее – это процесс тщательного обезвреживания будущего.
– Тех, кто не готовится к грядущим трудностям, в будущем ожидают неприятности, – вкрадчиво увещевает Конфуций. Если мир вам кажется стабильным и прочным, не верьте своим глазам: они просто не видят процесса разрушения.
Колодец Эйнштейна. Скрывающий бездну прямоугольник асфальта, к которому ты бредешь в толпе, сжимая одной рукой узелок, а другой – ладошку ребенка?
Нет.
Колодец Эйнштейна – это когда мы стоим на месте, а стены вокруг нас неудержимо растут. И пятнышко света в конце туннеля над головой, стремительно уменьшаясь, грозит замкнуть купол мрака. Тогда слепой инстинкт толкает нас на стену. Поистине, прав Павор: история делается нашими инстинктами, по-другому пока не умеем.
4. Перемена времени
– Какой смысл говорить о будущем? – возразил Павор. – О будущем не говорят, его делают. Вот рюмка коньяку. Она полная. Я делаю ее пустой. Вот так. Один умный человек сказал, что будущее нельзя предвидеть, его можно изобрести. Если тебя интересует будущее, изобретай его быстро, на ходу, в соответствии со своими рефлексами и эмоциями
– Мальчик, – сказал Экселенц почти нежно. – Ты думаешь об этом едва полчаса, а я ломаю голову вот уже сорок лет. И мы ничего не придумали, вот что хуже всего. Через сорок лет ты будешь такой же, а может быть, и гораздо скорее, потому что события пойдут вскачь. Да, милые мои, давно прошло то время, когда настоящее было повторением прошлого… Вы правы, нет никакого будущего, оно слилось с настоящим, и теперь не разберешь где что. А вот пройдет десяток лет, и все это навалится на вас. А вам с этим не справиться. Потому что вы…
Виктор так и не узнал, что произойдет через десяток лет. Дверь номера открылась без стука, и вошли двое в одинаковых серых плащах, и Виктор сразу понял, кто это. У него привычно ёкнуло внутри, и он покорно поднялся, чувствуя тошноту и бессилие. Но ему сказали: «Сядьте», а Павору сказали: «Встаньте».
– Павор Сумман, вы арестованы.
Павор белый, даже какой-то синевато-белый, как обрат, поднялся и хрипло сказал:
– Ордер.
Нострадамус предрекал, что ядерная война закончится в мае, когда зацветут сожженные деревья. Все сроки той войны давно прошли… Ошибся? Увы, она идет – там, в другой реальности, где не успели понять. Но не спешите радоваться, что мы успели выползти из колодца гарантированного взаимного ядерного уничтожения, успели в последний момент. Спешите выползать из нового кризиса понимания.
Вот с этого места подробней? Пожалуйста.
Следует, например, отдавать себе отчет, что угроза глобальной атомной катастрофы, как бы кощунственно это ни звучало, – лишь первая ласточка. Лишь тренажер для человечества, на котором оно под страхом смерти обязано приобрести исходные навыки коллективного преодоления кризисов.
До определенного момента история прощала нам (описанный выше) конфликт между властью и элитой. Вольнодумство подавлялось беспощадно, принцип стабильности ради стабильности проводился в жизнь тупо и неукоснительно.
– Старые миры приходилось разрушать именно потому, что они мешали… мешали строить новое, не любили новое, давили его…
Поэтому общество оказывалось абсолютно не готовым к преодолению кризисов, возникших «неизвестно откуда» (известно! но только тем, кому заткнули рот). Подавление вольнодумства – то, что называлось «реакцией», – углубляло и ожесточало катастрофу: чем туже затянута пружина, тем сильнее она бьет. Согласно Закону Перемен, чем дольше спокойствие, тем сокрушительнее беспорядки.
Препятствия прогрессу – это гораздо больше, чем потеря времени плюс порча благодати. Это новое качество: потеря темпа; того самого темпа, который может обернуться трагедией в Большой Игре. До недавних пор человечество, неся огромные потери, преодолевало эти «беспорядки» в режиме аврала, предельной мобилизацией своих ресурсов и нечеловеческим напряжением воли. История XX века показала, что впредь такой льготный режим отменяется, принцип триллера «когда все потеряно, остается ровно один шанс» теряет силу. И никакая плата за беспечность и безответственность приниматься не будет. Условия цейтнота в будущем устанавливаются предельно жестко.
Но бессмысленно рисовать график экспоненты вандалам, спалившим свою математику еще когда выпускной вечер нечувствительно перетекал в выпускную ночь… Закон Мэннена – Мартина, в котором аккумулированы вершинные достижения классового анализа и социальной психологии, гласит: «Кто умеет – работает, кто не умеет – учит. Кто не умеет учить – руководит». Как выразитель интересов и мировоззрения толпы, власть больна комплексом имени Кассандры, полагая, что проблемы возникают в момент, когда на них указывают пальцем. В глубине души понимая, что это чушь, конфабулирующий начальник упрямо держится за этот тезис и неуклонно проводит его в жизнь. Поскольку таким образом легализуется его, начальника, нежелание думать о будущем… и вообще думать. «После нас – хоть потоп», – таков шкурный принцип, которого придерживается всякий дорвавшийся до власти примитив. Опять же – в глубине души. И проблемы, нарастающие с приближением кризиса, маргинальная власть решает в порядке поступления и только полумерами по методу О’Хара: «Об этом я подумаю завтра». То есть не подумаю вообще.
