«И теперь, в эти дни, я, как прежде, один.
Уж не жду ничего от грядущих годин.
В сердце жизненный звук уж давно отзвучал...
Ах, зачем я тебе ничего не сказал»…
(МЫ СИДЕЛИ С ТОБОЙ У ЗАСНУВШЕЙ РЕКИ…
Ратгауз Даниил Максимович)
Каждая женщина имеет огромный запас ласки, нежности и тепла, и расходует их всю жизнь на детей и мужа, поровну. Так уж распорядилась природа. А если нет детей, то весь этот запас полностью передаётся мужу. Мужчинам только кажется, что они отдают женщине всё. Они отдают только зарплату, да и то, иногда, не всю. А забирают у неё всё полностью: и ласку, и нежность, и тепло, да всю её самоё.
В писании сказано: «…оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей и будут двое одна плоть» (Послание к Ефесянам святого апостола Павла).
И, если слепок не случайный, (а такие тоже бывают), то всю жизнь муж и жена идут рядом, поддерживая друг друга, оберегая друг друга, и в невзгоду, и в погоду, и в радости, и в горе. И, когда один уходит из жизни, горька судьба оставшегося.
Жена моя, Басова Лидия Алексеевна, умерла во вторник, в 1 час 45 минут утра, 1 апреля 1997 года в возрасте 74 лет, 2 месяцев, 21 дня. Ещё в воскресенье, 23 марта, я кое-как поднимал её с постели, ставил на ноги, выводил в коридор. Поддерживал её подмышки сзади и говорил:
- Лида, не бойся, я удержу тебя, ты не упадёшь, помоги мне, ну постарайся!
- Сева, - отвечала она, - ты же видишь, я стараюсь, я стараюсь изо всех сил, а ноги не слушаются, е идут, отнимаются.
А перед этим, 21 марта, она меня спрашивает:
- Сева, какое сегодня число?
- 21 марта, - ответил я. Она промолчала, а я спросил:
- А какое число было вчера?
- «2е апреля, - отвечала Лида.
- Да, нет, - поправил её, - это было 20 марта.
- Нет, 2 апреля, - твердила она упрямо.
И, после этого, она всё повторяла – нет апрель, вот увидишь!
И, потом, позже, я увидел. Хоронили её 2 апреля 1997 года.
Значит, мозговой её компьютер зафиксировал, ещё задолго до смерти, окончательную дату прощания – 2 апреля.
В горечах, решая вопрос о дате похорон: 2–го или 3-его апреля, я не думал о том разговоре с Лидой. Я склонен был на 3-е апреля, но племянники уговорили на 2-е, т. к. в отапливаемой квартире долго держать покойника не рекомендуется. Я согласился, не задумываясь, что дату похорон она назначила себе сама, ещё 10 дней назад.
Очевидно, ещё при рождении человека, мозговой его компьютер уже фиксирует дату его смерти. Случайность это, или естественная смерть, - неважно. Если это не естественная смерть, а случайность, значит, всегда находится этот случай. Я где-то читал, что знаменитый русский врач (кажется Пирогов),а также писатель Валентин Пикуль задолго предсказывали дату своей смерти. И точно в эту дату умерли.
Младшая родная сестра Лиды – Женя, месяца за три до смерти своей, не предполагая, что она попадёт в больницу, говорила средней сестре, Юлии, когда о надвигающейся катастрофе и помину не было
- А хоронить Вам придётся из морга меня.
- Что ты говоришь, Женя, - разубеждала её Юлия, - о каком морге ты говоришь?
- Вот увидишь, отвечала Женя. Она и не предполагала тогда, что попадет в больницу, и, когда её клали в больницу, она не хотела туда ложиться. И уже в больнице, примерно за месяц да смерти, Женя повторяла Юлии:
- Вот видишь, я говорила тебе раньше. А А забирать меня придётся из морга. А ты мне не верила.
Так и получилось. Умерла Женя 6 сентября 1996 года во второй половине дня. В пятницу её направили в морг, откуда и забирали. Вот я и думаю об этих случайностях. Случайны ли они? Вот русские пословицы, которые за много лет сформировались в краткие изречения:
Смерть на роду написана
Чему быть – того не миновать
Кому на роду что написано, то и случатся
Суженого – конём не объедешь
и много других. Не случайны эти изречения. Они взяты из жизни.
Вот и кажется мне, что мозговой компьютер существует. Он ещё е открыт. Задолго,
или незадолго до смерти он подаёт человеку сигнал о неизбежном.
