РАССТРЕЛ Геннадий Гончаров
Мы с бабушкой сажали картошку. Наш небольшой участок земли около восьми соток располагался вплотную к секретному военному заводу. Производственные цеха тянулись вдоль обрыва правого берега реки Топи, чуть ли не на километр. В одних цехах изготавливался порох, взрывчатка. В других, по соседству, порохом и взрывчаткой начинялись снаряды, мины, патроны. До войны здесь была макаронная фабрика, как-то быстро переоборудованная с началом войны в оборонное предприятие. Об этом заводе знал весь город, а, может быть, весь Кузбасс. Да, кажется, и вся Сибирь. Шёл третий год войны. Народ крепко затянул пояса. Продукты отпускались по карточкам. Поэтому начальство военных заводов вновь разрешило своим работникам небольшие наделы земли рядом с надёжно охраняемыми объектами. Резонно полагая, что если уж их сотрудники работают на закрытых производствах, то им совсем ни к чему проникать на них со стороны своих земельных угодий.
К картофельным полям из противоположных частей города протягивалось две дороги. Они полого поднимались от города к высокой точке берегового склона. Через полтора километра дороги сходились на вершине холма у старой, полуразрушенной церкви. И уже от неё огородники спускались по пологому уклону к своим грядкам. До большевистского переворота к храму тянулось восемь дорог, восемь концов. Как у старообрядческого креста, говорили прихожане. Два пути восходили от сёл, расположенных в устьях небольших рек, впадающих в Топь выше и ниже церкви. Четыре торные тропинки спускались из таёжных заимок, небольших скитов, заложенных верующими в глухой тайге, возле студёных ключей, не замерзающих и в сибирские зимы. А верующими, в этих ещё недавно диких звериных краях, были, преимущественно, староверы. Первые старообрядцы поселились в здешних глухих бездорожных местах в 17-ом веке, спасаясь от преследований патриарха Никона. Преследования инакомыслящих продолжались более двух веков. И они бежали, чаще всего в необжитые районы, в Сибирь, на север Российской империи, за кордон. И там хоронились в скитах, блюли свою веру, быт, возводили храмы, молельные дома, часовни.
На Руси храмы всегда закладывались на местах возвышенных, светлых, весёлых, звонких. В тридцатых годах большевики церкви прикрыли и в Сибири. Кресты с маковок храма сбили. Батюшку, по слухам, сгнобили, его попадью сослали на поселение в Казахстан, а малых детей забрали в дом приюта. С тех пор Господень дом стоял заколоченный, заброшенный и постепенно разрушался. Дороги к Божьему дому зарастали чертополохом. Старухи и старики, проходя мимо церкви на свои разрешённые пашни, торопливо осеняли себя крёстным знаменем, взглянув мельком на обезглавленные купола, и шли дальше. Люди моложе, из набожных семей, поозиравшись вокруг, нагибались и воровато перекрещивали себя прямым перстом на уровне живота. Облегчённо вздыхали, и, не оглядываясь на осиротевшие главы церкви, спешили за стариками.
Миновав ветшающий храм, люди, по дороге к посадкам, принимались обсуждать недавно появившиеся слухи. Поговаривали, будто бы с Колымы вернулся священник, справлявший службу в этой церкви до гонения на верующих. И прибыл он с целью отремонтировать храм, возобновить богослужение. Даже вроде и видели его уже возле Молельного дома, когда он осматривал его. Уверяли даже, что вот-вот прибудет сюда и его попадья. А задержалась она лишь потому, что заехала за своими детьми в приют. Однако ничего определённого никто сказать не мог.