Стабильность – эпоха унижения власти: решения не могут быть хорошими или плохими сами по себе. Вписываются они в систему или нет – вот что важно. Решаются только текущие проблемы, лечатся только симптомы – по испытанной и утвержденной схеме. Власть предержащий начальник – это просто винтик машины, запущенной давным-давно, в эпоху перемен, когда определялись цели и ставилась сверхзадача… Они когда-то пренебрегли отвлеченным знанием и сделались неспособны прочесть пылающие письмена. Из ясных и очевидных фактов соорудили для себя совершенно кадаврическую картину мироздания. Они станут ею пользоваться в своих деяниях, и поначалу, как водится, у них все будет получаться, потом пойдут сбои, потом наступит крах…
– Мир станет другим, только никто этого не заметит. Никто не считает изменениями то, что происходит сегодня, на глазах и без особой помпы. А это и есть самые страшные изменения, самые необратимые.
– Забавно, они ничего не понимают. Никто из них ничего не понимает. Они бредут – и вдруг попадают в полосу боев! Они гниют там заживо, они идут и гниют на ходу, и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте.
– Идея надвигающейся гибели просто не умещается в их головах. Гибель надвигалась медленно и начала надвигаться слишком давно.
Обязана ли власть думать?
Маргинальный пояс власти именно потому маргинальный, что пополняется не только преуспевшими обывателями, но и ренегатами элиты, легализованными и опубликованными в качестве рептильных авторитетов. Но эта каста тоже решает локальную задачу с оплаченным ответом: генерирует идеологию и создает мифы ради опережающего усмирения пассивно-послушного большинства. Ни о какой сверхзадаче они не помышляют, ничего принципиально нового они придумать не способны по определению. Потому они и ренегаты, что присягнули абсурдному, противоестественному лозунгу стабильности: «Решения принимает исполнитель».
Думает ли эта власть? Чувствует ли эта власть? Что в этой власти человеческого? Что нами руководит?
Как показывает история, сверхзадача общества в конечном счете неизменно обнаруживается в сфере морали, в области «человеческих ценностей». Каждая эпоха выдвигает свою концепцию благодати: равенство, братство, справедливость, демократия… парная осетрина. Но рано или поздно мы замечаем, что поход за этими словами возглавляет инфернальное нечто, не способное решать человеческие проблемы. Эват. Вот именно: рано или поздно? – это оказывается важным; важнее, чем мы себе представляли. Драмы человечества – это все драмы не осознанной актуальности. Пришла пора осознать актуальность утраченного темпа – иначе драма обернется трагедией.
Как только стабильность, надежность и порядок установлены, власть концептуально (но никогда актуально) переходит к мыслителям, моралистам, философам, подвижникам. Сам по себе поиск общественной сверхзадачи в ее общем и конкретном выражении – уже проблема, и это проблема для интеллектуальной элиты. Поэтому политическая и финансовая верхушка обязана добровольно уступить право принципиального выбора приоритетов – и следовать сделанному выбору. Либо лишиться всякой власти, – если потребуется, самым жестким и беспощадным образом. У нас уже не будет времени на раскачку, на уговоры, на объяснения… на эволюцию в ее традиционных рутинных формах. Мы уже большие детки, и упущенное нами время будет означать полную деструкцию общества… как минимум.
«Добровольно»? Кто сказал «добровольно»? Уступить право решения тем, кого сами же третировали и шельмовали как юродивых, изолировали от общества, как помешанных, – добровольно?! Хорошо, давайте объяснимся, читатель.
Еще ни одну стабильность не удавалось защитить сколь-нибудь длительное время – после того, как она себя морально исчерпала. За каждую такую попытку приходилось жестоко расплачиваться, но это отдельный разговор. Здесь я только хочу подчеркнуть, что надежда остановить мгновение и жить в благоустроенном тупике – призрачна.
– Существует некая сила, обладающая свободной волей или же сравнимая с законами природы, которая не допускает подобной остановки эволюции.
А теперь скажите мне, как мы должны поступить с теми власть предержащими нонкомпосами, которые судорожно цепляются за эту призрачную надежду? Тратят колоссальные ресурсы – материальные и человеческие, – идут на гнусные преступления, теряют людской облик – ради того, чтобы продлить иллюзию стабильности.
– …И немыслимое количество времени (отбираемое у всех!), так что уже очень скоро нехватка станет ощущаться, как нехватка воздуха, а где-то на рубеже веков появились первые прорехи во времени, и в них проваливаются не только отдельные люди, а города и края... Это будет расширяющаяся воронка, которая через несколько десятков лет затянет в себя всю цивилизацию.
…Как с ними поступить? Хорошо, я не предлагаю ответа, я просто ставлю вопрос.
В ретроспективе задача мыслителей и моралистов скромна и ограниченна: предупредить о грозящей катастрофе, провозгласит режим цейтнота. Ни такой скромности, ни такой ограниченности, ни такой безответственности мудрецы и праведники (sic!) позволить себе больше не вправе. Человечество теперь не может позволить себе власть, закосневшую в рутине, в вечной современщине, когда все происходящее внушает нам себя; власть с явными признаками вялотекущего кретинизма, болящую тяжкой формой эмпирической спеси.
Потому что переменилось время.
