Окончание работ

Аталия Беленькая
Честно говоря, я никак не думала, что Михаил Васильевич, Мих-Вас, как зовут его все в нашем дачном товариществе, растянет работу так надолго. Дел, как мне казалось, не очень много: залатать крышу, где продырявилась, забить щели в стенах, чтобы не продувало, поделать кое-что наверху, «на мансарде», как торжественно сказал Мих-Вас. И... всё. Был бы жив брат, сам бы справился в два приёма. Но... увы! Брат умер прошлым летом, и эта дача была фактически его, а не моей, хотя средства вкладывали пополам. Просто всё тогда получилось неожиданно: с наступлением новых времен в 90-х их огромный институт, где работал брат, развалился, хотя и принадлежал оборонной промышленности, и начальство, чтобы как-то оправдаться перед людьми, раздобыло большую поляну прямо среди леса, разделило ее на участки, и таким образом очень многие сотрудники НИИ стали дачниками. Брату одному было трудно, да еще болел постоянно, вот мы и сооружали дачу вместе. А теперь я осталась тут одна и сама за всё отвечаю на даче.

Договорилась с Мих-Васом, он и раньше кое-что трудное ремонтировал нам. Вообще он мужик очень трудовой, вечно либо что-то делает на своем участке, либо кому-то печку ставит, а то и еще как-то благоустраивает дачи не очень-то склонных к этому сотрудников НИИ. И он доволен – неплохо зарабатывает, и все, кто к нему обращается, тоже довольны: совершенствуются наши дачи. Хороший мастер.

Но сейчас... чего он так всё затянул? Правда, каждый раз, когда я приезжала на дачу, когда видела результаты его работы, то, с каким тщанием он всё делал, душа моя улыбалась счастливой улыбкой. И росло, конечно, чувство уверенности: он всё-превсё наладит, и дом, запущенный из-за болезни и смерти брата, потом из-за моей болезни и печали, снова оживет.

Доехав до нашей станции, я углубляюсь в лес. Идти мне далеко, немножко трушу. Но когда выхожу на дачную поляну, сразу становится легко на душе. Прямо по ее середине проложили неплохую дорогу. Слева от нее наши участки, а справа – совсем другой организации, строителей, где живет с женой и Михаил Васильевич. Тут я всегда иду не торопясь: очень нравятся мне эти поднимающиеся чуть ли не из земли дачки, хорошеющие от одного моего приезда к другому. Наши, интеллигенты, так себе дачники, но и то кое-чему учатся. А вот на стороне Мих-Васа такая красота и порядок, что хочется постоять возле каждого участка. В мае – полюбоваться распускающимися деревьями, морем цветов, засеянными грядками. Летом – красотой созревших плодов: не только овощей – моркови, огурцов, картошки, зелени, помидоров, но и самых отличных фруктов: яблок, слив, груш. Кабачками, развалившимися среди грядок, будто люди на пляже.

А осенью кругом кипят иные работы: сколько тут накручивают на зиму всяких солений, сколько варят варений! Просто какое-то особое торжество жизни. Я всегда здесь не только любуюсь, но испытываю и чувство неловкости – за то, что сама все это делаю так себе, хотя и многое умею. Просто слишком устаю от своей городской работы, у меня уже не остается сил, когда добираюсь до дачи. Спасибо, что жители той, Мих-Васовой стороны охотно продают все, что ни попросишь.

…Наконец, я подхожу к своему дому. Сразу вижу – всё сделано. Мих-Вас еще в прошлую субботу пообещал: «В следующие выходные принимай работу». Я радостно кивнула. Хорошо, что так точно всё обозначил: надо же денег раздобыть, чтобы хватило расплатиться.

