Раис Гималетдинов
Долгий путь
к
командиру
Рассказ
Сырой промозглый ветер с Волги нас пронизывает до костей, пробираясь под телогрейки и комбинезоны. Как бы мы туго не затягивались ремнями, обжигающая поземка все равно находит щелочки в нашей одежде и выдувает остатки тепла.
Мы - это молодые солдаты, курсанты учебного подразделения, стоим, нахохлившись, возле командной вышки. Сегодня ночью у нас зачетные стрельбы из боевых машин пехоты. На полигоне, возле застывших бронированных мастодонтов, мороз кажется еще жестче, злее, твердые армейские валенки нестерпимо жмут ноги и от этого стужа ощущается сильнее.
- Вторая смена на исходный рубеж бегом, марш! – хлесткая, как выстрел, команда нашего замкомвзвода, сержанта Тара, заставила нас, будущих наводчиков-операторов БМП, метнуться к боевым машинам, стоящим на дорожках для ведения стрельбы, которые называются танковой директрисой. Соскальзывая и ломая ногти, карабкаюсь по броне. Еще мгновение – протискиваюсь вовнутрь и занимаю место наводчика. Мысли не успевают за руками. Так! Сначала нужно соединить связь с командным пунктом. Штекер на шлемофоне лихорадочно вставляю в разъем на рации. В наушниках тут же появляется шипящий фон, в эфире сквозь трески и шумы я слышу как наш комбат кого-то громко распекает.
Докладываю, что к бою готов. Одновременно со мной соседние машины рапортуют то же самое. А в это время мои руки производят, независимо от меня, отработанные и доведенные до автоматизма действия. Раз! Пулеметная лента с патронами укладывается на гильзесборник. Два! Нужно выключить горевший на башне фонарь и включить кнопку прицела в положение «ночь». Передергиваю затвор. Правая рука цепляется за что-то острое, чувствуется как потекла кровь. Ерунда! Теперь нужно отжать вот этот рычаг – клин затвора орудия плавно опускается и открывается зев казенной части орудия. Молниеносно снимаю со стопоров орудие и башню машины, облегченно перевожу дух. Только на мгновение! Сквозь скрежеты и скрипы в наушниках раздается команда: - «Первая, вторая, третья машины, - вперед!»
Возникает удивительное ощущение, что я – это не я, а кто-то другой, посторонний, наблюдающий со стороны за мной, который намертво прирос глазами к прицелу. Машины, взревев, окутавшись в чадный дым несгоревшего дизельного топлива, разом рванули к рубежу открытия огня, обозначенного мерцающими огнями. Механик умело ведет машину по директрисе, постепенно увеличивая скорость. Снег разлетается по обе стороны гусениц. Напряжение растет, сердце от волнения готово выскочить наружу. Приникаю к окуляру прицела, руки плавно ведут штурвал механизма поворота, электродвигатель привода чутко отзывается вжиканием на малейшее отклонение наводки.
Все! Готово! В перекрестии прицела поднимается мишень танка. При ночных стрельбах все видится как будто под водой, в рябящих зеленовато-синих сумерках. Кричу через ларингофон, затянутый под подбородком, механику-водителю по внутренней связи: «Короткая остановка!» Машина на полном ходу мгновенно останавливается и замирает. Мелькает у меня в голове странная мысль: «если бы не налобник на шлемофоне – то здоровый синяк готов!» Осторожно, очень медленно подвожу перекрестье на прицеле к мишени, затем едва уловимым движением устанавливаю визир и нажимаю кнопку пуска. Из ствола пулемета бьется и полыхает огонь, разноцветные строчки трассирующих пуль гирляндой прошивают ночную завесу полигона, устремляясь к тускло освещенным мишеням. В гильзесборник со звоном сыплются горячие, пахнущие порохом гильзы. Машина вновь в своем стремительном беге к поднимающимся мишеням. В поле из темноты высветились фанерные фигуры стоявших в полный рост противников. Аккуратно выкашиваю их под корень свинцовой очередью, подсветка их гаснет, значит – завалил. Вот рубеж прекращения огня. Поднимаю орудие наверх, разряжаю горячий пулемет, докладываю, что стрельбу завершил.