5. Бог опаздывает
Это было невыносимо. Малянов сказал:
– Понимаешь, Фил, все твои предложения… эта твоя программа действий… теоретически это все, наверно, правильно. Но нам-то сейчас не теория нужна. Нам сейчас нужна такая программа, которую можно реализовать в конкретных, реальных условиях… Понимаешь, для твоей программы, наверное, подошло бы какое-нибудь человечество – но только не наше.
На Вечеровского он старался не смотреть. Налил Захару, налил Глухову. Налил себе. Сел. Ужасно было жалко Вечеровского, и ужасно неловко за него.
И тут Захаров мальчик вдруг звонко и торжественно объявил:
– Ты хитрец!
И опять все надолго замолчали. Потом Малянов спросил с обидой:
– Ты что же это – нарочно нас разыграл?
– А что мне оставалось делать? – отозвался Вечеровский. – Самому вам втолковывать, что ходить по начальству бессмысленно?..
– Мы сокрушаемся, что везде власть в руках дураков и посредственностей, что умный и талантливый не выживает во власти. Хорошо ли это? Глупый вопрос, конечно плохо!.. Глупый ответ. Нет, это безусловно хорошо. Вообразите на мгновение, что Геринг и Кальтенбруннер, Гиммлер и Геббельс были бы по-настоящему умны, да еще, не дай бог, образованны – ну, хотя бы, как Шелленберг. Что бы тогда было со всеми нами? – как сказал бы тот же Кальтенбруннер. Провидение охраняет нас от самого худшего, отдавая власть в руки дураков и тупиц, в руки бездарностей. И так будет (я надеюсь) до тех пор, пока мы не сможем отождествить талант и порядочность. А пока что злодейство несовместимо только с гением. Этого мало.
Рассказывают, что Отто Ган впал в яростное исступление, когда – уже после войны – ему поведали, как коллеги потихоньку саботировали атомные проекты Третьего Рейха. Почему не саботировали Оппенгеймер и Курчатов? Энрико Ферми говорил: «Что бы ни изобретали ученые, у них почему-то каждый раз получается бомба». Так что же – остановим прогресс науки, как предлагает Виктор? Или, может, ускорим прогресс нравственности? Суть эйнштейнианского колодца как раз в том, что нравственность фатально отстает.
А вот давайте и посмотрим, что у нас делается по эту сторону добра и зла. Добро побеждает, а зло торжествует. Здесь нет противоречия. Зло – это гранитная скала, которая, хоть и медленно, но крошится под киркой каменяра. Другие мнения есть? Само существование калямовского семинара как жанра обусловлено той замечательной закономерностью, что другие мнения всегда есть.
Считается, что борьба между добром и злом трансцендентна и происходит в концептуальном пространстве идей (и в действительности отражается правдиво и достоверно, в наиболее типичных проявлениях). Но, кроме примитивно понимаемой антиномии добра и зла (как благодати и греха), в реальности идет борьба за время – и неизбежно сублимируется как идея. Это означает, что если добро побеждает, то оно побеждает вовремя – иначе портится и становится злом. Злу всегда хватает времени. Порча благодати – это вообще феномен малоисследованный, хотя не такой уж неизвестный – просто ему не придают должного значения. Порча благодати – это плата за предопределенность победы.
– Да, добро всегда побеждает, сынок. Но всегда опаздывает.
Когда продюсер триллера убеждает сценариста, что добро обязательно должно победить, он понимает эту победу в полном ее диалектическом смысле: как победу вовремя. Только в триллере она подчиняется концу фильма, а в реальности – наоборот. Если сравнивать бытие с шахматной партией, то игрок, представляющий команду Зла, в безнадежной позиции надеется только на то, что соперник просрочит время. Таким образом снимается проблема лишнего темпа, существующая только в пространстве идей – но не конкретного… (чуть не сказал «спортивного») противоборства.
И не надо здесь, понимаете, вот этого ханжеского хихиканья. Добро и зло – вполне реальные явления, имеющие, между прочим, большое народохозяйственное значение; поэтому исследовать их отношения следует так же тщательно, как мочу диабетика – или, допустим, концентрацию пестицидов в почве. Ах, вам не нравится архаичная терминология? Мне она тоже не нравится – и знаете почему? Это явный признак запущенной болезни и недостаточного внимания к проблеме.
До сих пор социологи и философы обсуждали только один аспект темпоритма истории: «вчера было рано», причем обсуждали вяло и робко. По существу вопрос даже и не был поставлен. Проблема «завтра будет поздно», по-моему, вообще не мыслилась: молчаливо предполагалось, что впереди у нас вечность, куда спешить? Но как же не спешить, когда история с пугающим постоянством устраивает нам репетиции Апокалипсиса, притом все чаще и суровей? (И когда грянет, мы будем готовы… Но не будем знать.)
Но нельзя в угрозе видеть только угрозу. Любой колодец Эйнштейна – это Надежда. То, что вчера было лишь мечтой, прекраснодушной феерией, сегодня стало жизненной необходимостью. Мы станем настоящими, достигнем новых высот – или… ага! Одержание и Слияние. И только мы сами виновны в том, что альтернатива столь радикальна.
– А ведь только кризисы, при всей болезненности встреч с ними, при всей угрозе уничтожения, которую они несут, дают возможность мыслить. Это и кризис, и проба сил, и выхода только два – гибель или подъем на новую ступень.
– Мы пытались определить условия, при которых возникала бы неизбежность общего подъема на новый уровень нравственности. Весь спектр стабильных состояний оказался в этом смысле бесплоден.
