Познакомились в интернете.
Тьфу, пошлость какая! Даже рука не поднимается писать.
У него — сыновья взрослые, у меня — дочери. Говорит: - Поженим? - ржём. Про жену говорит, что забыл давно, как это. У меня — то же. Ну надо же.
Зима. За окном льёт. У него — снег. Говорим. Голос тёплый, с хрипотцой. Правильный голос. Сейчас неделями говорить можно. Сладкоголосый. Неделями и говорим.
Только расписание его понять никак не удаётся: это у меня в пять тридцать подъём и понеслась. А он в это время иногда ложится, а иногда и в восемь вечера уже в койке.
Врач, что ли?
Говорит – главный инженер по обслуживанию в коттеджном посёлке, на окраине. И чью-то квартиру в центре сторожит, поэтому ещё до рассвета любит по набережной пробежаться, поглазеть.
Я бы тоже пробежалась по снегу. Но я по песку бегаю: курить бросила — выкашливаю прошлую жизнь.
А в этой новой — пока все пОшло. Есть немножко лишних денег для себя, немного свободного времени. И дело к весне. Эту весну всем телом ощущаю: и что “детка-конфетка”, и что тянет танцевать.
Ладно, думаю, один безрассудный шаг я могу совершить?
И совершаю — покупаю бюджетный билет на вечерний рейс. С тем расчётом, чтоб успеть до рассвета на набережную, где он по снегу пробегать будет. Где еще мне его искать: ни адреса, ни городского телефона.
И вот я уже на набережной. Еле успела. Огни на реке, какой-то неясный запах, то ли зимы, то ли детства. И меня потряхивает от частого в полётах обезвоживания, бессонной ночи и безумного количества кофе, что я проглотила.
Говоря простым языком, просто трушу.
И ощущаю снег через подошвы летних, видимо, сапожек, что совсем неромантично: он – мокрый.
И, в думах о сапожках, вдруг замечаю Его. Неожиданно и совсем рядом. Дергаюсь, поскальзываюсь и ну, здравствуйте — оказываюсь в его объятьях самым пошлым образом.
Весьма ощутимое присутствие мужской небритой щеки. Сдаю назад. Сбоку тихо подползает чёрная «бэха». Он останавливает её жестом – «сам разберусь».
И сверлит меня неверящим взглядом.
Он очень похож на свои фото, но ещё более жилистый, весь напружиненный, словно в ожидании прыжка.
— Ба! — говорит он, — это что, шутка?!
Я зачем-то выхватываю свой синий загранпаспорт, напечатанный наоборот, и чудом уцелевший посадочный талон.
Сказать мне сразу нечего.
Через секунду губы его расплываются:
— Нихренасе! — и он, упираясь руками то в бока, то в колени, начинает смеяться, как счастливый лыжник на финише.
Теперь моя очередь: я оглядываюсь и вижу вторую черную «бэху» с обратной, встречной полосы, там, где её по логике движения и быть не должно.
Просмеявшийся Сладкоголосый разводит руками:
— Ну, хоть намекнула бы — встретил. Детка. Конфетка.
М-да.
В «бэхе» тепло, он садится в другую. Меня отвозят в гостиницу, где я безуспешно пытаюсь поспать, потом иду в «летних» сапожках прогуляться по снегу и окончательно успокаиваюсь только после миски наваристой ухи с укропом, картофельным пирожком и рюмкой водки.
Вернувшись, обнаруживаю на кровати алое платье в коробке и записку. От главного инженера по обслуживанию коттеджного посёлка на окраине. Где велено быть готовой и в прилагающемся наряде «к девятнадцати ноль-ноль».
Ну, уж нет, пошляк! Насмотрелся киношек. А там ещё лифчик двумя половинками кокоса и трусики телесного цвета. Оставляю всё как есть, подкрашиваю глаза и спускаюсь вниз в своём синем свитере «гольф».
Он стоит у лестницы. Очень коротко подстрижен. Чёрные с проседью волосы, красивая круглая голова. Тонкий джемпер, спортивный пиджак. Слава богу, не пошлые начёсы, залысины или рубашки с галстуками.
Замечает меня. Разочарован?
Нет, не заметно — усмехается.
— Ладно, — говорит, — грудь и так хорошо вижу.
Смотрю выжидающе. Или вызывающе.
— Как я понял, есть будем в другом месте. Ну, как скажешь.
Что-то говорит метрдотелю, потом звонит его телефон:
— Извини, я ждал звонка.
