Стол в моем рабочем кабинете размером похож на взлетную полосу аэродрома. Его не оскверняет ни один предмет, а в темной палисандровой поверхности отражается позолота люстры с подвесками из натурального хрусталя и светлых аметистов. Мое кресло, размерами и вычурностью напоминающее престол, стоит в изголовье этого мебельного монстра. Кресло, надо сказать, неудобное: оно целиком вырезано из лабрадора. Внушительно, но не практично. Над креслом висит портрет Коляна (пардон, Николая Александровича) Шибряева, выполненный в полный рост. С полотна Колян благосклонно и по-отечески взирает на благодарное человечество. Он облачен во фрак, на манишке висит здоровенная нобелевская медаль, а ниже, на муаровой ленте – еще какие-то побрякушки. На заднем плане портрета угадываются мелкие фигурки короля Норвегии, Президента и генсека ООН – они смотрят на Коляна снизу вверх и рукоплещут ему.
Я знаю, что в кабинете у Шибряева есть сходный портрет, и на нем изображен я.
По пятницам в конце дня Колян иногда заходит в мои пенаты. Не без злорадства я уступаю Шибряеву свое кресло, а сам усаживаюсь в ампирное убожище на гнутых ножках, обитое бархатом и парчой. Приятель мой по обыкновению одет в растянутые тренировочные брюки, клетчатая рубаха расстегнута на кругленьком пузике, под рубахой видна голубая майка серо-желтого цвета. Колян достает из бесформенного портфеля трехлитровый жбан с пивом и «четверочку», а еще – пожелтевшую воблу с пятнами соли на боках. Гость лупит воблой по драгоценному палисандру, и от этого на поверхности уже есть множество ссадин. Еще год – и я отдам этот стол в администрацию Президента, а себе закажу новый. Мы пьем пиво и болтаем о пустяках, но неизменно разговор возвращается к тем дням, когда мы перевернули мир.
Впрочем, мы ли его перевернули, или он сам совершил очередной кульбит, воспользовавшись нами как подпоркой – вопрос темный.
Кроме портрета Коляна, в кабинете вдоль стола развешены и другие портреты. Разумеется, они не сразу бросаются в глаза и размерами никак не соперничают с изображением Коляна. Иногда я заглядываю в глаза какого-нибудь Ньютона или Попова и спрашиваю: «Парень, а ты в самом деле сделал открытие, или же это открытие сделало тебя?»
Молчат, собаки. Значит, есть что скрывать.
***
Если верить семейному преданию, то мой пра-прадед Меркул был разбойником. Из села в Балашовском уезде он ушел то ли на Дон, то ли к Азову, бросив мою пра-прабабку со множеством детей, и отсутствовал несколько лет. Что побудило его к этому: авантюрный ли нрав, ссора ли с барином, недоимки или какая-то иная причина – неизвестно. Но однажды ночью он заявился к жене, рассчитывая заработать прощение посредством узелка с золотыми вещицами, от которых за версту несло пожизненной каторгой. Вместе с узелком он был выставлен суровой моей прародительницей за порог. Больше о нем не слыхали никогда.
Наверное, гены законопослушания, доставшиеся мне от пра-прабабки, оказались доминантными. А может, время и кровь других предков разбавили в моих жилах криминальную наследственность Меркула до состояния теплой водицы. Иначе почему в 2014 году я не сделал кистень и не порешил начальников своих и Диму? Иногда, ложась спать, я до утра строил планы мести, и самыми свирепыми казнями, какие только мог измыслить, изводил своих обидчиков – но только в воображении. Вряд ли это одобрил бы старичок Меркул: он, наверное, взял бы электрошокер, утыканный гвоздями, засунул его Диме вы и не догадаетесь куда – и давил бы, и давил… Впрочем, какие, нафиг, электрошокеры в конце царствования Николая Павловича? Меркул взял бы дубину – и вся недолга… А я изводил сам себя, Дима и в ус не дул, начальники наезжали и всё было плохо до невозможности.
Ладно. Хватит стенаний. Расскажу, как было дело, заодно поясню, за что Дима заслужил все казни Египетские и кто такой Колян. Хотя, если бы ни Дима – хрен бы сиживал я сейчас за палисандровым столом, а внуки не играли бы моей нобелевской медалью.
Понятное дело, я рассказываю об этом с ведома Коляна, и даже по его просьбе. В прошлом году он уехал вместе с Машей на какой-то тропический остров, и чутье говорит мне, что мы их больше не увидим. Мне же хочется на закате дней посмотреть, как вытянутся рожи у тех, кто подобострастно величал нас гениями и благодетелями – тем паче, что мы действительно гении и благодетели, но обстоятельства наших открытий говорят и о чудовищной ироничности того, кто присматривает за нами из-за завесы Вечности.
