Чёрным пером в сером альбоме...

 
Странный тип наш домовой: обычно домовые заросшие, а наш практически лысый, но упорно прикрывает лысину тремя оставшимися волосинками. Обычно домовые похожи на хозяина, а наш не похож ни на меня, ни на кого другого. А ещё ленивый и вздорный. Хотя жену по кухне слушается. Да и меня тоже, но потом, паразит, пакостит иногда. Безвредно, но всё же. Но в тот раз он, кажется, обнаглел. Конечно, мне не следовало делать в стене дыру, но, в конце концов, кто в доме хозяин?
   
   Я направился было освежиться и остыть, но за дверью в ванную оказалась глухая стена.
   – Ты хочешь показать свою скорость? – обратился я к домовому. – Значит, быстро верни как было!
   
   – Сам верни, – пискнул откуда-то домовой, – У тебя хорошо получится.
   
   Ведь огребёт же когда-нибудь.
   
   В углу сверкнула лысина и скрылась обратно. Я махнул рукой: пока и на кухне можно умыться. А он всё поправит, никуда не денется.
   
   И в гостиной меня тоже ждал сюрприз: родственники. Все! Не столь интересно, как они так быстро собрались: на то они и родственники, что могут свалиться как снег на голову, и не успеешь глазом моргнуть, как твой любимый диван оккупирован, на плите греется чайник, а в воздухе витают сведения о чьих-нибудь чудачествах, обсужденные столько раз, что их, кажется, можно пощупать руками.
   
   Интереснее, что за повод. Говорят, что такое случается лишь при внезапном изменении количества родственников – и тогда они собираются в соответствующем доме: там, где эти изменения произошли. Да, иногда ещё при смене календарного года. Но до последнего далеко, а у нас ни прибавления – я в этом совершенно уверен, – ни убавления не случилось.
   
   Ну, разумеется, вот все они здесь, кого я привык видеть каждое утро. И даже этот лысый дармоед из-за угла выглядывает. Значит всё в порядке, чего не скажешь по выражениям лиц. Ладно, разберёмся. И вообще, хоть бы свет включили.
   
   Я пощёлкал выключателем, но лампы не загорелись, и, более того, всё вокруг помутнело и посерело – как будто смотришь старый чёрно-белый телевизор.

   Такие шутки мне уже серьёзно не понравились.
   
   Вообще мир, конечно, меняется и должен меняться. И порой изменения незаметны невооружённым глазом, но отрицать их на основе субъективных суждений – не слишком прозорливо. Возможно, мир неизменен лишь для богов и то, лишь в той мере, в коей перемены не выходят за рамки задуманного. Но не должен же мир так резко и внезапно лишаться цвета.
   
   Кстати, о богах: они, например, позволяют своим родственникам вести себя сообразно собственному мировоззрению и даже совершать чудеса. Бывает, что потом наказывают за самоуправство, но это – потом, если успеют спасти чудотворца от безграничной человеческой благодарности. Осознают всё же, что те – плоть от плоти или дух от духа – кому как больше нравится, – и довольно философски воспринимают деяния своих родичей. Ну или повоюют и решат раз и навсегда особо принципиальный вопрос, но не начинают каждый раз одно и то же быльём поросшее.
   
   Хотя о богах никому не известно доподлинно. Зато всем известно, что меня, уравновешенного и спокойного, можно довести до белого каления только намеренно, именно таким поведением, каким боги в моём понимании не страдают. И успех тут сопутствует, как ни печально, как раз-таки моим родственникам – не тем, которых я когда-то выбрал или сделал, а доставшимся изначально.
   
   Признаться, я и сам в ответ веду себя не совсем по-божески: не начинаю бросать молнии и испепелять взглядом (если только в переносном смысле), а пытаюсь наладить диалог или просто молчу. В особенно запущенных случаях удаляюсь в другую комнату и вымещаю накопленный заряд на ни в чём не повинной стене. Надо было купить для таких случаев боксёрскую грушу, но что-то всё никак не приходилось.
   
   Так случилось и тогда – ничего необычного. Разве что появился домовой с весьма недовольным лицом. Наверное, потому что в стене на сей раз оказалась дыра.
   
  – И что? – спросил я, – Заделаю. Попозже. Хотя мог бы и сам…
   
   Он молча скривился, демонстративно прилизал волосёнки на лысину, потом не пустил меня в ванную, каким-то образом ухитрился собрать всех моих родственников. Кстати, судя по заупокойным лицам, видимо, будут обсуждать моё плохое поведение – некоторые из них ох как это любят. А в довершении всего сделал меня монохроматиком.
   