Картофельные пашни и военные цеха разделяли несколько рядов проволочных ощетинивших заграждений и высоченный надёжно сколоченный досчатый забор, окантованный поверху спиральной бахромой колючей проволоки. Забор был окрашен в грязный цвет. Пятнисто-зелёный. За ним были видны крыши военных цехов – порохового и снарядного. Между деревянным заплотом и колючкой пролегала вспаханная, так называемая контрольная полоса. Такие полосы Женька видел в кино. Вдоль этих полос ходили бдительные пограничники со свирепыми собаками, и внимательно всматривались в девственно чистые полосы: нет ли на них следов нарушителей. Точно таких же озабоченных людей с собаками наблюдал Женька и здесь. Они медленно продвигались навстречу друг другу за ёжистой проволокой, держа за плечами винтовки с примкнутыми штыками. Встретившись, они на мгновение останавливались, замирали, вероятно, что-то сообщали один другому, «мол, всё в порядке», и вновь расходились.
Вдоль деревянной ограды, через каждые сто метров, возвышались сторожевые вышки с двумя солдатиками и пулеметом на них. С вышек хорошо просматривалось всё пространство по обе стороны добротного заплота. Охранникам с собаками и солдатам у пулемётов на вышках вменялся строгий приказ стрелять без предупреждения по любому, кто попытается проникнуть на заводскую территорию или покинуть её. Не исполнение приказа каралось по законам военного времени – расстрелом. Об этом приказе знали и все работающие на секретном заводе. А работали на оборонном предприятии в военное время женщины, подростки от четырнадцати до семнадцати лет, пенсионеры. Крепкие мужики постарше воевали на фронте, да служили в НКВД и СМЕРШе.
Привычный вид зубастого проволочного крепежа, деревянный забор, охранники с собаками, вышки с пулемётчиками давно уже не вызывали любопытства у Женьки, и он не обращал на них никакого внимания. Всё это для него, да и для окружающих огородников на делянках было нечто вроде безопасной игрушечной декорацией. Он монотонно вынимал из ведра картофелины, разрезанные для экономии на три четыре части, втыкал их отростками вверх в выкопанные бабушкой лунки, и неспешно продвигался вслед за нею. Был месяц май. Установились первые тёплые весенние дни. И сотни людей заполонили сегодня свои гряды. Торопились, пока вёдро, покончить с посадкой картофеля. На вскопанных полянках копошились дети, женщины, да старики со старухами. Работали молча. Весёлых песен, как это было до войны, не пели. Лишь жаворонки журчали в вышине спокойного голубого неба. Стояла необычайно тихая, благостная тишина. Ни ветерка.
Вдруг со стороны завода донёсся хлопок, как будто кто-то вдвоём сильно встряхнул простынь. Тугая волна воздуха в безветренном утре толкнула Женьку. Он вскинул голову и взглянул в сторону завода. Метров сто деревянного заплота, и две вышки с пулемётчиками исчезли со своих мест! Какая-то неведомая сила вынесла огромную часть досчатой загородки и бросила её на игольчатую проволоку. Она придавила колючую преграду и лежала на ней как пологий трап. Валялись на земле и сторожевые вышки, прихлопнутые забором. Ни солдат с собаками, ни пулемётчиков видно не было. Над пороховым цехом стоял высокий гудящий столб пламени. И тут все услышали несущее со стороны пылающего строения жуткое, прямо-таки нечеловеческое завывание сотен глоток людей, исторгавших ужас и безысходность. Позже Женька не мог припомнить, что случилось раньше. Или одновременно? Столб огня? Жуткий вой? Может быть, хлопок и был взрывом?
Сотни людей, только что занятых посадками, кинулись к поваленному ёжистому заграждению и замерли перед ним. Распахнув рты, они заворожено наблюдали за пугающими, разлетающими во все стороны факелами огня. За хищной оскаленной проволокой, в развёрстом проёме рухнувшего забора, слева, в сотне метров от толпы заполыхал от горящего корпуса ещё один цех. Из-под его плоской крыши повалил чёрный дым. Из окон периодически вырывались оранжевые языки пламени. И неслись вопли обречённых людей.