Открываю калитку, иду по участку. На секунду останавливаюсь у крыльца. Мих-Вас даже березы на участке привел в порядок: сделал из них «парковую зону», поставил скамейку, столик между деревьями, еще одну скамейку между забором из сетки рабицы и началом березнячка. Надо же, как внимательно и заботливо подошел ко всему! Решил, что вот на этой скамеечке я буду отдыхать: сидеть, читать, мечтать – совсем как барыня прежних времен... Трогательно. Ей-богу трогательно.

- Приехала? – услышала я его голос сверху.

- Ага!

Ключ от дачи всегда был у него, чтобы, живя в поселке весь сезон напролет, мог работать, когда захочет и сможет.

- Посмотрела?

- Нет еще. Вот переведу дыхание и посмотрю. Все-таки час шла с вещами от поезда.

- Погоди! Ща вобью два последних гвоздя, спущусь и сам всё тебе покажу.

Так оно и происходит. Скоро Мих-Вас стоит рядом со мной. Потом ведет меня, словно по своему поместью: показывает, что где и как получилось. Я только диву даюсь: какое радение, какое качество работы! Выполнил мой заказ очень качественно.

- А Нюра твою работу видела? – спрашиваю я.

Это его жена. Хорошо знаю ее, как и его: часто именно к ним прихожу купить клубники, вишни или что-нибудь из овощей. Они хорошо ко мне относятся и всегда стараются продать самое лучшее из того, что вырастили. На их участке весь народ такой же умелый и рукастый. Огороды поднялись, домишки встают один другого уютнее, во двориках всё приспособлено для самой замечательной жизни.

- Не, Нюрка не в идала, - говорит Мих-Вас. – Дома сидит. Ей неинтересно: не свое же. С огорода не уходит.

- Она у тебя молодец – такая трудовая женщина!

Я знаю это не только по своим наблюдениям, но ещё и потому, что всё у них такое вкусное, сочное, качественное!

- Ну – чё? Нравится? – спрашивает Мих-Вас с улыбкой.

- Очень.

- Еще не всё. Пойдём на ту сторону участка. Я те и туалетик отделал, и ямку для помоев выкопал, крышку соорудил, и заборчик подправил. Всё путем.

- Пошли! - радостно соглашаюсь я.

Идем. И... может быть, впервые за долгое-долгое время со дня смерти брата на душе у меня потеплело. Вечная печаль немножко отступила, а на ее место пришло светлое ощущение: жизнь продолжается.

- Слышь, тебе сколько годков-то? А?

Мих-Вас идет чуть впереди, я за ним.

- Ну... что уж говорить! Сколько есть – все мои.

Делаю вид, что смущаюсь.

- Ну а всеж-ки? Пятьдесят есть, это точно.

- Есть, конечно.

- А дальше?

- Да тебе-то какая разница?

- А-а, помню, ты же говорила, что уже на пенсии. Значит, и пятьдесят пять есть. Точно?

Молчу в ответ. Что еще за допрос с пристрастием?

- Ну... видать, ты не вчерась на пенсию-то вышла? А? Значит, годков пятьдесят семь будет.

- Опять не угадал, но все мои.

- А мне – знашь, сколько? Шестьдесят два стукнуло! Старый, да?

- Да по тебе не скажешь. Ты такой бодрый, подтянутый. И работать можешь без передыха, чуть ли не день и ночь.

- Ну да. Так сколько ж тебе-то, а? Шестьдесят, небось?

- Вот теперь угадал.

- Тьфу ты господи! – Он смачно сплевывает на землю, будто на язык ему муха села. – Это ж надо так... А не скажешь, ты тоже на вид молодая.

- Господи, но тебе-то какое дело? Это ж мои проблемы!

- Твои, твои. Да только... очень уж ты хорошая баба. Думаешь, я просто так старался? Для какой попало стараться бы не стал!

- Да ладно тебе комплиментничать!

- Ладно, не ладно, а говорю, что вижу. Ну так что – всё нравится?

Я рада, что мы снова вернулись к главному предмету нашей встречи.

