Апрель

Южный циклон неожиданно принёс в город кучевые свинцовые облака и раскатистые ночные грозы. Заметно похолодало, но во дворах уже вовсю цвела сирень, на смену первым робким нарциссам и тюльпанам, роняющим лепестки под тяжестью дождевых капель, тянулись из земли их многочисленные сородичи, а торопящиеся невесть куда под разноцветными зонтиками девушки не торопились вновь надевать куртки и плащи…

…Наверное, со стороны это выглядело более чем странно. Упершись подбородком в ладони, охватившие резную рукоять дорогой трости, он вот уже с четверть часа терпеливо с улыбкой разглядывал своего лечащего врача в ожидании вердикта. Собеседник, маститый хирург-онколог, казалось давно свыкшийся с необходимостью говорить страшные и жестокие слова, всё молчал, в который раз суетливо и излишне старательно перекладывая на столе стопки папок с документами. Наконец решился:
– Обычно об этом мы говорим лишь с родственниками пациента. По понятным причинам. С самыми близкими родственниками. Но в вашем случае…
– Не переживайте так, доктор. Подробности и детали совсем не обязательны. Меня интересует лишь одно: сколько у меня времени?
– Кто знает? Может быть до восьми недель, а может быть только четыре. Очень скоро начнутся сильнейшие боли. Потребуются особые препараты… все возрастающие дозы… Дальше – неподвижность… и полная зависимость от нянек…Чему вы все время улыбаетесь, чёрт возьми?..
– Апрель… – мечтательно произнес он. – Знаете, я с детства очень люблю это время. И его теплые дожди, и божественный терпкий запах мокрой сирени, и тюльпаны, вытянувшиеся из земли внезапно, едва ли не за ночь, в бабушкином палисаднике у подъезда пятиэтажки.

Последние годы он часто ложился в больницу. Едва ли не через каждые три или четыре месяца. Молодая жена не навещала его. Никогда. Он сам запретил ей это, давно почувствовав, что она тяготится такими визитами. Да и ему они приносили лишь ощущение неловкости и пугающей беспомощности.
– Не к чему тебе суетиться, – повторял он, невольно ловя при этом нескрываемое облегчение в её взгляде. – Да ещё и таскать сюда детей. Здесь замечательный персонал. И прекрасный диетический супчик. К тому же, уже через недельку-другую я буду дома…
– Я буду ждать тебя, милый, здоровым и сильным, – она нежно целовала его, едва касаясь кожи сухими горячими губами, как тогда, двенадцать лет назад, когда только начинался их, как ему казалось, счастливо затянувшийся курортный роман. – По-другому просто не может быть.
Он любовался её яркой расцветшей красотой, лучащимися улыбкой глазами и вновь вспоминал невольно подслушанный недавний телефонный разговор жены с подругой.
– Я просто не вынесу этого! – почти кричала она. – Умирающий в моем доме! Да ведь потом надо будет выбрасывать всю мебель и буквально соскребать заразу со стен вместе с обоями и побелкой. А ведь нам с детьми ещё надо будет как-то жить там дальше. К тому же, я плохо представляю себя кормящей нелюбимого мужика с ложечки по часам, выслушивающей с улыбкой его капризы, пичкающей его лекарствами, нюхающей его несвежее тело, обмывающей пролежни и подкладывающей под него судно?..

От медицинского центра до детского сада дочери и гимназии сына было рукой подать. Он шел пешком. Осторожно, с любопытством и недоумением прислушиваясь к зарождающейся боли где-то глубоко внутри, неторопливо обходя неглубокие лужи, может быть больше чем обычно опираясь на трость, но радуясь уже тому, что может это сделать. В кармане пиджака лежали небольшой ювелирный футлярчик, давно обещанный подарок для дочери и плоская коробка с навороченным современным смартфоном для сына.