У загоревшего здания с воем сирен тормозили десятки пожарных машин. Вокруг них засуетились и забегали фигурки спасателей в сверкающих касках и жёстких брезентовых робах. К строению кое-где уже были приставлены раздвижные лестницы. По ним торопливо карабкались неуклюжие пожарные и тащили пустые рукава шлангов. Десятка три пожарных распределились по крыше цеха, и поливали из брандспойтов его дымящую поверхность. Снизу, с земли, мощные струи воды целились в окна, из которых било тугое пламя. Горел секретный военный цех по производству снарядов, мин, патронов.
Толпа вблизи ощерившей проволоки густела. Всё больше любопытного люда спешило ближе к охваченному огнём зданию. И тут справа из-за поникшего, но устоявшего после взрыва деревянного ограждения, показалась большая толпа в белых халатах, жутко воющая на одной высокой ноте, а…ааа! Некоторые фигуры бегущих людей горели. Вероятно, при взрыве порохового цеха сотрудников окатило какой-то горючей жидкостью.
Толпа добежала до снесённого забора. Преодолев его, они, спотыкаясь и падая, бежали прочь от территории завода, прямо на любопытных. Часть бегущих людей устремилась в сторону леса.
- Быстро снимай рубашку, - крикнула Женьке бабушка.
Свою длинную холщёвую юбку она когда-то уже успела скинуть.
- Вали, вали её! - бабушка кинулась к молодой женщине, на которой горел белый халат, и сбила её с ног. Она быстро закутала женщину в свою юбку и погасила на ней огонь.
- Женька, бросайся под ноги вон тому дымящему дядьке! Сбивай его!
Женька, зажмурив глаза, кинулся под ноги тлевшему мужику. Мужчина упал. Глаза у него были совершенно безумными, остекленевшими. Бабушка выхватила из рук Женьки его рубашку и накрыла ею голову и плечи упавшего. Он как-то мгновенно затих. По вскопанным грядкам бегали и отлавливали спотыкающих, горящих мужчин, женщин, подростков люди, которые ещё несколько минут назад спокойно занимались своей картошкой. Они вдруг оказались находчивее и энергичнее обезумивших, кричащих от боли и ужаса, вероятно, ничего не соображающих беглецов в белых халатах.
«Стой! Стрелять буду! Стоять!» - неожиданно услышал Женька, нелепый, как ему показалось, приказ.
Кричали часовые, выбравшие из-под рухнувшего забора. Пок! Пок! Пок! Раздались звуки, напоминающие Женьке лёгкие разрывы капсюлей, разбиваемых им молотком. Он замер. И тут увидел, как прямо перед ним, нелепо вскинув руки, рухнуло нескольких людей в халатах. По белым одеждам на их спинах расползались красные пятна.
«Назад! Ложись! Стреляю!» - кричали пришедшие в себя охранники. Они исполняли присягу. Стрелять в любого, кто бежит из зоны военного завода, через забор, контрольную полосу, через колючее препятствие. Женька, оказавшийся в десяти метрах от молоденького солдатика, палившего по бегущим белым халатам, видел, как он плакал, но стрелял. Передёргивал затвор, и снова жал на курок. И тут Женька заметил, как из-под завалившейся после взрыва сторожевой вышки выбирается солдат с окровавленным, разбитым лицом и начинает разворачивать пулемёт в сторону белых халатов.
- Ааа…а! Дяденька, не надо! Не стреляй! И Женька бросился к пулемётчику, подняв высоко свои руки, как будто сдаваясь.
Но уже кто-то из старших, опередив Женьку, кинулся на пулемётчика и оглушил его плоской стороной лопаты. Женька увидел, как несколько пожилых женщин набросились на стрелявших часовых и скрутили их. Выстрелы прекратились.
Люди в халатах, бежавшие из горящего ада, стали подниматься с земли и вновь устремились прочь от разрушенного цеха. Несколько белых фигурок остались лежать на картофельных землях неподвижно. Они были застрелены. Неожиданно снова застрочил пулемёт с дальней вышки, устоявшей после взрывной волны. Над толпой засвистели пули. Стреляли по людям, которые спешили укрыться в лесу.