– Всё в нашей жизни совершается в порядке катастрофы.
– Моделировали мы и глобальные катастрофы… Либо катастрофа непреодолима, тогда… хоп, и все. Либо преодолима на пределе сил, тогда результат прямо противоположен желаемому – полное обесценивание культуры и человеческой жизни, фашистский прагматизм.
– И когда это произойдет, когда мы вмажемся с ходу мордой о забор – когда встанет во весь рост проблема физического выживания, – тут и пригодится наш опыт!
– Филадельф предупреждал: знания лишают воли…
Цивилизация – нечто большее, чем умение пользоваться кредитными карточками и пипифаксом. Мы еще очень плохо понимаем тезис Протагора о мере вещей. Цивилизация – только средство создания человека. Прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности… Все зависит от того, как понимать прогресс. О прогрессе имеет смысл говорить лишь в тех ситуациях, когда имеет место прогресс целей… Если же цели остаются вековечными, чуть ли не пещерными, то как бы ни совершенствовались средства их достижения, какой уж тут прогресс. Все фантастические создания человеческого интеллекта бессмысленны – до тех пор, пока мы остаемся прежними. Для того, чтобы мы приобрели образ и подобие, необходимы все новые и новые чудеса технологий – но вовсе не их благодать, а те угрозы, которые они несут с собой.
– Можно шесть тысяч лет долдонить: будьте добрее, будьте хоть чуточку умнее!.. но, пока это реально не требуется, пока можно выжить без этого, люди, натурально, живут без этого, а кому не нравится, тот и впрямь урод. Нравственный прогресс существует, и он, как всякий прогресс, скачкообразен. Скачки происходят только тогда, когда возникает реальная угроза общей гибели, и являются единственным спасением от этой гибели.
И можно понять, почему «цвет времени» переменился – так радикально и быстро – именно вчера, в ХХ веке, в эпоху стремительной глобальной интеграции. Адаптационные возможности утилитарного принципа исчерпаны именно потому, что он подразумевает наличие «чужих», он не может «чужих» не выискивать. Этот механизм не будет работать в ситуации, когда место «чужих» вакантно – вплоть до второго нашествия марсиан… Кстати, событие назрело, и мы к нему морально готовы… Важно, однако, не упустить нетривиальную идею, которая открывается нам на миг в разрыве времен. В паузе межвременья роль «чужого» носителя угрозы человеческое сознание – и автор, разумеется, не исключение – необходимо возлагает на стихию, на законы общества и природы вообще… или на то, что за ними стоит.
Во всех технических процессах господствует смысл, который располагает всеми человеческими поступками и поведением, и не человек выдумал или создал этот смысл. Страшно на самом деле не то, что мир становится полностью технизированным. Гораздо более жутким есть то, что человек не подготовлен к этому изменению мира... И смысл того, что правит всеми этими изменениями, по-прежнему темен.
6. Анъюдинский интернат
– Тогда сотри нас, – сказал Арата Горбатый. – И создай нас заново, такими, какими мы тебе нужны.
– Сердце мое обливается кровью, – сказал Румата, – я не могу этого сделать.
Не надо скабрезного хихиканья. Проблемы нравственности – это не тема душеспасительной лекции, это вещь грубая, конкретная и суровая. Мы получали по соплям каждый раз, когда забывали о ней – вот только связи не видели… отказывались замечать. Что для человека мораль, то для бога – утилитарный здравый смысл.
История нас учит, что если история нас ничему не учит, то она нас учит снова и снова. Старинная английская игра – божественное изобретение. Но не надо забывать, что Фейсом-об-Тейбл – игра не только английская, но и мудрая. И то, что несведущему наблюдателю видится тривиальным скольжением по поверхности, для истинного знатока – апология позитивного знания и квинтэссенция пассионарной эстетики.
Слов нет, каждый из нас по отдельности – умненький-благоразумненький Буратино. Но все вместе мы тупы, ленивы и жестоки. Чего же нам не хватает? (Поневоле вспоминаешь Жванецкого: «Большой беды не хватает». – Это и есть тот Понедельник, с которого начинается Новая жизнь.) Каждый из нас по отдельности обладает психическим аппаратом, позволяющим непосредственно воспринимать моральные императивы. Общество таким аппаратом не обладает, и его приходится вразумлять – не столько воспитывать, сколько дрессировать! – по Жванецкому.
(Методично отвешивая сыну звонкие оплеухи, она пристально смотрела ему в глаза и повторяла:
– Нет ничего случайного в жизни. За каждой небрежностью стоит умысел. Небрежность всегда преступна. За нечаянно бьют отчаянно. Была бы наглость, а отмазка найдется…)
Надо отдавать себе отчет в том, что определение (выбор) общественной сверхзадачи – за пределами человеческой свободы и воли общества, как ее ни понимай. Достижение моральных ценностей – процесс вынужденный и во многом неосознанный, он приходит как ответ на вызовы времени. Пока мы спорим о роли личности в истории, об отношении между героем и толпой, созрел вопрос, который, в сущности, снимает все эти споры: «А много ли значит в истории человечества само человечество?» Кроме личности и «массы» есть ведь и третья инстанция: неведомый бог или природа по Дарвину. Она-то и диктует логическую последовательность исторических событий; личность и масса самостоятельно способны лишь выстроить детали. Моральный аспект прогресса – только одна, хотя и центральная, из закономерностей, которые установлены не нами. (И неплохо бы эти закономерности элементарно знать, чтобы не колотиться лбом о стену и не шарахаться от каждого куста.) И чем более произвольны («свободны»!) наши действия, тем менее они значимы для истории. Замыслы человека – только помощь Провидению – или, наоборот, помеха. И каждый раз оказывается, что за строптивость наказываем-то мы себя сами – по логике бог знает когда установленных законов природы. Стыдно сказать, но история похожа на воспитательный процесс, причем средства воспитания – все по той же логике – создаем тоже мы сами, и в нужный момент. (У Природы безупречное моральное алиби, не правда ли?