Отходит в сторону. Рассматриваем отражения друг друга. Его — то ли сияет ярче, то ли отсвечивает. Или позиция у меня не та?
Загружаемся во что-то звериное, руль — справа.
Это знак, — думаю, — все не как у людей.
Поехали. Радио: «...в центре движение затруднено...». И без вас понятно.
Приехали. Темень. Вроде, деревушка. Полторы улицы — не больше. Проезжаем.
Дальше, на отшибе, фонарь выхватывает длинный забор, вокруг — холмы, поля и темень. Мой спутник нажимает что-то в телефоне: ворота открываются, едем дальше.
А где статуи, колонны, бассейны с понтами?
Ничего этого не вижу, дрожу.
Приехали. Сладкоголосый телефоном открывает дверь, гасит фонарь за забором.
Может и зарезать. Помучает, конечно. А что, мало дур?
— Мне в туалет.
— Да, холодно. Туда. Разберёшься?
Ванная комната большая, неброская, свет по стенам, тусклый, как в замке. Зеркало.
Заходит бесцеремонно. С двумя стаканами и бутылкой виски. Хорошо, что я уже руки мою, терпения у него — ноль.
Выпиваем.
— Я думал, шампанское, — говорит, — да больно пошло... Ты ж не из Моссада, не? — усмехается.
Тут я начинаю ржать, сгибаясь пополам, он обескуражен, отбирает из рук стакан, берёт за руки, пошло сдирает мой синий свитер «гольф».
— Хватит, — говорит, — хватит, замолчи! Ну, никакого уважения к моменту.
Глажу: морщинки у глаз. Пока ещё смеюсь.
Потом, через несколько часов, накрывает тоска. Я смотрю на него спящего, на его ещё красивое тело под простыней. Такой ли, каким представляла? Нет, совершенно другой, только голос – тот. Сладкоголосый. Всю ночь спрашивал:
— Ну, что, совмещаешь картинку с реальностью? А сейчас? Вспоминаешь? Надо закрепить…
И что теперь? Утро, завтрак?
Не завтракаю я. Слава богу, дверь изнутри открыла, а вот забор пришлось перелезать.
Выше по дороге уже стоит чёрная «бэха».
— Подбросьте до метро, пожалуйста.
Подбросили до гостиницы, до аэропорта добираюсь сама. Идёт мокрый пошлый снег.
Дома. Монотонный морской пейзаж успокаивает своей привычностью — тебе ещё надо скакать?
Возвращаюсь с работы. Опять собирается дождь, и на душе неспокойно: ощущение предстоящего неизбежного полёта глубоко в никуда: он так и не появился онлайн, а прошло тридцать семь часов.
Бреду, изучаю мокрый асфальт, небо мне, что ли, рассматривать? Звезды?
Краем взгляда улавливаю мужика в ужасных вытянутых трениках, сидящего, как подвыпивший подросток, на спинке скамьи в парке.
То ли наш, из двоюродных, садовник, то ли румын сезонный…
Но разве эту, стриженную почти под ноль, седеющую голову спутаешь с чьей-то ещё?
— Чего не вовремя, — спрашивает, — где шлялась?
— Не твоё дело, — отвечаю. И чешу дальше. И, то ли аллергия у меня начинается, то ли приступ несуществующей астмы — пошлые одышка и слезотечение.
— Э! Обожди, — кричит вдогонку, — ... в ресторане я, звукооператором, да фано там, подпеть. Да друзья подсобили...
Уже дышит прямо в ухо:
— … пацаны - в гараже.
— Нескладно врёшь, сценарист хренов.
— Да ладно!
— «Да ладно!» И на «бэхе» взаймы из гаража в пять утра тебя сопровождают. На пробежке. Такие заботливые, перед сменой. В костюмах… А где «бэхи» твои?
— Не пустили, бл_ть...
Ударяет дождь. Да вовсю, густо, тяжелыми каплями. Как и положено зимой в субтропическом. Он хватает меня за руку и вдёргивает под яркий свет парадного.
— На какой киностудии реквизит одалживал, — спрашиваю, хлюпая носом, — что за прикид домушника?
— Хватит уже, — говорит, — в образ входил… Так что, Детка-Конфетка, совместила картинку? — спрашивает. — А сейчас?
Соседи мнутся — пройти надо. Почтальон уставился, а этому сладкоголосому всё по барабану.
— Господи, какая пошлая история...
— Точно, пошлая, — усмехается, — но я хочу такую.