   А вообще-то нет, зря я на него так. Он способный, конечно, но собирать тут он никого не стал бы, а скорее разогнал: покой любит. А вот с цветом окружающего мира что происходит?
   
   Попытки заговорить с пришедшими родственниками не возымели никакого эффекта: они не слышали меня, смотрели сквозь меня, и, если бы начали ещё ходить сквозь меня, я бы запаниковал бессмысленно и беспощадно. Но пока ещё держался.
   
   Единственный, кто меня явно видел – это домовой, и я уже шёл к нему сквозь чёрно-серую пелену, дабы узнать, что же тут происходит, но зазвонил телефон: старый громоздкий аппарат с дисковым набором.
   
   Я мгновенно всё понял и чуть не расхохотался. Был однажды подобный случай: я утром ушёл на работу, там что-то поделал, пообщался с коллегами, а потом ожил мобильник, я ответил, а в нём любезная моя супруга осведомилась, надо ли мне сегодня на работу, и добавила, что если надо, то пора уже вставать.
   
   Это только сон: ответить на звонок – и всё станет на свои места. Я поднял трубку, и на меня обрушился поток сознания от Котяры. К счастью, слышно было плохо, учитывая возраст телефона и измерение, в котором он стоял, так что мой мозг не повредился. Но слушать приглушённые вопли моего друга было бессмысленно, и я проорал:
   
   – Давай позже поговорим! Сначала вытащи меня из сна!
   
   Интересно, почему многие начинают орать, если плохо слышат телефонного собеседника? Он-то, возможно, слышит прекрасно.
   
   – Ты…Что за бред городишь? – Котяра, видно, тоже плохо меня слышал или просто был на эмоциях, – Я тебе говорю…
   
   – Котяра! Вытащи меня, встретимся и поговорим.
   
   – Как?
   
   – Как-нибудь. Сам не могу.
   
   – Хорошо, давай тогда выходи и встретимся на нашем мосту.
   
   Я положил трубку и перешагнул через порог дома…
   
  ***
   
   …в вагон метро. А я, оказывается, давно не был в нашем метро, и не знал, что проложили надземную линию. Интересно посмотреть на город с высоты… ладно, не птичьего полёта, но немного свысока.
   
   А вот и моя станция: тот самый мост, и нарезающий круги Котяра.
   
   – Давно ждёшь? Говори теперь, что хотел.
   
   – Я тебя вытащил?
   
   – Думаю, да.
   
   – Вот и хорошо, а на самом деле и не важно. С тобой хотят поговорить.
   
   – Кто?
   
   Котяра кивнул на поезд, всё ещё стоящий на станции:
   
   – Не знаю. Она там.
   
   – Кто – она?
   
   – Первый раз её видел. А ты иди – и узнаешь. 
   
   – А ты-то тут тогда при чём? И откуда тебе знать, что мне делать? 
   
   – Это ты мне скажи, – занервничал Котяра, – Себе собрался промыть мозг, так в мой-то зачем лезть?
   
   – А зачем звонил? И как вообще дозвониться смог?
   
   – Я не звонил. Ты пришёл, назначил встречу и попросил разбудить тебя как позвонишь. Потом позвонил и говоришь: "Вытаскивай". Я и вытащил как мог. Всё, давай, у меня дела ещё.
   
   Котяра пошёл прочь и скрылся за углом дома.
   
   – Подожди! – я побежал за ним, однако за домом никого не обнаружил. И ничего. Совсем ничего. Трудно объяснить, как выглядит "ничего" тому, кто ни разу его не видел: это не вакуум, не космос, не пустота, это – ничего.
   
   Поезд всё ещё ждал. Может быть, ждал меня. А, может быть, не мог проследовать дальше: рельсы заворачивали за дом, в сторону "ничего". Но ведь Котяра как-то туда ушёл.
   
   Ладно, во всяком случае мой друг никогда меня не обманывал, и, если сказал, что меня ждут в поезде – скорее всего так и есть.
   
   Я зашёл в вагон.
   
   – Осторожно, двери закрываются! – произнёс женский голос.
   
   Поезд пошёл вперёд, туда, где начиналось "ничего".
   
   – Эй, а следующая станция какая?
   
   – Следующая? Здесь только одна, она же конечная и начальная. 
   
  ***
   
   – Привет! Рада, что не стал отказываться, – из соседнего вагона вышла девушка.
   
   Нет…нет, всё-таки девушка.
   