– Господи, за что?
– Сам виноват. За что боролся, на то и напоролся.)
Чем умнее мы становимся, тем проще и универсальней выглядят открытые нами законы. Вселенная – не просто совершенный, а – остроумно сделанный механизм. Каждое устройство выполняет множество самых разнообразных задач – иногда, казалось бы, вовсе не связанных между собой. Это вам не глупая западная автоматика, где на каждую дурацкую прихоть имеется своя кнопка, и запомнить их все способен только законченный дебил… Я не удивлюсь, если окажется, что Мироздание строилось в авральном порядке за шесть дней и без единого гвоздя, зато при помощи кувалды и богоматери.
И все эти законы, включая законы Перемен и Цейтнота, убеждают: бог ищет человека. Мы нужны ему зачем-то, причем не такие, какие мы есть, а – какие должны быть. И нужны к определенному (кем?) сроку. Да, бог опаздывает – но вовсе не так, как мы понимаем: не в переносном, а в буквальном смысле.
– Наиболее одаренный народ древности смутно понимал, что Мойры выше богов, и что сами боги имеют свою судьбу.
Вселенная слишком велика даже для него, а время все проходит, оно все проходит – и для него, и сквозь него, и мимо него… Поэтому и торопит он нас своими законами, поэтому не дает ни года передышки, поэтому и закрыты для нас все тупики, и поэтому, кстати, не выгорит выдвинутый Виктором план научно-технической контрреволюции, еще и по рукам можем получить.
– За что Бог покарал человечество Потопом? За дерзость? Нет, за остановку! За пренебрежение полученным разумом, за попытку остаться разумными животными. Подарки богов нельзя отвергать
– Если сделать сообщение, то оно гласит следующим образом: жизнь в этом мире служит некоей высшей цели, которую, правда, нелегко угадать, но которая, несомненно, означает совершенствование человеческого существа.
Что же касается нашего предназначения – в далеком необозримом (светлом?) будущем, то ведь (вы не забыли?) идет воспитательный процесс… По большому счету мы еще подростки; нам не достанет мужества принять на себя тайну, которая называется «смысл жизни». Жизнь, конечно, имеет смысл, но человеку он недоступен. Мы просто не поймем – или, хуже того, поймем неправильно. Смысл жизни, вероятно, слишком опасная игрушка, чтобы доверять ее неразумным детям.
– Всем нужен смысл жизни.
– Даже если этот смысл – ложный?
– Были уже такие, провозглашали нам абсолютные ценности… До сих пор хороним павших за высший смысл бытия.
– Механизм эйнштейнианского колодца в том и заключается, что опасные игрушки попадают в руки смышленых, но не воспитанных подростков.
Мы долго и занудно говорим о несовместимости прав и свобод, – например, гуманитарных. Почему никто не заметил, что этот феномен присущ любой благодати? Почему никто не покажет, как одна истина заслоняет другую? Простенький этот узелок легко развязывается с помощью народной мудрости «каждому яблочку свое время» – это ведь тоже истина, не правда ли? Не взыскуйте того, что вам не нужно – или даже вредно – сейчас. Позаботьтесь лучше о том, что действительно необходимо. А разве великое множество всего на свете не существует без всякого смысла? Прекратите стенать о смысле жизни, хватит сетовать на затменность божественного замысла. Так ли уж он затменен для нас? Вот они, постигшие пути господни – хохочут в палатах для буйных. Не хотите ли, чтобы они на минуту прервали истерику и растолковали нам соль божественного анекдота?
– Каждому знанию – свое время. И каждому – свое.
– Вот только почему-то от этих слов несет паленой плотью...
– Поспешностью мы удивляем друзей и радуем врагов. Спешить надо только тогда, когда понимаешь, что происходит.
– Мы платим страшную цену за поспешность, вот только за промедление мы почему-то платим ту же страшную цену.
– Всегда нужен кто-то, умеющий слышать шаги времени.
– Однажды ты еще услышишь, как время шелестит, песком протекая сквозь пальцы.
– Второй – Господний – цейтнот, только он может объяснить, почему мы взыскуем запрещенных истин. И почему каждое дело бросаем незавершенным, и судорожно, суетливо хватаемся за новое.
Давайте объяснимся, читатель… Я атеист. (А вы думали – адвентист Седьмого дня?) Настоящий неверующий вообще ни во что не верит, даже в то, что бога нет. Религии никогда не умели смеяться. Атеист – это человек, которому не скучно искать разгадки философских тайн, собранных и забытых ленивыми обывателями в слове «бог»… Законы не должны быть беспризорны. Бог для меня – только риторический прием, креативная гипотеза. Но пока модель, созданная этой гипотезой, работает, я не намерен от нее отказываться. В конце концов, все наши знания – только модели и версии, никакой другой истины не существует. Для нас.
