Весь день прошёл в хозяйственных хлопотах. Мы делали капитальную лестницу, плели щиты из прутьев, чтобы в нашем доме были настоящие стены.
Девочка, я так и не смог назвать её … Антуа… и стал называть зайчонком, старалась во всём помогать. Она пела песенки и казалась самым обычным ребёнком.
После работы мы купались. Она зашла в речушку по колени и повернулась ко мне. Беленькие трусики заманчиво выделялись на фоне мягкого загара.
Чтобы не соблазняться, я наклонился, почерпнул пригоршню воды и послал веер брызг на её разгорячённое тело. Она визжала и окатывала меня фонтанами воды.
После купания она вдруг подошла и тоном, словно для неё это обычная каждодневная фраза:
— Поцелуй меня…
Я сжал её ручки и целовал лоб, глаза, носик. Испытывая немыслимое наслаждение, я держал себя в руках и целовал так, как целовал бы маленького ребёнка.
—Нет! Не так! — девочка кричала. — Мне не надо одолжений!
Видя страдание, томление, я сковал её в объятия и целовал по-настоящему, всё ещё веря, что наши отношения будут исключительно чистыми.
Я целовал девочку, а сам думал, как бы деликатней прекратить. Милая девочка! Как она настрадалась. Как красива! Невинные голубые глаза, прекрасные с ямочками щёчки, милый носик. Я осязал нежное сокровище губами и боялся. Боялся не совладать с собой.
Из-за громкого крика неведомой птицы мы вздрогнули и поневоле прекратили объятия. Глаза у девочки светились счастьем. А я… был счастлив непомерно, но…
Принятого решения менять не хотел. Долго ли выдержу?
Вечером, после ужина, мы забрались в обновлённое жилище и легли на мягкую кровать.
— Ты, поди, хочешь меня? Милый… — кокетливо спросила Антуанет.
Я молчал. В душе происходила буря. Я едва подавил возмущение плоти.
— А вот и не дам! — её голос стал вдруг надменным. — Этот боров имел меня, но я получала за это столько, сколько ты даже в глаза не видел. А ты?! — кто ты такой?! Нищий робинзон без гроша в кармане!
— Мне от тебя ничего не надо, — я оттолкнул девчонку, выпрыгнул из хижины и пошёл вдоль берега к моему запасному шалашу. Втихушку прихватив несколько банок консервов и нож.
Спал я беспокойно, порывался в полной темноте вернуться к девочке, но заставлял себя выдержать паузу.
Утром девочка стояла возле шалаша. Вся в слезах, она покорно склонила голову.
— Простите меня! Я никогда больше так не скажу!
Было противно. Но в душе зарождалось ликование.
— Что, проголодалась!? Иди, иди отсюда, — гнал я девочку от моего шалаша.
Когда слова перестали помогать, я сорвал прутик и хлёстко прошёлся по спине. Курточка на ней была достаточно плотной, ран нанести я не мог. Важно было показать, как я сердит, что неправа только она. — Представляешь, как ты меня обидела? Оскорбила!
Она убежала в слезах. Было жаль девочку, я чуть не побежал вдогонку. Сам чуть не ревел от сострадания. Но хотелось, чтобы она сполна прочувствовала вину. Чтобы никогда больше не повторялось это мучение.
Целый день я бесцельно бродил по берегу. Валялся на траве. Вспоминал остров Чунга-чанга и гимн величайшей любви, жаль, что не сохранились тетрадки. Купался. Ел бананы. Опять лежал, уставившись в одну точку. Заставлял себя не страдать. Но страдал.
Она добивалась меня ещё два дня. Ради педагогических целей я был готов терпеть много дней. Чтобы мучения больше не повторялись.
На третий день я сказал себе, что девочка наказана достаточно, и можно её простить. Но она не пришла.