- Первая, вторая, третья машины на исходный рубеж, марш! – слышу в наушниках голос моего командира, сержанта Тара, и вдруг он, совсем не по уставу, от себя добавляет: «Вторая машина - ты молодец!» Вторая машина – это я. Сердце мое ликует и поет, значит все мишени сбиты, уничтожены, повержены. Какое это было счастье получить одобрение от всегда сдержанного, скупого на похвалу нашего замкомвзвода, сержанта Тара. Молодые солдаты, призывники-новобранцы, прибывшие к нему во взвод, смотрели на него с восхищением и обожанием.
Он знал и умел все, что касалось армейской жизни. Мы все его боялись и уважали одновременно. Шел четвертый год войны в Афганистане, и наша учебка готовила солдат-мотострелков для выполнения интернационального долга в ограниченном контингенте. Наш сержант всегда на занятиях повторял: «Хотите там выжить, приехать домой целыми – изучайте военное искусство по-настоящему». И мы терпеливо и дотошно постигали ратное дело. Много времени проводили на стадионе, вырабатывая выносливость, натирали ноги до крови на многочисленных полевых выходах, падали от изнеможения после изматывающих кроссов и марш-бросков. Еще наш сержант требовал от нас молодцеватой осанки, бравой выправки. Ее он нам прививал на изнурительных занятиях по строевой подготовке, после которых наши ступни долго горели и гудели от впечатывания сапог в асфальт плаца.
Короче, сержант был для нас образцом для подражания, и мы во всем старались походить на него. Форма на нем сидела, как влитая, а мы в своих мешковатых длинных шинелях рядом с ним выглядели слегка комично. Павел Тар был заботливым, как отец, суровым, строгим, но любящим нас, мы знали, что на учениях и во время стрельб, в нарядах всегда будем сменены, накормлены и согреты. Наверное, каждый солдат из нашего взвода не задумываясь отдал бы за него жизнь.
Он выглядел как киношный командир - высокий, красивый, плечистый. Мы знали, что он наш земляк, у нас полвзвода было призвано с одной республики, но это не давало нам никакой поблажки – командир держал дистанцию. Вообще, он всегда общался с нами суховато – никаких душевных разглагольствований и сантиментов – только служба.
Однажды во время очередных стрельб меня прямо из полигона с высокой температурой увезли в госпиталь. Моя гражданская ангина не выдержала тягот армейской жизни. Вердикт после осмотра меня хирургом был однозначен – лечь под скальпель! Операция по удалению миндалин проходила долго и очень болезненно. К тому же кровотечение после нее почему-то не прекращалось, что заставило нахмуриться полкового медика.
Военный врач, майор, поручил всем, лежащим в палате, по очереди держать на месте удаленных миндалин пинцеты с ватными тампонами. И они, находящиеся на излечении солдаты, старослужащие и молодые, русские, кавказцы и казахи безропотно, долго и заботливо реанимировали меня.
Зашел в палату, а вернее ввалился как медведь, в трещавшем на плечах белом халате, мой командир, Павел Тар. Наша рота уже вернулась из полигона, завершив зачетные стрельбы, и после разгрузки машин наш сержант поспешил ко мне. Увидев мое довольно жалкое и кислое состояние, он крякнул, сменил моего очередного дежурного, сел напротив меня и осторожно приложил тампоны к моим ранам. От него пахло морозом, соляркой, железом и порохом. Вдруг от чувств, нахлынувших от такого ко мне внимания, я почувствовал себя таким маленьким и беззащитным, как в детстве, когда меня, заболевшего, мама заботливо поила горячим молоком с медом. В тот момент я почувствовал, как у меня стало пощипывать в носу и предательски увлажнились глаза. Шмыгнув, я робко, виновато, снизу-вверх, посмотрел на своего грозного командира. Оказывается, я никогда не видел так близко его глаз. Они были серыми, внимательными и серьезными, а в глубине его зрачков явственно заметил теплый, светлый, добрый огонек.