…Ну так уж и не существует! Это я зарапортовался, граждане. Есть, и существует, и доступна каждому – но только каждому по отдельности. По тезису Протагора об истинном представлении. Но мы еще плохо понимаем этот тезис, всякий раз забывая дополнить его другим: мысль изреченная есть ложь. Поэтому никто никогда никому не откроет никакой истины, включая смысл жизни. Но версии и модели, которые мы изрекаем, имеют одно и то же основание для всех, и потому находят друг друга на калямовских семинарах.
Здесь можно было поставить точку; но это значит – дерзко и цинично обмануть ожидания просвещенного читателя. Согласно ритуалу, всякий калямовский семинар включает в себя обсуждение Трех Главных вопросов святой Руси: «Кто виноват? Что делать? Почему все так, а не иначе?» Ох уж эти вечные вопросы! Они потому вечные, что нуждаются не в ответах, а в правильной постановке. Третий из них мы только что сформулировали так: «Что происходит, когда ничего не происходит?» Оказалось, что такого не бывает: природа боится пустот. В эпоху «безвременья» вся интрига исторического спектакля переходит из материальной сферы в духовную. (И знаете, в чем наша проблема?)
Что ж, давайте обсудим два оставшихся вопроса.
7. Недеяние мудрых
Вечеровский отодвинул чашки, поставил локоть на стол и, подперши подбородок кулаком, задрав рыжие брови стал смотреть куда-то поверх моей головы.
– Смотри, как у нас забавно получается, – сказал он. – Казалось бы, два часа назад обо всем договорились: неважно, какая сила на тебя действует, важно – как вести себя под давлением. Но вот я вижу, что ты об этом совершенно не думаешь, ты упорно, снова и снова возвращаешься к попыткам идентифицировать эту силу. И я в общем понимаю, почему это с тобою происходит. Это же очень, очень человеческое. От Бога отказались, но на своих собственных ногах, без опоры, без какого-нибудь костыля стоять не умеем. А придется! Придется научиться. Потому что у вас, в вашем положении, не только друзей нет. Вы до такой степени одиноки, что у вас и врага-то нет!
– Не понимаю, – сказал я. – Как же так – нет врага? Ты хочешь сказать, что мы имеем дело с каким-то стихийным бедствием, что ли? С явлением природы?
Он кивнул.
– Мы имеем дело с законом природы. Воевать против законов природы – глупо. А капитулировать перед законом природы – стыдно. В конечном счете – тоже глупо. Законы природы надо изучать, а изучив, использовать. Вот единственный возможный подход. Этим я и собираюсь заняться.
– Не понимаю, – сказал я.
Уж и не знаю, в какие времена вы читаете эти строки, а я пишу их в эпоху перемен. Всем нам сегодня хочется надежности, определенности… Стабильности. А мы готовы к ней? Как мы намерены использовать стабильность – наслаждаться? Тогда это будет, вероятно, последнее наслаждение в истории. Кстати, вы уже догадались, читатель, какую именно угрозу – страшнее ядерной войны! – уготовил нам ХХI век?.. Нет, ничего, я просто спросил.
Эта глупая история повторяется с угнетающим постоянством: мы оказываемся абсолютно не готовы к будущему, когда оно приходит… Но глупа не история.
Есть, есть у мыслящего человека этакая повадка: искать истину из чистого любопытства, провозглашать из тщеславия, а там хоть трава не расти. Дескать, филологам, литераторам, философам нечего делать в Управлении. Пусть реагируют кому положено, пусть они и меры принимают… А если не отреагируют, если просто не заметят? (Так оно и будет, вы же знаете.) Ждать вместе со всеми, когда слепые вожди слепых упадут в яму? А кто ответит за это по совести, кого обвиним – умственно неполноценную власть, силу дурную, стихию безмозглую? Себя любимого? Кому она нужна, твоя ответственность постфактум!
– Мы всегда отвечаем, – сказал ключник. – Надо только понять, что это ответ.
…Нет, я не знаю, «кто виноват», но я могу ответить на другой вопрос: «На ком лежит ответственность?» Однако промолчу, поскольку ответ очевиден. (И что оно тебе даст, читатель, твое «не понимаю»? Глухие, кривые, окольные тропы.) Мы настолько одиноки, что у нас нет ни врага, ни союзника. И даже если Принц Госплана выйдет на Самый Высокий Уровень и откроет дверь в Самый Главный Кабинет, он увидит за этой дверью… ну да, баньку с пауками.
Нельзя вернуть прошлое, но можно не потерять будущее. Надо полностью использовать те возможности, которые открывает эпоха безвременья (не торопиться и не останавливаться). Рискну сознаться: я тоже сторонник стабильности, но это не мешает мне быть разумным радикалом. Возможное является необходимым, а необходимое возможным, таков принцип цейтнота. Этот тезис примиряет – и объединяет – разумных консерваторов и разумных радикалов. Вопрос только в том, что является возможным – и, следовательно, необходимым. Теперь это один вопрос… Я призываю вас к свободе – к осознанию необходимости.
Не пытайтесь переупрямить господа бога. Вы никогда не узнаете, «что делать», если не поймете, что происходит. Ответ даст вам возможность, как минимум, ждать события там, куда они устремляются… Ну да, я отдаю себе отчет. Какая это банальность. Но я не обещал сказать ничего нового, я повторяю старое. Банальность – это истина, которую не услышали. Единственное, в чем меня можно упрекнуть, – недостаток кавычек и отточий в тексте.