   Пусть даже её длинные, по пояс, волосы были седыми, а не блонд, как показалось вначале, пусть даже в уголках глаз и на губах собрались почти незаметные морщинки, и кожа на шее выглядела не столь лощено и упруго как у юных студенток – пусть так, всё равно её было нельзя назвать иначе чем девушкой. В крайнем случае выпускницей академии изящных искусств.
   
   – Не сочтите за грубость, но, думаю, вам не слишком часто приходилось слышать отказ.
   
   – О! Ещё как часто! Ещё как! Знаешь, приходят, а потом начинают изливать комплексы: то не хочу, то не буду, не для того мама с папой цветочек растили. Двери сломать пытаются, к телефону бегут. 
   
   – К телефону?
   
   – На станции. Не заметил?
   
   – Нет.
   
   – Значит, и не нужен был. А иные ещё хамят откровенно. Но у меня и свои методы имеются. За двести лет всякого насмотрелась.
   
   – Прошу прощения, вы позволите поделить ваши последние слова на десять? И, кстати, как мне вас называть?
   
   – С удовольствием позволю! А называть меня можно ...мм-м… называй меня Леди. Имя моё уже и мне ни к чему, а тебе тем более. Госпожа – как-то вульгарно и пошло. Сударыня? Барыня. Да уж. А вот Леди – стильно, благородно и в меру анархично, не находишь? Как там было в одной известной песне: "В чёрной коже как светская леди…" Впрочем, та была рыжая.
   
   Леди взмахнула волосами как будто развевая ими на ветру и, наверное, что-то вспоминая, но внезапно посерьёзнела и вернулась ко мне:
   
   
   – Однако, пора перейти к делу. Заказ получен, обработан. Начинаем? – она расстегнула пару верхних пуговиц, оправила рубашку, наполовину обнажив кружевной лифчик, подчёркивающий весьма замечательные формы.
   
   Неплохое, конечно, начало общения, но…
   
   – Стоп, стоп! Этого я точно не мог заказывать… не в моих правилах, всегда предпочитал достижение, так сказать, в честной борьбе.
   
   Её смех был так же безупречен, как и вся она.
   
   – Здесь просто немного душно. А открывать окно лучше не надо: мало ли, что и кто там. У нас другие дела, не те, что ты подумал. Или я тебя смущаю?
   
   И что ответить? Её же не смущает, так почему меня должно смущать. А с другой стороны, как тут о делах говорить, если взгляд сам собой примагничивается. Провокация, да и только. Знает ведь, что хрен ответишь искренне на такой вопрос. Ну всё…всё, ей же двести лет, а то и больше. Эх, а ведь сам же поделил на десять…
   
   – Ты о чём-то задумался? – Леди картинно намотала на палец локон и похлопала ресницами.
   
   – Да, ничего. Как тебе будет удобно, – я даже не заметил, что перешёл на "ты", – Так что за дело у тебя?
   
   – Выполнение твоего заказа.
   
   – Знаешь, я не помню, чтобы что-то заказывал.
   
   – Ну как же, – она пробежалась пальцами по планшету. – Вот моя почта. Вот твоё письмо. Твой е-мэйл? Твой. Так что – вперёд!
   
   В полу вагона открылся изогнутый тёмный туннель.
   
   – Ты не можешь отказаться, – сообщила Леди.
   
   – Совсем без вариантов?
   
   – Есть один. Можешь остаться здесь и провести со мной ближайшую вечность. Думаю, мы найдём общий язык.
   
   – А что там? – я указал на туннель, – Как-то темно и неуютно.
   
   – Только в темноте можно увидеть отдельный луч света. Там – твой выбор. Только выбери верно. Или оставайся. Я не шучу. 
   
   – Ты…ты…Леди, ты просто прелесть, ты и сама знаешь, иначе не показывала бы мне… полустриптиз, и в другом мире я бы остался, и мы непременно нашли бы общий язык, и ещё много чего общего, и вечности с тобой было бы мало, но у меня есть выбор. 
   
   – Знаю. И про себя, и про твой выбор. Не ошибись там. А всё же немного жаль, вот встретиться бы нам чуть раньше. Да иди уже, или не отпущу!
   
   Я коснулся губами кончиков её пальцев и спрыгнул в туннель.
   
  ***
   
   Там оказалось довольно просторное подземелье. Во всяком случае можно было идти в полный рост и не протискиваться боком. 
   