- Ничего, земляк, пробьемся, все будет хорошо, - подбодрил меня сержант. К завершению курса будешь у меня летать как трассер! Такая присказка была у всех командиров в нашей части. Помню, я глуповато и криво попытался улыбнуться в ответ и хлюпающим голосом пробормотал что-то невнятное.
- Молчи, ни о чем не думай, больше ешь и выздоравливай! – он встал во весь могучий рост, потряс мою вялую руку, окинул взглядом глядевших на нас солдат, добавил: «Заботьтесь о нем!» – и вышел.
Я долго искал тебя, командир. Прошло очень много лет, но тебя вспоминал часто. Больше всего воспоминания накатывали на меня, когда приходилось по радио слушать песню Макаревича «Костер», которую ты так здорово пел под гитару и под праздник дня защитника Отечества, когда подняв рюмку за тех, кто на службе, перебирал армейские фотографии. Однажды наткнулся в интернете на сайт «Ищу сослуживца», сделал запрос о тебе, но в ответ – молчание. А нашел тебя совершенно случайно. Как-то пришлось мне побывать по работе на конференции в одном из дальних районов республики. Слово для приветствия дали хозяевам и среди выступающих прозвучала фамилия – Тар.
Согласитесь, фамилия довольно редкая и у меня, естественно, возникла мысль в перерыве подойти к нему и разузнать, не напал ли я на след того, которого давно и безуспешно ищу. Оказалось, что так оно и есть: он – дальний родственник моего командира, тот, оказывается, живет отсюда совсем недалеко, более того, дал мне его телефон.
С вполне объяснимым волнением набираю номер, но трубку долго не берут. Наконец-то, после моих многочисленных попыток, щелкнув, связь установилась. Я тщательно готовлю в голове слова для приветствия, как вдруг звучит отбой. Повторяю еще раз и слышу далекий, совсем чужой, невнятный голос. Представляюсь, пытаюсь объяснить кто я такой, но, кажется, что там меня не слышат или не понимают. После длительной, кажущейся для меня вечностью паузы, на том конце, наконец, прозвучало: «Я вспомнил тебя курсант, приезжай!» - и назвали адрес.
Позже, сколько бы я раз не пытался ему перезвонить, меня встречала пустая и равнодушная телефонная тишина. Теперь у меня был его адрес, я решил не отступать и во что бы то ни стало, повидать своего командира. Готовиться к этой встрече приступил основательно, собрал в одну кассету его любимые армейские песни, закоптил по своему фирменному рецепту молодых судачков, специально отловленных для этой цели, привел в порядок свой дембельский альбом и начал делать модель боевой машины пехоты, на которой проходил службу в учебном подразделении. Пришлось мне дважды сходить к нашему военкомату, где на постаменте стоит эта бронированная техника и снять с нее размеры. Модель делал долго и тщательно. Для нее я использовал жестяную банку из-под топленого масла. Складки на ней удачно подогнал под ребристый щит, который закрывает силовой отсек двигателя.
Скрупулезно, до мелочей старался передать на моем изделии все детали внешних обводов, оружия и трансмиссии. Запаянные швы получились на жести добротными, сурово - убедительными, как заводская сварка. Катки выточил на станке из эбонита, гусеницы сделал из прорезиненного зубчатого ремня своего старого автомобиля. После чего все изделие покрыл зеленой эмалью из баллончика. Когда краска высохла, написал на ней белой краской бортовой номер моего командира, установил антенну, придирчиво оглядел всю работу и остался доволен.
Хороша! Классная получилась вещица! Моделька уютно расположилась у меня на ладони, контур машины, весь его стремительный силуэт вызывал внушительный, почтительный трепет и уважение. Кажется еще миг – и она сейчас рванется в атаку, в упоительную и грозную стихию боя.
…Пыльная, пустынная и скучная окраина рабочего поселка. Было видно, что когда-то он был зажиточным и процветающим, а ныне, увы, неукротимо, безнадежно хирел и увядал. В заводском скверике, среди поломанных кустов сирени, обветшавший и осыпающийся бетонный Ильич, держа в одной руке фуражку, другой бодро указывал путь в светлое завтра, в котором я находился.