Каждая новая эпоха создается принципиально новой общественной практикой. Эта же практика порождает принципиально новую мораль; порождает стихийно, эмпирически по Марксу. Стихийно! – это ключевое слово. Мы позволяем стихии ставить нас перед фактом, мы ленивы и нелюбопытны. Драматизм эпохи перемен не только в том, что старая мораль игнорирует новую, но и в том, что новая пренебрегает старой. Старое и новое говорят на разных языках, поэтому спор переходит из области идей в сферу сугубой практики. Революция – это столкновение двух стилистических пластов.
– Сознательные процессы характеризуются минимизацией энтропии.
Будучи осознанным, противоречие перестает быть причиной революционных процессов. Не сразу и не абсолютно, но перестает. Увидеть противоречие – значит разрушить основу всякого дурновластия – тайну. Не надо мистифицировать законы природы. Никакой фатальной неизбежности революций нет. Открытые Гегелем законы – даже они – только частные случаи более общих закономерностей. И каждый закон имеет реальное основание и реальный механизм, разобравшись в котором можно эти законы использовать. Общественные процессы носят революционный характер лишь потому, что мы слепы и замечаем угрозу только тогда, когда она уже реализовалась. И спешно, а на первых порах и безуспешно, с огромными потерями бросаемся с ней бороться. Революции – это просто авралы на производстве, которым руководят бездарные и безответственные исполнители, неспособные предвидеть даже конец квартала.
Будучи осознанной, даже ошибка становится истиной; и слова, вынесенные нами в эпиграф – прямое тому доказательство.
– Самые выдающиеся открытия человечества – результат исправления ошибок, – сказал Янг.
– Зло не может быть ошибкой, оно выше случайностей.
– Нет здесь никаких случайностей, об этом и речь. О закономерности и необходимости ошибок.
– Необходимость не может быть ни страшной, ни доброй… Просто, когда мы ошибаемся, необходимость берет нас за горло, и мы начинаем плакать и жаловаться – а это мы глупы или слепы.
– Это закономерно. Но необходимо ли? Быть слепыми и глупыми – необходимо?
– Единственная настоящая ошибка – не исправлять своих прошлых ошибок, – сказал Учитель.
Смотрите, как забавно у нас получается: мы упорно, снова и снова пытаемся персонифицировать врага.
– Человеку действительно свойственно персонифицировать все, что он желает понять, с целью позже им овладеть.
Все это человеческое, очень человеческое – не будем же противиться своей природе. Не будем, как Вечеровский, шарахаться от гипотез, даже заведомо ложных. Они – ступенька посредине пропасти шириной в два прыжка (пресловутый «гитик», сознательная ошибка) и элементарно позволяют нам действовать. Не будем говорить «стихия», откажемся от хитрого слова «эват», так и скажем по-народному просто.
Враг стремится возглавить авангард, но не способен найти путь. И пока мы блуждаем в потемках, он крадется по нашим следам и портит их, подбирает обрывки человеческого труда и лепит из них свои тусклые артефакты. Лукавый не способен ничего создать сам; ему нужна вещь для извращения. Что-то такое, к чему прикоснулась рука человека. Древнее христианское верование гласит, что нечистый не может воспринимать понятие, пока оно не обозначено словом вслух. Поэтому зло тянется в арьергарде человечества, подбирая несвязные обрывки фраз. Но только до тех пор, пока идет поиск пути. Когда путь назван, зло делает рывок и оказывается впереди всякого прогресса. От порчи следов (идеология, мифы) Лукавый переходит к порче пути. И, перехитрив себя, оказавшись в тупике (к нашему счастью, в полном одиночестве), он бросается вдогонку… Цикл замкнулся.
– Во всяком научном и общественном деле, во всём, что касается всех и требует общих убеждений и усилий, – поясняет толкователь, – порою проявляется ложь, ложное, кривое направление, которое не только временно держится, но и берёт верх, пригнетая истину, а с нею и всякое свободное (иное) выражение мнений и убеждений. Дело обращается в привычку, в обычай. Толпа торит бессознательно пробитую дорожку, а коноводы лишь покрикивают и понукают.
Это длится иногда довольно долго, но, вглядываясь в направление пути и осматриваясь кругом, общество видит, наконец, что ведут его вовсе не туда, куда оно надеялось попасть; начинается ропот, сперва вполголоса, потом вслух, наконец подымается общий голос негодования, и бывшие коноводы исчезают, подавленные и уничтоженные тем же большинством, которое до сего сами держали под своим гнётом. Общее стремление берёт иное направление и с жаром подвизается на новой стезе.
Таким образом, революционный характер исторических процессов обусловлен ролью зла в нем. Добро эволюционирует: не торопится и не останавливается. Поэтому не надо меня торопить, я все скажу. И к теме возвращать не надо, я не отклонялся. …Я не знаю, «что делать», но я знаю – как. В одиночку. Это не то чтобы плохо или хорошо – это необходимо! – необходимость не бывает хорошей или плохой. Хватит царапать щетину на щеках, хватит вытирать портретом пыль со стола, пора услышать то, что диктуют нам обстоятельства. Я просто хочу напомнить о святости ритуала: выбора у нас нет – и не надо. Все действительное разумно, как говорил Аверченко.