И тут раздался страшный взрыв. Женька в это время смотрел прямо на вышку, с которой палил пулемёт, и крышу горящего строения, по которой бегали спасатели с брандспойтами. Крыша здания вместе с пожарными вдруг медленно, как показалось Женьке, оторвалась от кирпичного цеха, на мгновение будто зависла, и вдруг исчезла. Рухнула и стрелявшая вышка. Огромный столб чёрного дыма, копоти и пламени, после чудовищного взрыва снарядного корпуса, вознёсся высоко в ясное голубое небо и застил солнце. Стало сумеречно.
Люди, объятые ужасом, в панике кинулись бежать от проволоки, от завода. Огромная толпа детей, женщин, стариков, стремилась как можно быстрее и дальше убежать от жуткого зрелища. Чёрная клубящая туча от взлетевшего в небо здания повисла над бегущей густой толпой народа. И из мрачной зловещей облачности посыпались на людей кирпичи, изогнутая арматура, какие-то бачки, дымящие брёвна, доски, трубы, рваные куски металла. Толпа бежала молча, и только тяжёлое дыхание и хрипы вырывались из гортани обезумивших людей. Женька видел как, то впереди, то рядом с ним, справа, слева падали мальчишки, девчонки, старики, сражённые градом сыплющих на них убойных осколков от разнесённого взрывом на части здания.
Толпа испуганных людей добежала до нижней дороги, идущей от города к церкви, и остановилась отдышаться. Чёрный дым, начинённый поражающими обломками, несло в сторону от людей и их перестало убивать и калечить. Люди стояли молча, затравленно осматривая друг друга. В глазах у них застыл немой вопрос: за что? В толпе Женька увидел высокого крепкого старика, державшего на вытянутых опущенных руках мертвую девочку лет восьми. Невидящие глаза старика были устремлены куда-то вдаль и из них непрерывно катились слёзы.
Неожиданно, на пустой пыльной дороге появилась грузовая машина с солдатами. Они что-то кричали, размахивали руками, потрясали винтовками. И тут же люди увидели вторую машину вооружённых бойцов на верхней дороге. Толпа качнулась вправо, влево и в панике заспотыкалась в сторону от дорог, и оказалась на выжженной территории полигона.
Полигон был создан, скорее даже не создан, а просто обозначен металлическими «флажками» прямоугольник целинной земли метров пятьдесят на семьдесят в стороне от дорог. Сюда машинами и телегами на лошадях свозили бракованные отходы порохового завода. Горы страшных огнеопасных изделий, напоминавших макароны, конфеты, печенье серого, коричневого, красного цветов в беспорядке были свалены здесь бесхозно, без надзора. Среди смертельных отбросов встречались белые батистовые мешочки, наполненные чёрным порохом. Вот за этими мешочками на свалку часто бегали и мальчишки, и девчонки. Они добывали порох для своих «поджег» - самодельных самострелов. По инструкции, весь, доставленный на полигон пороховой брак, обязан был сразу уничтожаться, сжигаться. Увы! Исполнялись жесткие инструкции очень редко. На полигоне иногда накапливались огромные терриконы смертоносных отходов.
Детвора бегала меж пороховых горок, играла в войну, собирала мешочки с порохом. В военное время многие дети курили с девяти десяти лет. Не так чувствовался голод. Иногда парнишки, не ведая опасности, крутили из газет цигарки, высекали огонь с помощью кресал, раздували трут и прикуривали. Искры от фитиля, кресал или брошенного не погашенного окурка попадали на пороховые отбросы. Мгновенно взвивался огромный гудящий столб пламени, короткий вскрик бедной детворы, и, спустя некоторое время, наступала зловещая дымящая тишина. Потом появлялись испуганные родители, не дождавшиеся своих детей, подбирали неопознанные трупики и захоранивали их в общих могилках. После трагедии какое-то время инструкции по уничтожению отходов соблюдались. Даже появлялись сторожа на полигоне. Но проходило время, жуткий эпизод забывался, сторожа куда-то исчезали и вновь на полигоне росли отвалы смертоносных отходов. И в который раз горели дети.