Малышка встретила его в прихожей-раздевалке у шкафчиков с верхней одеждой. Она подбежала к нему и обняла, неловко ткнувшись лицом в колени – туда, куда смогла дотянуться. Он наклонился, поцеловал её в подставленные для поцелуя губы, в щёчки и  ещё выше, в пульсирующую под капризным завитком на виске тонкую голубую жилку:
– Привет, Принцесса!
– Привет, мой Ёжик! Ты колючий, как всегда, – она провела ручкой по его щекам, покрытым седоватой недельной щетиной, – и, как всегда, вкусно пахнешь. У тебя очень хороший одеколон…
Она торопилась рассказать ему всё то, что происходило в её жизни, пока они не виделись:
– Я знала, что ты обязательно сегодня придешь. Я ждала. Сперва выглядывала тебя в окошко. Потом тихонько сидела здесь в уголке на стульчике. Потом даже немножко поплакала, потому что не знала куда подевался мой любимый ежик. А потом ты пришел. И теперь все будет хорошо. Знаешь, после садика няня должна была отвести меня на занятия и на танцы, но сегодня я пойду на празднование дня рождения к моей подружке. Посмотри, мама приготовила мне чудесное платье. Как у феи из мультика. А ты придёшь домой? Тебе уже не надо возвращаться в больницу? Тебе уже не будут делать операцию и колючие уколы?..
– К сожалению – надо, моя любимая, но не переживай, лучше примеряй вот это, – он достал из кармана бархатный футлярчик.
– Что это? Неужели – серёжки!? С блестящим камешком!?
– Да. Как раз в тон к твоим глазкам и к платью
– Спасибо, мой ёжик! Спасибо, папочка! Ну почему же ты плачешь…ведь всё хорошо, и никто даже не ударился, чтобы нужно было плакать от боли или огорчения…

Знакомая дежурная в холле гимназии, дремавшая у монитора камер видеонаблюдения, пропустила его в класс к сыну без лишних расспросов. До звонка оставалось ещё несколько минут, и в коридоре было пусто. Они присели на диванчик.
– Сынок, извини, я не смог прийти на день рождения, но я принес тебе подарок…
– Что это? Телефон? Спасибо. Это здорово, даже круто, но, может быть, ты лучше подаришь мне деньги? Как все. Просто деньги. Мы с мамой собираем на икс-бокс.
– Да, да, конечно, сейчас, – он суетливо и неловко, уронив трость на натертый воском паркет, полез в нагрудный карман за портмоне…

С женой он встретился в конторе у нотариуса: надо было срочно переоформить на её имя бумаги на дом и машину. За те несколько недель, что они не виделись, она, казалось, ещё больше похорошела. И даже помолодела. Может быть потому, что так же как и в момент их знакомства, вместо привычной короткой стрижки вновь начала отращивать длинные волосы.
Полностью сменила стиль – он не узнал ничего из надетого на ней. Он непроизвольно улыбнулся – эдакий весенний выгул обновок и подумал, удивляясь своему спокойствию и отстраненности: «а почему, собственно говоря, нет – свободная девушка на выданье, без пяти минут молодая и обеспеченная вдова, уж он-то знает это лучше других».
– Теперь может быть по чашечке кофе? – спросила она, бегло проглядывая подписанные документы. – Я знаю одно местечко здесь рядом. В этом подвальчике для своих готовят потрясающий «Копи Лювак». А впрочем, извини, я забыла, что ты не пьёшь кофе. Да и времени уже огого сколько …– она бросила взгляд на изящные часики украшающие запястье, – пора возвращаться в контору, к трудам праведным. Домой сегодня придешь? Или как?
– Или как. Заночую в мастерской.

Как оказалось, ареал его обитания за много лет не изменился ни на йоту: все, кроме кладбища, к счастью, по-прежнему в пешей досягаемости. Вместо мастерской он пришел к дому, где когда-то родился, где умерли его родители и где теперь жила его первая жена, мать его старшего сына, давно перебравшегося за океан, единственный человек с которым он ещё не попрощался перед тем, как…
Они сидели на лавочке перед небольшим заросшим сорняками и неухоженными кустами одичавшей терпко пахнущей сирени полисадником, на котором когда-то, очень давно, росли ярко алые, желтые и белые тюльпаны. И как много лет назад держали друг друга за руки. Он жадно глубоко вдыхал насыщенный озоном и ароматом цветов воздух.
– Тебе нехорошо? Дать нитроглицерин? – заволновалась она.
– Ну что ты, глупенькая. Все хорошо. Всё просто замечательно – улыбнулся он.
– Чему ты улыбаешься? – спросила она.
– Я – счастливый человек, – ответил он. – Ведь апрель – это самое лучшее время для того, чтобы умереть.