Что-то сделать можно только в одиночку. Потому что все вместе мы тупы, ленивы и жестоки, а каждый по отдельности – умненький-благоразумненький. И обладает способностью воспринимать открытым текстом то, что жестокими намеками транслируется толпе. Не надо противиться природе; она создала элиту как коллектив одиночек, одарив их тоской по пониманию, и это не трагедия, это так надо. Самое общественно значимое мероприятие, которое мы можем себе позволить, – кухонный треп за полночь. Сиречь, «калямовский семинар». Помните, как Вечеровский одергивал: «Словами, словами…» – То есть verbatim, устно. Ибо эти слова не могут быть воспроизведены, сохранены на печатных формах или любым другим способом обращены в иную форму хранения информации: электронным, механическим, фотокопировальным и другим способом без согласия свыше.
– Изреченное слово становится правдой, но пока оно не произнесено – возможно все.
– Да, только таким может быть заговор против всеведущих и всемогущих – заговор, в котором заговорщики не подозревают, что они заговорщики.
– Практика показывает, что рано или поздно умные мысли достигают нужных ушей.
Тут мне предлагают назвать вещи своими именами: понять что-то в одиночку – значит бездействовать. Ну что ж, давайте назовем вещи своими именами. Бездействие и недеяние – вещи не просто разные, они противоположны по сути. Недеяние – образ жизни интеллигентного человека; человека, который пытается мыслить свободно. Каждый из нас бессознательно ищет свою кармонию – единственно правильный образ жизни, соответствующий предназначению.
В каком бы положении ни оказался благородный муж, он всегда найдет себя. Благородный муж со спокойным сердцем ожидает повелений неба, а низкий человек, презрев опасность, ищет счастливый случай. Все это попросту означает, что положение, в котором ты оказался, и есть самое благоприятное для достижения твоих истинных целей – которые ты, кстати, понимаешь очень смутно. (Это к вопросу о смысле жизни.) Проточная вода не портится, дверной стержень не истачивается червем. Совершенномудрый, изменяясь со временем, не изменяется сам по себе, следуя за изменяющимися вещами, сам остается на одном месте. Чтобы остаться собой, совершенномудрому необходимо изменить мир. Чтобы изменить мир, совершенномудрому достаточно оставаться самим собой. Нет ничего такого, чего бы не делало недеяние. То, что государи называют подвигом, для мудреца является лишь занятием на досуге.
Учение древнего Китая имеет свои недостатки, но их только два: во-первых, оно древнее, во-вторых – китайское. Поэтому его не всегда хорошо понимаешь. Попробую сформулировать эти мысли на современном европейском языке.
Согласно доктрине Энгельса – Бора, каждое познание есть воздействие, каждое воздействие есть познание. Сверх того, по принципу неопределенности, масштабы общественного воздействия всякого знания пропорциональны точности этого знания. …В конце концов, Вторая мировая война закончилась так, а не иначе именно потому, что автор означенного принципа применил его к себе, любимому, к ситуации, в которой он оказался. …Когда-нибудь я расскажу подробно, с чего началась наша Перестройка. Сейчас замечу лишь, что ее инициировал типичный моралист, действовавший исключительно в одиночку в конфликте хотя и нравственном, но сугубо личном. Дальнейшее известно.
Учитывая, что в калямовском семинаре могут участвовать люди даже и с гуманитарным образованием, переформулируем означенные идеи еще раз. Древнее христианское верование гласит: «Чтобы усмирить демона, надо назвать его по имени».
2009
Репликанты:
1. А. и Б. Стругацкие. «Хромая судьба» («Гадкие лебеди»).
«За миллиард лет до конца света».
«Улитка на склоне».
«Волны гасят ветер».
«Трудно быть богом».
«Отягощенные злом».
2. В. Васильев. «Монастырь Эстебан Бланкес»
3. А. Барон. «Те, кто старше нас»
4. А. Лазарчук, М. Успенский. «Посмотри в глаза чудовищ».
«Гиперборейская чума».
5. А. Лазарчук. «Солдаты Вавилона»
«Кесаревна Отрада…»
«Перевал»
«Там вдали, за рекой…»
6. Е.Лукин. «Манифест национал-лингивистов».
«Бытиё наше дырчатое»
7. С. Лукьяненко. «Танцы на снегу»
«Звездная тень»
«Ночной Дозор»
«Сумеречный Дозор»
«Шаги за спиной»
«От судьбы»
«Атомный сон»
«Спектр»
8. В. Панов. «Наложницы ненависти»
9. В.Рыбаков. «Вечер пятницы».
«Письмо живым людям».
«Камо вставляши?».
«Пробный шар»
10. В. Сертаков. «Сценарий “Шербет”»
11. К. Юнг. «Архетипы коллективного бессознательного».
З. Фрейд. «Судьба одной иллюзии».
12. Конфуций. «Лунь юй» (Беседы и высказывания)
13. Лао Цзы. «Дао дэ цзин».
14. «И цзин». («Книга Перемен»).
15. «Ли цзи». («Книга Ритуалов»).
16. А. Гулыга.
17. Л. Гумилев. «Тысячелетие вокруг Каспия»
18. В.Леви. «Искусство быть собой».
19. А.Вознесенский. Избранное.
20. П.Дашкова. «Легкие шаги безумия».
21. Я. Ильясов. «Башня молчания».
22. А. Маринина. «Бой тигров в долине»
23. М. Павыч. «Хазарский словарь».
24. Ф.Тютчев. Избранное.
25. Т. Уильямс. «Нечто не высказанное»
26. В. Даль. «Напутное слово»