- Не останавливайтесь! Уходите отсюда! – закричал Женька, увидев, куда забрела толпа, испугавшая вооружённых солдат.
- Это полигон! Видите, какие горы пороха насыпаны здесь! Вспыхнет, все сгорим!
Женька по счастливой случайности несколько раз избегал «полигонной» смерти. Но ему не раз доводилось присутствовать при горестном плаче родителей, пытавшихся опознать своих погибших детей, но так и не узнавших их по обугленным останкам. Женька настойчиво и торопливо прямо выталкивал людей из опалённого прямоугольника. Толпа медленно и неохотно отползла от полигона. И только старик с девочкой на руках не двинулся с места. Он медленно опустился на высокую кучу пороховых отходов и положил на колени мёртвую внучку. Из-под него со змеиным шорохом посыпались смертоносные изделия.
- Беги, внучок, - проговорил старик мертвым голосом и достал кисет с табаком.
Женька взглянул на сидящего старика. Понял, что он не уйдёт, и бросился бежать к людям. Толпа остановилась метрах в двухстах от полигона и с привычным страхом ожидала вооружённых бойцов. Вот одна машина с верхней дороги приблизилась к толпе, миновала её, въехала на полигон и остановилась метрах в десяти за спиной старика меж двумя гибельными насыпями. Второй грузовик тоже достиг выжженного участка. Он уткнулся в высокую кучу пороховых отходов и заглох. До старика с внучкой было не более пяти метров. Вероятно ни водители машин, ни солдаты не ведали зловещей роли, предназначенности этого адского места. Молодые солдатики с винтовками быстро выпрыгнули из кузовов и бросились к старику.
Старик оглянулся на толпу испуганных людей. Затем покивал головой, удостоверившись, что они далеко, и чиркнул спичкой. Весь полигон мгновенно охватила ревущая стена огня. До толпы донёсся короткий вопль, и всё стихло. Ещё несколько минут слышны были как будто выстрелы. Вероятно, рвались патроны. Через несколько минут пламя опало, будто его и не было. Лёгкий дымок слался над поверхностью горелого прямоугольника, и его сносило в сторону замерших в ужасе людей. К запаху пороха примешивался какой-то приторно-сладковатый душок. В толпе догадывались, что это за смрад, но боялись высказаться, признаться в этом самим себе. По толпе прошёл лишь едва слышный стон. И люди стали поспешно расходиться. На дымящей поверхности полигона остались лежать неподвижно десятка два чёрных скрюченных тел и остовы сгоревших грузовиков.
Женька прибежал домой. Матери не было. И тут до него, наконец, дошло – мать же на работе. А место её работы пороховой цех! Он взорвался сегодня! И мать погибла. Женька опустился на табуретку и горько, тихо заплакал. Они, сколько себя помнил Женька, жили вдвоём с матерью. Отца арестовали в тридцатых годах за «антисоветские» высказывания, когда Женьке не исполнилось и года. Матери тогда было двадцать лет. Больше она замуж не выходила. Как долго проплакал Женька, он не знал. Уже стемнело, когда скрипнула входная дверь и в комнату тихо вошла мать, прижимая окровавленную тряпку к левой стороне лица. Женька вскочил, бросился к матери, обнял её и, уже не сдерживаясь, громко разрыдался.
Потом они сидели в темноте и говорили, говорили. Мать всё время поглаживала Женьку по голове. Женька протягивал руку и касался матери, будто убеждаясь, что она снова здесь, рядом с ним. Мать, не перебивая, выслушала Женькин рассказ, кивая головой в темноте комнаты. Когда Женька замолчал, она тяжело вздохнула, встала со стула и зажгла свет. Затем отрезала от цветка алоэ отросток, разрезала его повдоль и прижала к кровоточащей ране. Женька помог матери забинтовать щеку. Помолчали.