   Я взял со стены горящий факел и пошёл вперёд. Дорога никуда не сворачивала, но не покидало ощущение ходьбы по кругу. Я делал пометки на стенах, но ни одной больше не встретил. Пришла мысль, что это ни о чём не говорит: их кто угодно мог убрать. Если уж сама Леди не знала, кто мог бы быть за окном поезда, то под поездом может быть и кто похлеще. И, между прочим, это уже неважно. Тупик.
   
   Возвращаться обратно? Откуда я вообще пришёл сюда? И света не хватит: пламя начинало гаснуть.
   
   Отдельный луч света можно увидеть только в темноте…
   
   Я затушил факел и, действительно увидел луч, как будто пробивающийся через щель.
   
   Рука сама собой сдвинула холодную щеколду и солнечный свет ударил в глаза.
   
   Двор. Улица. Скамейка у тротуара.
   
   И на скамейке закинув ногу на ногу сидит, улыбаясь весеннему солнцу, мой выбор. То есть жена моя. Вообще-то, здесь она ещё не жена. Ей же лет восемнадцать. Или девятнадцать. Если узнает меня, значит – девятнадцать.
   
   Узнала! Определённо узнала. Но ведь не так же всё! Должна быть остановка, несколько пропущенных троллейбусов, студенческая забегаловка. Где это? Но да ладно, попробуем.
   
   – Здравствуй, Велимира! – ничего лучшего мне не пришло на ум. – Я за тобой.
   
   – Здравствуй, – она обняла меня и посмотрела в глаза. – Вот мы и встретились снова. Но ты уверен, что выбираешь именно меня?
   
   Я обернулся и увидел её же, идущую навстречу. Но она чем-то неуловимо отличалась от той, которая меня обнимала.
   
   – Или может быть выберешь её? – вопросила Велимира шутливо-ехидной интонацией.
   
   С точно такими же нотками в голосе, спешно утюжа рубашку, она меня порой спрашивала: "И куда же ты торопишься? Какая такая длинноногая блондинка ждёт за углом?" – если я опаздывал на работу. Блондинка, впрочем, бывала разная: и длинноногая, и голубоглазая, и даже грудастая, но именно блондинка. Почему?
   
   Пока я размышлял, мимо прошла ещё одна, и тоже промелькнуло в её облике какое-то отличие от первых. Не успела она уйти, как появилась следующая, и следующая, и следующая.
   
   В считанные мгновения улица заполнилась. Велимиры проходили мимо меня, приветливо улыбались, касались моих рук и плеч, и, самое главное: все они были настоящие, я чувствовал это, но в чём-то разные.
   
   Видимо, пора было уже делать выбор, но как, если не знать основу под него. Я мог бы выбрать любую, и она пошла бы за мной, но точно ли та, которая действительно нужна мне сейчас.
   
   Я пошёл, касаясь их пальцами, вглядываясь в лица, и, вроде бы начал понимать в чём суть выбора. Но от этого совсем даже не стало проще.
   
   Найдётся ли кто-нибудь, кто отличит фотографии, даже свои, сделанные в одном и том же месте с разницей в год или в полгода? Просто по лицу. Может быть, и найдётся. А если таких фотографий сотня? И разница уже не больше месяца, не больше дня, не больше часа, минуты? Отличить становиться бесконечно трудно и невозможно. Тем более для любящего мужа, жене которого в его глазах всегда восемнадцать лет.
   
   А мне нужна именно моя Велимира, моя, которая со мной здесь и сейчас, без всяких временных петель. И ошибиться нельзя было ни на секунду.
   
   Я побежал навстречу, надеясь в самом конце потока встретить её, ту самую. Но поток не заканчивался. Ноги мои давно превратились то ли в ватные, то ли в каменные столбы, лёгкие уже совсем отказались поддерживать дыхание и просто принимали в себя встречный ветер, но я бежал, бежал...
   
   С каждой секундой я приближался к цели, но с каждой секундой моя цель от меня отдалялась, ведь невозможно догнать и перегнать время в своей же системе отсчёта. 
   
   Но придётся сделать невозможное, иначе я получу совсем не свою жизнь. И, может быть, она будет и лучше моей, но не моя. И если мне когда-то довелось сделать тот выбор, именно мой – значит, он был истинным, и я всегда смогу подтвердить его, пусть даже и придётся обогнать время. А всё, что даётся изначально – так и останется, изначальное – незыблемо и вечно, и никуда не исчезнет.
   
   Изначальное – часть меня. И часть каждого. Оно есть у всех и везде, оно начало и конец.
   
   Но жизнь моя, Велимира моя, выбор мой – это ли не часть меня? 
   