Много раз, наблюдая на фронте, как человек начинает метаться в минуту смертельной опасности, не находят себе места. Помню, на Курской дуге, один солдат, во время артиллерийского обстрела, побежал по ходу сообщения на 50 метров в тыл, и там его снарядом убило. Так мозговой компьютер Лиды, отбрасывая все числа, назначил дату похорон – 2 апреля.
Лида прожила очень трудную жизнь. Познакомился я с ней в 1935 году, летом.
Я, тогда молодой инженер, приезжал в отпуск в Фатеж к своим родителям. Сестра моя, Валентина, преподаватель русского языка и литературы в Фатежском педагогическом техникуме говорила:
- В педтехникуме есть хорошие девочки, скромные, вежливые, например, Фролова Лидия – симпатичная. Познакомился бы с кем-нибудь. Всё веселее проводить отпуск.
Однажды, после окончания кино, вышла стайка девочек. Я шел сзади, невольно прислушиваясь к их щебетанию. Одна говорит:
- Ой, девочки, пришла в кино, а местов уже не было.
- Не местов, а мест, - поправил я.
- Да мы знаем, - кто-то ответил мне, - это, так, на местном наречии у нас говорят.
Так я увязался их проводить. Одна из них была Лида Фролова, которую я проводил последней. Она жила дальше всех. Был ей неполных 17 лет. Она перешла на 3-й курс педтехникума. Та мы и познакомились. Изредка потом встречались. После отпуска я уехал на работу, а работал я старшим инженером орловского дорожного участка. Между нами была нечастая переписка. В 1940 году Лида закончила педтехникум и была назначена преподавателем русского языка и литературы в Алисовскую неполную среднюю школу в с. Алисово, в 25 км. от Фатежа. В этом селе она жила на квартире. Туда же писал я письма. Много лет позже Лида рассказывала, что к хозяйке, где она жила на квартире, заходила монашка, соседка…. В то время Лида получила от меня письмо.
Монашка попросила прочитать это письмо. Я не помню, что тогда там писал, ничего там особенного не было, о серьёзных каких-то вещах и намёка не было. Лида дала прочитать письмо.
- А знаешь, Лида, – сказала монашка, - за этого человека ты выйдешь замуж. Это было в феврале, или в марте 1941 года.
- Да, что Вы, - засмеялась Лида, - я ещё об этом не думаю. Рано! Мне ещё ндо в пединститут поступать. Да из этого письма этого не видно.
- Вот увидишь, - ответила монашка.
22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. В конце июня 1941 года я был призван на фронт и направлен в действующую армию. Переписка прекратилась. Лида поступила в Курский педагогический институт на заочное отделение. Оккупация Фатежа в октябре 1941 года прервала учёбу.
После освобождения Фатежа, в феврале 1943 года Лида была назначена в ту же школу, где преподавала до войны. Семья у них была из шести человек. Отец на фронте. Осталось 4 девочки и одна неработающая мать. Из девочек Лида была самая старшая, ей едва исполнилось 20 лет, остальные моложе, все школьницы. Надо было кормить всю семью, 5 человек. Зарплата сельской учительницы мизерная. Едва одной хватало. Голод и холод. Разруха. Попросила, чтобы её отпустили с учительской работы. Пошла работать на торфоразработки десятником. Вместе с рабочими добывала на болоте торф. Разработчики имели чуть большую зарплату, снабжались пайками некоторыми вещами. Торф шел на отопление предприятий, работающих в Фатеже. Ужасная это была работа. Лида работала вместе с другими женщинами, с утра и да ночи в болте, в воде, в постоянной сырости. А зимой, когда разработок не было, она должна была отпускать торф, сложенный в штабеля на болоте, предприятиям, отвечать за него, чтобы воровства не было. Паёк свой делила на 5 человек. Без тёплой одежды и тёплой обуви, которую уже приобретать было не за что. Она ходила каждый день за 5-7 км. до болта и в дождь, и в грязь, и в мороз, и в снегопад, и весной, и осенью, и летом, и зимой. Без выходных и праздничных дней, полуголодная и полухолодная.
Война – есть везде война! Только что не убивала пулями, а убивала холодом и голодом.
«Война нас гнула и косила,
Но вот пришел и ей конец!»
По окончании войны, в ноябре 1945 года, я приехал в Фатеж к своим родным.