В далеком уже 2014 году работал я завотделом в одном НИИ, ныне расформированном за ненадобностью. Тематика была коммерческая и казалась очень перспективной. Гранты шли и от военных, и от гражданских, и от коммерсантов, и от государства. Всего под моим началом было полторы сотни человек в составе двух лабораторий, мастерских и опытного производства.
Дима был начальником лаборатории. Звезд с неба он не хватал, более того, и в инженеры не годился из-за дрянной подготовки, дурного характера и полного отсутствия фантазии. Да что там, я бы его и лаборантом не взял, косорукого. Но на меня даванули сверху, поскольку в родственниках у него числились люди ну очень значительные, от которых зависело финансирование не только моего отдела, а чуть ли ни всей отрасли.
Надо сказать, что сей фрукт нисколько не скрывал своей научной немощи и сам предложил, чтобы ему отдали хлопотную и нудную работу: контакты с потребителями, взаимодействие с военными заказчиками, поиск новых рынков. Всех такой расклад устроил, а руководство Диминой лабораторией я взял на себя.
Дима в работе кипел, бумажки были подшиты и заархивированы, ГОСТы и ТУ соблюдались – чем ни жизнь? Правда, in corpere Димулик на рабочем месте появлялся крайне редко, но при его хлопотах это казалось естественным. А через год вдруг выяснилось, что новых контрактов нет, военные предпочли нашу продукцию изделиям неизвестной коммерческой фирмочки, и даже гранты наши перехвачены этим неведомо откуда выплывшим конкурентом. Я возжелал затребовать объяснений от Димы – но оказалось, что он уже уволился, подписав заявление у генерального. А еще через пару дней в Интернете я раскопал, что Дима как раз и есть генеральный директор той самой фирмочки. По всему выходило, что у нас он занимался обыкновенным промышленным шпионажем и ловко способствовал нашему разорению.
Начальство немедля стало убеждать меня, что шум поднимать не следует, потому что «лапа» у мерзавца никуда не делась, и более того: именно эта «лапа» в Диминой фирме держит контрольный пакет акций. Попытки же выспросить у начальства, каким образом сволочь из конкурирующей компании сумела проскочить через отдел кадров и службу безопасности, привели к тому, что виноватым почему-то стал я сам.
Дальнейшее существование отдела могло продолжаться только при полной смене тематики, но как, скажите на милость, перестроиться за каких-то пару месяцев? Как переобучить людей, приобрести оборудование и, самое главное, найти деньги? Даже не деньги, а МНОГО ДЕНЕГ? Не увольнять же полторы сотни человек, у большинства из которых были семьи и долги?
То время до сих пор кажется мне похожим на растянувшееся на недели выдирание зуба без наркоза. Я искал и искал темы, хоть чем-то пригодные для моей группы, я перерывал документы с адресами возможных заказчиков, обзванивал знакомых, полузнакомых и совсем незнакомых людей – и всё понапрасну. Кое-что, конечно обнадеживало, но поверхностно, не оставляя надежды на настоящую работу, ту, от которой все ходят будто слегка под градусом или влюбленные, а охрана жалуется, что ключей от лаборатории опять не сдавали, занимаясь черт те чем всю ночь.
Я сделал несколько заявок на конкурсы, в том числе в «Сколково», набросал программы работ и бизнес-планы, гладкие на бумаге, но от которых веяло тоской и жульничеством.
Дней за десять до памятного заседания экспертного совета в «Сколково» случилась суббота. Я чувствовал себя неважно и без особых угрызений совести воспользовался выходным – тем паче, что с утра обещался быть Колян с женой Машей.
С Коляном и Машей мы дружим семьями. Обстоятельства нашего знакомства примечательны сами по себе, но об этом расскажу как-нибудь потом. Шибряев по образованию биолог, но круг его интересов настолько обширен, что, думаю, нет области знания, в которую он бы не втискивался своим узкоплечим тощим корпусом и дрябловатым брюшком. Три качества: чудовищная эрудиция, нюх и наглость - позволяли ему добиваться успеха в делах совершенно безнадежных. Всех его дел и обязательств не знал никто, как, впрочем, и источников финансирования работ. Вот ему-то я и решил поплакаться в жилетку – и чтобы исповедоваться, и смутно надеясь на поддержку.
В общем, в то утро, когда я кое-как продрал глаза, Колян и Маша уже сидели на кухне. Пахло мясным пирогом и яичницей. Моя Валентина разливала чай.
Я произнес какой-то совершенно банальный комплимент Маше, плюхнулся на табурет и начал вяло ковырять яичницу вилкой. Дальнейшее можно не расписывать: вскорости разговор пошел о моих грустных делах и неизбежном крахе отдела. Наверное, я как истеричная старшеклассница заламывал руки, метался по кухне и произносил трагические монологи. Со стороны это выглядело, вероятно, омерзительно: зрелый мужик с утра пораньше вываливает на друзей, рассчитывавших мирно попить чаю в хорошей компании, помои своих проблем.
