СУМАСШЕДШИЙ
Отряд геологов из пяти человек с пятёркой лошадей брёл по осенне-опустевшей тундре под моросящим холодным дождём, переходящим в снег. Люди и лошади измотались вконец. Завьюченных лошадей вели в поводу, обходя предательские «окна» болот, огибая бесконечное множество озёр. Измученные лошади всё время заваливались. Люди с тупым равнодушием развьючивали, поднимали лошадей и снова завьючивали. Всё делали молча. Даже ругаться на лошадей и друг на друга сил не было. Привалов не делали. Торопились к ночи попасть на факторию, до которой оставалось около пяти километров. Там их должен ждать катер с баржой.
Отдыхали поочерёдно на свободном от тюков старом одноглазом жеребце. Жеребец обладал удивительным чутьём при выборе дороги. Обнюхав очередное «окно» и обозрев простёршую перед ним безрадостную панораму, он обходил, показавшееся ему подозрительным место, иногда даже возвращался обратно, и шёл дальше. Держался он всегда позади всех лошадей.
На жеребце сидел начальник отряда Алёшин, использовав своё право на отдых. Впереди него, растянувшись метров на сто, с трудом выдерая ноги в болотных сапогах из чавкающего мессива болот, ползли четыре человека и четыре лошади.
«Неужели придёться ночевать? - думал Алёшин. - Каких-то пяток километров... А там баня, тёплый дом, магазин... Конец полевого сезона... Да и варить уж нечего... Вон и снежок пошёл... не замело бы...».
Мысли возникали сбивчивые, отрывистые, невесёлые.
«Солнце уж низко. Часа через три стемнеет. Поговорить, пожалуй, надо с ребятами. А то сил не останеться и палатку поставить... Ещё с десяток минут отдохну...».
Неожиданно, бредущий впереди метрах в семидесяти, рабочий Сенчура вскрикнул и... исчез.
«Не может этого быть, - подумал Алёшин, оглядывая ровную, как стол тундру. - Некуда ему деваться. Упал. Сейчас появится...».
Однако Сенчура не появлялся.
- Что за чертовщина?! - уже с тревогой прошептал Алёшин, спрыгнул с жеребца и заторопился к понуро стоящей лошади, которую вёл Сенчура.
- Нету... Нет... Да где же он... Вот и лошадь его... Ого-го-ооо! - закричал Алёшин.
Меринок Сенчуры тревожно храпел, прял ушами, пугливо косился в сторону. Повисла звенящая тишина. Все замерли.
Алёшин перепрыгнул ещё пару кочек и чуть не наступил на... голову Сенчуры.
Голова, облепленная болотной тиной, торчала прямо из мха, среди кочек, густо усыпанных крупной тёмно-вишнёвой клюквой. Сенчура не делал ни малейшей попытки освободиться из неожиданного плена. И, как показалось Алёшину, смотрел на него ну совершенно безумными глазами.
Голова Сенчуры медленно поварачивалась, губы тянулись к ягодам, обрывали их, жевали, протягивались к следующей грозди... Сенчура молча поедал ягоды, сплёвывая листья и изредка бросая из-под лобья безразличные взгляды на Алёшина.
«Всё, - подумал Алёшин, - готов! Сошёл с ума. Не выдержал... Как же теперь?».
На его крик сбежались остальные. Остановились полукругом вокруг головы. В их глазах, от необычности обстановки, замерли страх и жалость к Сенчуре. Несколько минут стояла жуткая тишина.
- Дима, ты... это... того..., - прохрипел наконец Алёшин, не представляя, что надо говорить в таких ситуациях. - Ты успокойся. Сейчас мы тебе... жеребца... Палатку поставим... Чаем... Как-нибудь...
- Во ягодка! Что тебе малина! - абсолютно несумасшедшим голосом заговорил вдруг Сенчура. - Хотел одно «окно» перепрыгнуть, да во второе ухнул, а выбираться не хочется. Всё равно промок с ног до головы. А здесь даже уютнее, да и теплее как-то. - Да вы чего уставились-то на меня?! - спросил Сенчура, оглядывая наши заросшие измождённые испуганные лица. - Чего это с вами?
- С нами?!
И тут комизм положения дошёл до всех сразу.
- Ха-ха-ха, - буйствовала четвёрка людей, валясь на кочки, на мох, в воду вокруг Сенчуры.
- Ха-ха-ха! - заливаясь, откликнулась нелепо торчащая из болота голова.
- Ты... ты... голова... клюква... ха-ха-ха, - пытался что-то выговорить Алёшин, размахивая руками.
- Ха-ха-ха, хо-хо-хо, - гулко разносилось по опустевшей, снежно-дождливой, уныло-мрачной тундре.
Смеялись мощно, расслабленно, освобождённо. Смеялись потому, что ситуация действительно получилась не из печальных. Смеялись потому, что день был чёрт-те каким трудным и они здорово выложились. Смеялись потому, что сезон оказался таким изнуряющим, но они выстояли. Смеялись и потому, что работа сделана, и сделана не как-нибудь, а добротно и без халтуры. Смеялись потому, что полевой сезон окончен и что вокруг, в сущности, всё хорошие парни. Смеялись ещё и потому, что уже твёрдо знали, как сегодня вечером будут сидеть в тёплой избе, распаренные после бани и пить неразбавленный спирт из жестяных кружек. Смеялись, предвкушая хороший разговор с начальником, на которого злились за непомерные нагрузки, а потом полюбили за то, что себя он нагружал ещё больше. А главное, что был он человеком... Смеялись, освобождаясь от нервных и физических перегрузок, накопившихся за долгие сто семнадцать полевых дней и ночей...
Через два с половиной часа отряд был в фактории. Лошади больше почти не заваливались. Жеребец пришёл час спустя. Он выбирал дорогу.