2-го декабря 1945 года мы с Лидой поженились, зарегистрировались в ЗАГСе. Через месяц я уехал продолжать службу в армии. В 1947 г. я демобилизовался. В августе 1947 г. мы переехали в Харьков. Я был принят в институт Промтранспроект инженером. Лида поступила работать учительницей в 126 среднюю школу. В марте 1948 года меня направляют в г. Мариуполь, на восстановления металлургического завода «Азовсталь». Через пару месяцев, я понял, что меня отсюда не отпустят, до полного восстановления завода. Я работал прорабом и старшим прорабом на строительстве тоннелей. Работали без выходных и праздничных дней. Командированные инженеры здесь жили семьями. И я написал Лиде, чтобы бросила работать, и приехала в Мариуполь. Что она и сделала. Пробыли мы в Мариуполе до октября 1949 года, т.е. один год и 7 месяцев. По возвращению в Хорьков, Лида вновь поступила учительницей в ту же школу, где преподавала ранее. Так мы и жили.
В мае 1950 года Лида пришла с работы заплаканная. Я поинтересовался, что случилось? И она рассказала страшное.… Было профобследование учителей на туберкулёз. У неё обнаружили открытый процесс и предложили немедленно уволиться, т. к. с туберкулёзом учитель не может работать с детьми. Она уволилось. Всю дорогу с Холодной горы она шла пешком через весь город и ревела – рассказывала она. Вот оно, военное торфяное болото, нанесло удар! Хрупкий девичий организм, ослабленный голодом и холодом военного лихолетья, долго сопротивлялся, потом не выдержал, надломился. Ну, что делать?
- Не отчаивайся, - успокаивал я. Туберкулёз вылечивают, будешь лечиться.
И так, на учёт в туберкулёзный диспансер. Уколы, лекарства, принимать Паск, чуть ли не через день – на проверку. Продолжалось это больше года. Открытый процесс залечили, закрыли. Но он остался закрытым. «Гнилая» температура 37.3 – 37.5 градуса – продолжалась в течение 10 лет. Лида порывается работать. Я был против.
- Не горюй, - говорил я, - проживём. Лишь бы здоровье мало-мальски улучшилось.
Но температура продолжалась. С 1960 года решили в отпуск ездить в Крым, в Ялту, ежегодно. Дикарём вместе. Ни одного отпуска раздельно мы не приводили никогда. Только вместе. И так в течение 10 лет, до 1970 года. Температуру сбили. Она стала нормальной. Лида поправилась. В конце 1971 года ещё один страшный удар наносится ей. Психическое расстройство. Депрессия. Два с половиной месяца пролежала в псиатрической больнице. Выздоровела. Вышла, поправилась. До 1981 г. Чувствовала себя хорошо. В 1082 г. Ещё один удар наносит депрессия. И вновь в больнице два с половиной месяца. 10-го января 1983 года, в день её шестидесятилетия, привёз я Лиду из больницы в новую двухкомнатную квартиру на ул. Академика Ляпунова (быв. Трансвальская), которую, перед этим, мы получили. Лида поправилась и чувствовала себя хорошо. Но не бывает длительно «хорошо», оно обязательно чередуется с «плохо». Как две сестры: одна добрая, другая злая идут рядом. В конце апреля 1990 г. Почувствовала ухудшение зрения. Обратилась к врачу. Направили в глазную клинику на уколы в дневной стационар. Стало чуть лучше. В начале мая, а май был её любимый месяц, когда всё оживает и расцветает, когда всё живое радуется теплу, свету и солнцу, ходили на базар за продуктами, готовясь отмечать День Победы 9 мая, и тут Лида заявила:
- Ты знаешь, Сева – я ничего не вижу.
Я испугался, но стал её успокаивать.
На второй день пошли в глазную клинику. И тут был нанесен ещё жесткий удар.
- Кровоизлияние в глазное дно в обоих глазах.
- CITO (немедленно) - написал врач – в клинику, в стационар.
Две недели пролежала. День Победы «со слезами на глазах» отмечали в клинике, куда я приходил. Немного стало лучше. Выписали. А через две недели опять хуже. Опять к окулисту. Вновь тяжелый диагноз: кровоизлияние в сетчатку обоих глаз. Вновь CITO, так, в дальнейшем, и не поправилась. Зрение в одном глазу 0,01, а в другом 0,07. Ничего не может делать. Не видит даже цифр, чтобы набрать номер телефона. Переживает, что ничем мне не может помочь. Всё это повлияло на её психику.
И ещё один тяжкий удар – возобновилась депрессия. И после этого, с мая 1990 г. Она уже не выходила, по-существу, на улицу. Все тяжкие хозяйственные заботы, и заботы по уходу за больной Лидой, легли на мои плечи.
Вначале она кое-что по дому делала. Убирала квартиру, кое-что стирала. Потом всё меньше становилось сил. Иногда она говорила:
- Сева, тебе тяжело со мной. Отправь меня в больницу.