- Ну-ка, показывай твои тематики – Колян остановил поток моих излияний и взял быка за рога.
Я принес папку с листочками и отдал другу. Тот нацепил на нос очки и начал читать вслух:
- Так: «Изучение биохимических особенностей фурилпентадиенальтиосемикарбазона и его производных». «Термодинамические аспекты самоорганизации структуры суперкристаллов на основе псевдосплавов»…
Колян швырнул листочки на стол и заорал:
- Ты что, совсем охренел, что ли? Кто нынче под такие темы деньги отвалит? Тема должна звучать мощно, нелепо и поэтично – скажем, «Истребитель пятого поколения с машущим крылом и приводом от мускульной силы пилота»! Или «Достижение стратегического превосходства в мире в сфере производства всяческих благ и повышения рождаемости»! Или «Производство дешевого топлива и спиртосодержащего сырья путем переработки фекальных стоков с помощью нанотехнологий»! А ты что пишешь?
- Это не я пишу. Это мои подчиненные пишут, а они – спецы. А я – только толкач. Не найду денег – что они жрать будут? У Шаниной от неоргаников сын на третьем курсе на коммерческом. У Гаврикова четверо, и теща болеет…
- Когда комиссия заседает?
- На следующей неделе.
- Демонстрационные образцы показывать можно?
- Можно, даже нужно.
- А кран с горячей водой найдем?
- Да вроде есть там раковина. Точно, есть, там же лекционный зал, значит, и вода подведена.
- А если деньги дадут, ты их можешь как-то перераспределять среди своих?
- Конечно. Даже если тема не идет, то отчитаться потом всегда можно, а деньги перераспределить – это просто. Скажем, покупаешь приборы для одних проектов, а пользуются ими другие.
- Хорошо, во вторник примешь меня на работу старшим научным, в четверг заезжай за мной и демонстрационным образцом. Выручу.
***
В четверг в конференц-зале в Сколково за длинным столом сидела комиссия. Председателем был академик Веников, маленький и толстомордый, известный скандальностью и хитростью. Сопредседательствовал Ванькис, тот самый, что работал с Киндерсюрпризом – толстый, рыхлый, с лицом, похожим на саратовский калач. Веников лез в детали проектов, ругался, ехидничал, а Ванькиса интересовали сроки окупаемости и в норме ли патентная чистота.
Наконец, после перерыва, очередь дошла и до Коляна. Два лаборанта выволокли и поставили перед столом Комиссии оцинкованную прямоугольную ванну вроде тех, в каких моют посуду в армейских столовых, и налили в нее воды. Наверху ванны закрепили струбцинами деревянный ящик, из дна которого торчало колесо, в ванну бросили два резиновых шланга, один из которых присоединили к крану раковины. В ванне закрепили здоровенный банный термометр.
Я встал и откашлялся: «Уважаемая Комиссия, уважаемые эксперты! Новый сотрудник нашего института – Николай Алексеевич Шибряев, сам расскажет о своем очень перспективном проекте. Он – специалист с парадоксальным мышлением, идеи которого новы для меня, потому прошу любить и жаловать».
Откуда-то из боковой комнатки выскочил Колян. Он был одет в потрепанный, студенческий еще пиджачишко поверх майки и в джинсы ржавого цвета. Шнурки драных ботинок волочились по паркету. Рожа Коляна была небритой, редкие слипшиеся перышки волос топорщились. Колян подошел к ванне, нелепо дернулся – это означало приветствие – и начал: «Ни один химик не доказал, что такое есть вода! А вот можете вы, ученые и профессора, сказать, почему атомы не взрываются, раз в них столько энергии? Или, скажем, про электроны все знают – а кто видел, какого они цвета? А все потому, что наука идет по тупиковому пути! Вон, придумали: волна – частица, теории там всякие, а сами задачу трех тел точно решить не могут! Пора дать дорогу настоящим ученым, не затирать, не оттеснять на обочину, а поделиться от пирога, что государство дает! Щас, дорогие академики, я вам покажу машину, от которой все станут счастливыми, потому что это исторический день, важнее того дня, когда Ньютона стукнуло по макитре первым яблоком, а Левенгук поймал у себя вошь и сунул ее под микроскоп».