- Шестьдесят стукнуло... – снова поварчивает он. – А я-то думал... Да ладно, плевать, что я думал. Я все равно старше. Пойдем-ка назад, к дому, я те там кое-что сдать должен. А то потом спохватисся – тут не то, там не это. Пойдем, сам всё и покажу.

Мы возвращаемся к дому. Бегло, но внимательно проходимся по всем его работам. Всё отлично. Я очень довольна.

- Теперь пошли наверх, - предлагает он. – Там много дел было.

Поднимаемся «на мансарду» - он впереди, я за ним. Он показывает, как тщательно заделал крышу, теперь дождь не пробьет ее. И какие чудесные сделал дверцы справа и слева от комнатки – там «черный пол», ходить нельзя, можно провалиться вниз, но какое-нибудь нетяжелое барахло сложить можно, однако не ступая на этот пол.

- Нравится?

- Да. А ты и в коридорчике всё как надо сделал. Тут тоже дыры были. И окно разбитое. Всё поправил. Замечательно. Спасибо тебе большое. Давай рассчитаемся. Я тебе очень благодарна.

- Рассчитаемся, успеем. Ты... эта... вот чево... Давай... знаешь чево? Давай поцелуемся.

- Что?!

- А то! Ты такая баба справная, так мне нрависся! Я на тебя не первое уж лето смотрю. Ты совсем не такая, как все. Ни с кем не сплетничаешь, не брешешь. Всё с книжечками сидишь. А ежли и нет, то убираисся или чего-то по хозяйству делаешь. И всё у тебя аккуратно, складно. На тебя любо-дорого поглядеть. Я всегда, если иду по дороге, любуюся на тебя, а ты не видишь.

- Да ты чего – опупел, что ли? У тебя через дорогу жена... У нас с ней такие хорошие отношения!

- Ой, запела песню! Нюрка – она что? Ничего баба, работящая. Да скучно мне с ней. Лежим, я её и так, и сяк ублажить стараюсь, а она только в потолок пялится, будто тараканов по углам считает аль бабочек залетевших. Надоела она мне как баба, точно тебе говорю! Давай с тобой поцелуемся. Вишь, я те и диванчик тут сверху укрепил, он теперь хороший. Ну – давай, а?

Я стою ледяной статуей. Вон что задумал Мих-Вас! Ай да мастер!

Резко поворачиваюсь к лестнице и начинаю спускаться.

- Да куды ж ты, постой! Поговорим чуток, а? Авось и столкуемся.

Останавливаюсь только внизу. Выхожу на участок.

Мих-Васу ничего не остается, как спуститься вниз. Я протягиваю ему деньги, и он убирает их в карман, не считая.

- Ключ отдай! Ты всё закончил.

- Ключ, ключ... Слушай, не валяй дурака, ты ж разведенка, я знаю. Давай я к те ночью приду, а?

- Ключ верни, - говорю я жестче, понемножку приходя в себя.

- Ключ, ключ... Да бери ты свой ключ!

Я убираю его в кармашек платья и иду к калитке с явным намерением проводить гостя. Мих-Вас стоит у крыльца и ни с места. Дохожу до калитки, открываю – мол, иди же! И тогда он как бы спохватывается, идет к забору. Выходит на дорогу. Смотрит на меня с досадой, но без гнева. Еще чего не хватало – гнева его...

Закрываю калитку. Слава Богу, выпроводила!

- Эх, ты... – говорит он с усмешкой. – Ключ отдай... Дурочка, да я к те ночью приду! Я все твои замки пальцем открою, хошь - мизинцем. Поняла? Я от тя так не отстану...

Запираю калитку и ухожу в дом. Хорошо, что вечером обещали сын с невесткой приехать. А завтра... завтра вместе и уедем. Потом видно будет. Продажей дачи займусь, мне тут без брата теперь очень плохо.

Поднимаюсь на крыльцо, вхожу на террасу, берусь за дела...