Мальчишка – абориген с рыжими кудрями и веснушчатым носом привел меня по извилистым улочкам к дому с некрашеным палисадом, заросшим малиной и дикой грушей. Испытывал ли я в этот момент волнение? Конечно, безусловно. Сейчас, войдя в эту садовую калитку, увижу и обниму своего командира, окунусь в армейскую юность, может быть нелегкую, но такую прекрасную и безвозвратно ушедшую.
- Ведь дядя Паша теперь совсем… - начал было говорить мой юный проводник, но я его не слушал. Рассчитавшись с ним за его труды брелоком, снятым со связки автомобильных ключей, сделанного из отполированной автоматной гильзы, я решительно толкнул калитку.
Сразу же в глаза бросилась неприглядность и неухоженность хозяйства: буйное царство бурьяна и полыни, серый покосившийся забор с отодранными досками, унылый домик, стоящий в глубине сада. Подспудно мелькнула мысль: туда ли попал? Вспомнился наш подтянутый педант - сержант, требующий во всем безупречного, безукоризненного порядка, могущего задать крепкий нагоняй за косо повешенное полотенце или плохо заправленную постель. Я тут же прогнал от себя прочь все сомнения: «Мало ли что в жизни может быть, не стоит судить по первому впечатлению». Дорожка сделала крутой поворот и под старой раскидистой яблоней увидел потемневший от времени и непогоды столик, обитый потрескавшейся клеенкой зеленого цвета.
За этим, врытым в землю столиком, сидел человек, опустивший голову на грудь. Лица его мне не было видно, только серебристая шевелюра мерно покачивалась в такт дыханию. Ничто не нарушало тишины и покоя: не было ни дуновения ветерка, ни щебетания птиц в ветвях, ни стрекотания насекомых в траве. В природе стояла полная гармония. На столике, сплошь усеянном окурками, лежали надкусанные яблоки, на обрывке газеты стояли початая бутылка водки и несколько стаканов. В полном безмолвии я постоял перед ним, потом, через минуту, осторожно кашлянул.
Мой визави прервал свой неглубокий и тревожный сон, вздрогнул, медленно, тяжело поднял голову, открыл воспаленные глаза. На меня глядело опухшее, совершенно почерневшее от запоя лицо седого старика. Дряблые щеки, прожилки под глазами, недельная щетина, всклокоченные волосы, несвежая рубашка – все это мне было чуждо и непривычно. Но глаза, глаза…Они всё еще не утратили своего знакомого блеска. Это были глаза моего командира Павла Тара. Сомнений здесь быть не могло.
- Здравствуй, командир, - проглотив в пересохшем горле горький комок, хрипло сказал я. В ответ он попытался привстать, что-то живое проблеснуло у него в глазах, было видно, как отчаянно работал его рассудок, пытаясь сквозь хмельной и мутный туман поймать какую-то мысль, что-то вспомнить. Он протянул ко мне руку и вновь обессилено рухнул на лавочку.
Все. Сознание его померкло. Он вновь вернулся в цепкие и жесткие объятия пьяного угара. Правую руку он неловко положил возле своей головы, вывернув тыльной стороной наверх. С жалкой и растерянной улыбкой опять погрузился в сон. На его руке крупными синеватыми буквами была выколота надпись: «Кряж». Именно так называлась наша учебная дивизия.
С щемящим чувством скорби и боли я стоял возле него, вглядываясь в знакомые и незнакомые черты. Тоскливо и одиноко было в тот момент у меня на душе. Осторожно, стараясь его не разбудить, я повернул его ладонь и вложил туда модель изготовленной для него машины. Посмотрев на него в последний раз, не оглядываясь, я быстро зашагал по дорожке к выходу. Стараясь не скрипеть, тихонько притянул расшатанную садовую калитку.
Я знал, что дверь в прошлое закрываю за собой навсегда.
2015г.