- Нет, - отвечал я Лиде, - у тебя ведь нет зубов, кто там будет тебе протёртую на тёрке, растолченную толкушкой, пищу готовить? Кто тебя полуслепую водить будет? Нет, тебя я никуда не отправлю, и тебя я не брошу.
Дальше здоровье ухудшалось. Появилось головокружение и шатание. Боли в голове. Более года назад, 10 марта 1996 года, в 2 часа ночи я проснулся, услышав жалобный голос:
- Сева, Сева, я упала, я приползла на коленях.
Я быстро вскочил с постели, перед дверью стояла на коленях Лида. Лицо у неё было в крови и в ссадинах, Локоть и руки в крови… Я подхватил её под руки, пытаясь поставить на ноги, но не получилось. Ноги ватные. Еле-еле дотащил до кровати (сил-то уже у самого нет). Кое-как посадил, потом уложил на кровать. Смазал раны зелёнкой, забинтовал.
- Но, как, же так, Лида? – спросил я.
- Я пошла в туалет – отвечала Лида – и возле ванны у меня закружилась голова и я упала, потом поднялась, и вновь упала, потом ползла на коленях….
- Но, почему же ты меня не разбудила, когда шла в туалет? – спросил я.
- Я не хотела тебя беспокоить, - ответила она.
- Прошу тебя, Лида, никогда одна не выходи. Буди меня. Ведь может что случиться при падении и сломаешь кость руки, или ноги. Ну, что тогда мы будем делать?
Правда, после этого она всегда меня, когда надо было ей выйти. После этого вызывали врача на дом. Ещё один диагнос: церебральный атеросклероз, спазмы сосудов головного мозга. Так дни за днями шло угасание организма Лиды. Не было аппетита. Она сильно похудела. Но, в последние недели две у неё пявился аппетит. Она стала есть. И я уже подумал, что дело пошло на поправку. Но ноги у неё отказывались идти. Уже не мог посадить её за стол. Кормил на кровати. Кое-как, сидя на постели, она ела ещё самостоятельно. В воскресенье, 30 марта, пищу принимала. Всю ночь спала спокойно, не стонала.
В понедельник, 31 марта, отказалась принимать пищу, заявив:
- Не хочу!
- Лида, может, чай будешь? – спросил я её.
- Нет, не хочу, - был ответ.
Не стала обедать, не стала ужинать.
Вечером приходили племянники. Она всех узнала, разговаривала, но с постели не вставала. Племянники уехали, и я остался один с Лидой.
Она беспокойства не проявляла, не стонала.
В 22 часа 30 мин. Дыхание её стало тихим. На груди у сердца лежала её левая рука. Я взял её за руку. Рука мягкая, нежная, безжизненная, как плеть. Глаза закрытые.
- Лида! Лида! – зову я, с дрожью в голосе.
Но, на зов Лида не отзывается. Положил ладонь на лоб, на щёки – они холодные. Потеряла сознание. Пощупал пульс – сердце еле прослушивается. Положил ладонь своей руки на лоб, на щеки – они стали теплее. Возможно, тепло моей руки дало последний импульс утомлённому сердцу. Но, по-прежнему без сознания. Позвонил племянникам. В 23 часа 30 минут приехали Люда, Саша и Таня. Сидим. Дыхание еле заметно, но дышит носом. Поднимаем веки – они закрываются. На глазах – слёзы. Сознание не возвращается. В 0 часов 30 минут 1 апреля стала дышать тяжелее. Стала дышать ртом. Глаза по-прежнему закрыты, рот то открывается, то закрывается. Пульс трепещущий, пунктирный. Безжизненная мягкая, нежная левая рука, по-прежнему, лежит на груди. Никогда мне не забыть эту мягкую руку Лиды. Боже! Как бьётся сердце! Как старается изо всех сил продлить жизнь уже безжизненному телу, угасающему организму! Вот, рот открылся, усталые лёгкие захватывают глоток воздуха. Рот закрывается. Потом, вновь и вновь открывается-закрывается. Вот и последний вдох и подбородок отвис. Поднесли зеркало к губам – чисто. Пощупали пульс – молчит. Сердце остановилось. Посмотрели на часы: 1 час 45 минут ночи 1 апреля.
Всё смертное Лида приготовила заранее. Она ещё раньше говорила, что и где лежит. В каком платье её похоронить. Племянницы быстро обмыли её. Прибрали, переодели.