Я слушал эту ахинею и тихо тосковал. Лицо академика Веникова покрылось бурыми пятнами, глаза утонули за зло сощуренными веками. Ванькис пробуждался от дремы, брови его полезли вверх, одолели узкий лоб и застряли где-то на темени. Колян же невозмутимо продолжал: «Вот эта машина сама крутится и дает энергию задарма. А все почему? А потому, что в ней эфирные вихри по правилу буравчика цепляются за червячную передачу. А потом крутится генератор и дает ток. Ток греет реостатом воду в ванне, а чтобы вода не закипела, она все время выливается в раковину, а взамен течет холодная. А что нам скажет, что подставы нет? А вот этот научный прибор – градусник называется».
Веников бухнул кулаком по столу и заорал: «Это что, вы нам тут вечный двигатель впариваете? Гнать жулика к чертовой матери!». Ванькис положил пухлую ручку на плечо академика и осадил его.
Колян обиженно шмыгнул носом: «А вы не кричите, здесь вам не баня, думаете, раз академик, так все можно? Мы про вечный двигатель, то бишь перпетуй мобиль, сами знаем. Только здесь энергия не из ничего берется, а из эфирных вихрей, то бишь торсионных полей, а червячную передачу я вам не покажу, потому что еще не запатентована – сопрете еще…. Давайте лучше демонстрировать!»
Колян открыл кран, нажал на кнопку – колесо над ящиком медленно закрутилось, а столбик термометра пополз вверх. Скоро над ванной появился пар. Колян же продолжил выступление:
«Вот мы с вами попусту воду греем, а можно трактор двигать. Или там самолет. И ни вони, ни гари, все чисто. Электростанции все закроем, в каждой избе такая хреновина будет и греть, и электричество давать. Проводов можно будет сдать в лом – жуткое дело сколько, нефть жечь перестанем, только на спирт и галоши пойдет».
Ванькис поднялся: «Господин Шибряев, как долго будет работать машина?»
«А пока оси не сотрутся или там проводка не отсыреет!»
Свекольно - красный Веников обернулся к Ванькису:
«Продолжайте без меня. Я в этом больше не участвую» - и, бухнув дверью, ушел из зала.
- А там у него не аккумулятор в ящике? – спросил кто-то из Комиссии.
- Нет, при таких габаритах ни один аккумулятор столько энергии не даст – отозвался представитель института электрохимии.
В общем, заседание тянулось еще часа два. За это время ванну подняли, чтобы проверить, не подведен ли ток через пропущенные из-под пола провода, искали припрятанный волновод и СВЧ- генератор, кто-то даже ошпарился горячей водой – подвоха найти не сумели. Итоговое решение было таковым: комнату опечатать, выставить у входа охрану и камеры видеонаблюдения. Если к завтрашнему дню машина будет работать, то, учитывая огромный потенциал ее для экономики, обороны, экологии, выделить любое финансирование, которое может выдержать бюджет Академии, на доработку и промышленное освоение. Не хватит денег – выбить из государства столько, сколько надо, и еще втрое.
Я дожидался Коляна в вестибюле, но тот как-то умудрился слинять: чувствовал, паразит, что разговор будет не из приятных.
На следующий день помещение вскрыли. Над ванной все так же курился пар, вода текла, колесо вращалось. Колян нажал на кнопку и перекрыл кран – «Чтобы червяк зря не перетирался».
Финансирование, которое отвалили моему отделу, было огромным, больше, чем за предшествующие пятнадцать лет, и это было хорошо. А плохо было то, что вся работа засекречивалась, каждую копейку пообещали считать.
По дороге домой я крутил баранку и расспрашивал Коляна о том, как работает его машина, Колян охотно отвечал. Все было просто: легкое колесо крутила вода, текшая из крана. А главная изюминка была в том, что вода вовсе даже и не нагревалась в ванне, а текла туда уже горячая – все из того же крана.
Еще по словам Коляна выходило, что в ящике собраны и соединены друг с другом всяческие детали – и механические, и электронные, лишь бы выглядело помудренее, и собрано это на случай, если кто-то все же полезет разбираться с устройством машины.
Я слушал его вполуха, думая о том, что позора теперь уж точно не избежать, и в то же время отмечая какую-то несуразность в рассказе Коляна.
- Так говоришь, горячая вода из крана?
- Ну да…
- А ты знаешь что горячую воду еще во вторник по всему району отключили и из крана только холодная вода течет?
Помню, как у Коляна полезли глаза на лоб – точно так же, как у Веникова. Мы вернулись в Сколково и с трудом добыли ключи от комнаты с Коляновой машиной. Сопровождавший нас охранник тосковал, подпирая круглым плечом косяк двери, а мы то включали машину, то открывали кран, и всякий раз выходило одно и то же: вода из крана лилась холодная. Вода в ванне нагревалась.
Всё прочее вам известно: и то, когда была разобрана последняя плотина ГЭС, и про запрет на использование нефтепродуков на транспорте, и о том, что в мире есть только двое, получивших звание «Благодетель человечества» - и это Колян и я.
А теперь вы знаете и то, как всё произошло.