   И если моя жизнь с моим каждосекундным выбором не только любимой жены, но и любимой и не очень работы, рождением детей, поездке в метро или в троллейбусе, наконец, даже с выбором сделать или нет ту злополучную дыру в стене – если всё это части меня, выходит, что всё оно изначальное? Моё личное изначальное. С начала и до конца времени.
   
   Изначальное – не часть меня, а части меня. А это – я.
   
   А можно ли догнать самого себя? Нет, даже если ты – время. И моё время: и ушедшее, и будущее– часть меня. Время – это я.
   
   Нельзя себя обогнать, но можно остановиться. 
   
   Я закрыл глаза и встал посреди тротуара, раскинув руки в стороны, поймал в объятия сначала одну мою избранницу, потом другую, и всех, кто шли следом – они все мои, настоящие, и все часть меня…
   
  ***
   
   – Отпусти уже, мне приятно, конечно, но ведь задушишь!
   
   Я правой рукой обнимал Велимиру, а левой – Леди. За окнами вагона проплывал городской пейзаж.
   
   Леди выскользнула и погрозила пальцем:
   
   – Ты смотри-ка! При жене. А? Обжимается с другой женщиной. Ай-ай-ай.
   
   Жена моя только улыбнулась и прижалась ко мне покрепче.
   
   – Ничего. Как говорится, издержки производства, – продолжила Леди. – Заказ закрыт. Все довольны. Все довольны? Ну, вот и хорошо.
   
   Она провела пальцем по планшету, стирая изображение до серого экрана, прицепила к нему чёрное стило, и протянула нам:
   
   – Берите. Пригодится.
   
   – Зачем?
   
   – Берите, берите. Это ваше.
   
   Поезд остановился.
   
   – Прощайте, – торжественно произнесла Леди, – Не думаю, что мы ещё увидимся. Хотя…как знать.
   
   Велимира молча приобняла её и чмокнула в щёку.
   
   – Прощай, Леди! – ответил я, – Благодарю за всё.
   
   Двери вагона распахнулись, значит, всё заканчивалось. Или начиналось.
   
   Я обернулся и задал последний вопрос, который, наверное, надо было задать сразу:
   
   – А кто всё-таки прислал заказ? Это ведь точно был не я.
   
   – Не знаю, – ответила Леди, – Я всего лишь исполнитель. Кстати, другу своему привет передайте!
   
   – Обязательно.
   
   Я подхватил жену, как когда-то, приводя её в наш дом к началу новой жизни, и, держа её на руках, вышел из вагона…
   
  ***
   
    …открыл ногой входную дверь, усадил жену на диван и привалился рядом.
   
   – Вот мы и дома!
   
   Межкомнатная дверь внезапно распахнулась и оттуда пулей вылетел наш сын:
   
   – Папа! Мама! Вернулись! – и кинулся нам на шею.
   
   – Напугал, блин! Нельзя же так, – ответил я, кружа его по залу.
   
   – Смотрите, послушайте, что домовой нашёл!
   
   – И он здесь? Ну как же без него…
   
   – Здесь, здесь, – продолжал тараторить сын, – Сейчас покажу, что нашёл.
   
   Он кинулся обратно в свою комнату, вернулся, притащив старый музыкальный центр, понажимал кнопки, динамики как будто прокашлялись, и сквозь гитарные риффы вокалист начал взывать к слушателям:
   
 
  …Перепиши заново жизнь
    Чёрным пером в сером альбоме.
    В новые дни ты поспеши – 
    В старых тебя вряд ли кто помнит…*
   
 
– Хорошие слова. Главное – вовремя! – заметил я, уселся между женой и сыном, потрепал их по плечам. – Что приуныли? Это только начало. Всё хорошо будет. Гарантирую! Мы же вместе.
   
   – Да, мы вместе, – согласились они. 
   
   – А когда мы вместе…
   
   – Мы – банда! Нам нипочём ни время, ни пространство!
   
   – Правильно! Кстати, от Леди надо бы привет передать…
   
   Я взял телефон и накрутил на диске первые попавшиеся цифры.
   
   – Здорово, Котяра! Разговор к тебе есть.
   
   – Подожди! – услышал я. 
   
   Качество связи опять было никакое, как будто на Луну звонишь.
   
   – Тебе тут…
   
   – Да потом поговорим, – закричал в трубке Котяра, – Сначала вытащи меня из сна…
   
   
 
* В рассказе использован фрагмент текста песни "Перепиши заново жизнь" группы "Легенда".