В 4 часа утра она уже лежала прибранная на столе. Я стал всматриваться в её лицо и увидел на нём страшное страдание. И чем больше всматривался, тем мучительнее было. Мой сердце обливалось кровью. Я с тоскою думал: За что? Ведь у неё был ангельский характер. Ровно 51 год и 4 месяца прожили мы вместе. Детей у нас не было и все свои, нерастраченные чувства, Лида отдавала мне. И никогда, ни рзу она не сказала мне грубого слова. Никогда, ни разу не обидела меня ни чем. Она говорила мне: «Никогда, ни на кого не обижайся. Никогда, никого не обижай». Всегда я был прибран и ухожен. Всегда накормлен и напоен. Всегда всё вовремя. Всегда встречала меня после работы, сама прибранная, в квартире чисто… И страдание… За что? И подумалось: А ведь это страдание не за себя, а за меня. Страдания за то, что уходя из жизни, она уже ничем не может мне помочь. Даже во время тяжелой болезни, она старалась давать советы. И сильно страдала и переживала от того, что не может мне ничем помочь. Много раз она высказывала мне это и плакала.
Потом лицо её успокоилось.
В день похорон 2 апреля, часов в 5 утра я зашел в комнату, где лежала покойница, сел у изголовья и, долго-долго всматривался в её лицо. Оно было ангельски кротко и божественно спокойно. Долго-долго я просидел, молча и, хотя слёзы наворачивались на глаза, я крепился. Истинно горюет тот, кто горюет в одиночку.
И, вот похороны. Последние прощания. Целую её. Ладонью провожу по лбу, поглаживаю щёки. Они холодны. Закрываю лицо простынею и покрывалом. Закрывается сосновая крышка гроба. Удары молотка прибивают крышку, как удары тяжкого молота отзываются в сердце. Опускают гроб в могилу. Последние прощальные горстки земли. И вот уже застучали комья земли о крышку гроба. Гроб издаёт и посылает последние прощальные звуки. Вот крышка гроба скрылась наполовину. Вот она совсем скрывается. Звуки стали мягче, тише и совсем прекратились. А я стоял у могилы и всё смотрел и смотрел, онемевши, всё смотрел, как могила заполняется землёй. Вот образовался холмик. Вот уже поставили венки, положены живые, ещё цветы. Пусть они сорваны, но они ещё цветут и всё крутятся, вертятся в голове тоскливые слова Никитина:
«Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, -
Горько она, моя бедная, шла
И, как степной огонек, замерла»
Вот, и всё…..
ПРОЩАЙ ЛИДА!
Я подхожу к твоей фотографии. Близко, близко, лицом к ней. Рядом твоя медаль «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г.», которой ты была награждена наряду с фронтовиками. Всматриваюсь в твои глаза и вижу на них слёзы. Я отхожу дальше, слёз не видно. Я опять приближаюсь, и опять слёзы. Или мне это кажется? Да, нет, не кажется! А может это галлюцинация?
Да, нет! Я вновь и вновь приближаю лицо, и вновь вижу слёзы и плачущее лицо. Лида, не плачь, милая Лида, не надо! Мне больно, мне страшно, мне тяжело. Может, я вижу твои плачущие глаза через свои слёзы? Я не плачу, но глаза у меня влажные. Может, через это? А, ещё старые люди говорили, что 40 дней душа покойника находится в квартире. А может, в это время душа твоя плачет? Кто знает? Всё может быть!
ПРОЩАЙ ЛИДА!
Прости меня, что я был не столь чутким и внимательным, ласковым и нежным к тебе, как этого хотелось и, как ты этого заслуживала. Не сердись на меня! Я делал всё, что мог, чтобы облегчить твоё существование. Может, это и не всегда удавалось. Прости меня за это. Перед смертью ты говорила мне: - «Ты был у меня и мужем, и ребёнком».
Да, всю жизнь я чувствовал твою нежность, ласку и заботу. Всю жизнь ты отдавала нерастраченное чувство мне, расходуя своё тепло, почти ничего не оставляя себе. Я это понимал и был глубоко благодарен тебе и твоей, почто ангельской доброте. Сгорая сама, ты всё лучшее отдавала мне. Мне трудно писать, слёзы застилают глаза. Ты слышишь меня? Услышь меня! Сразу после смерти твоё лицо отражало столько страданий, что глядя на него сердце обливалось кровью. Потом твоё лицо успокоилось, выпрямилось и стало божественным.
Прости меня, Лидочка, что я заставил тебя страдать, что не уменьшил твои страдания.
Прости Лидочка!
Прости и прощай!
Харьков, 25 апреля 1997 г.