- Дети, - наконец заговорила мать, - дети не должны работать на опасных производствах. – Ты же знаешь, Жень, у нас в цеху почти одни ребятишки на порохе стояли. От сушки до расфасовки и упаковки пакетов. Егорушка поднял ёмкость-то с жидкостью, тяжеленную. Не справился, ну и плеснул на себя. А она ядовита, жжётся. Он схватил щётку металлическую и давай себя обивать. Дитё, не помнил, конечно, что нельзя железом скрести по этой жидкости. Ну и вспыхнул. Испугался, кинулся на выход через пороховой склад. Кто увидел, сразу же поняли, сейчас рванёт. Гуртом бросились на окна, выбили их, и бежать. Тут и ахнуло. Кого опрокинуло, кто удержался. Смотрим, городьбы нет. Часовых тоже. Мы по опрокинутому заплоту одолели колючку и кто куда. Слышим – вой. Оглянулись, ещё бегут наши в белых халатах, горят некоторые, кричат жутко. Стрелять стали. Мы ещё быстрее. Пули засвистели. Смотрю, падают вокруг меня товарки, подростки, старики. Чувствую, мне щёку обожгло. Забежали в лес. Остановились. До темноты затаились, потом разбредаться стали по домам. Что-то теперь будет?
Что сталось потом, Женька не знал. А было вот что. Ночью десятки студебекеров были выдвинуты к заводам и осветили фарами территорию, где днём разыгралась страшная трагедия. Перед грузовиками пустили сотни немецких военнопленных. Их окружало плотное кольцо охраны с автоматами. Пленные начали своё движение от порохового полигона, собирая трупы и закидывая их в кузова машин. Первыми подобрали обугленные тела солдат, винтовки с обгоревшими прикладами, старика с девочкой. Затем начали закидывать через борта женщин, подростков, стариков в белых халатах. Встречались трупы детей, женщин и стариков в рубашках, майках, платьях. Некоторые из них были ещё живы, без сознания. По приказу сурового военного в больших чинах их всех покидали вместе с мёртвыми.
Всю ночь разрушенные взрывами цеха были ярко освещены светом фар. Вокруг и внутри рухнувших зданий под охраной часовых работали пленные немцы. Здесь трупов было больше. Когда кузова грузовиков наполнялись, машины покидали территорию завода. К утру всех сгоревших, убитых и раненых вывезли. Сколько их было, никто не считал, никто не знал. Позже шептались, что трупы покидали в одну яму на пригородном кладбище. Озираясь, рассказывали, будто беспамятных людей погребали вместе с мертвыми. Раненых, которые пришли в сознание, развезли по районным больницам. Ещё говорили, что при взрыве снарядного цеха, крышу с пожарными унесло за сотни метров от завода. Якобы она мягко опустилась на лес, и все пожарные остались живы. Но это вряд ли.
На следующее утро после взрывов на заводе, все, кто остался в живых, не раненных, заторопились к проходной завода. Их тут же всех задерживали и направляли к следователю с колючими, внимательными глазами. Следователь почти ничего не выяснил. Несколько человек с порохового цеха слово в слово подтвердили рассказ моей мамы. Эти исповеди сильно огорчили следователя. По адресам работающих в день взрывов на заводе уже с утра ходили служители бдительной организации «смерш». Многих не заставали дома, они даже не ночевали. Родственники ничего определённого о них сказать не могли. Плакали. Люди из «смерша» могли, конечно, рассказать им, где их родные, но молчали. Зашли и к матери Женьки. Выслушали её, осмотрели рану на щеке, и увезли мать с собой. Сказали в больницу.
Вернулась мать через два дня. Скупо поведала, что сначала ей перевязали рану в амбулатории, а затем увезли в НКВД. Долго выясняли про взрыв порохового цеха, про мужа. Ничего нового она им сообщить не могла. Рассказала про вспыхнувшего в цеху Федьку, про мужа. «А муж только и сказал, что раньше всегда было сало, хлеб. Теперь же при большевиках и перекусить нечего после работы. За это его и забрали». Допрашивали несколько раз, но она твердила одно и то же. Наконец её отпустили, взяли подписку о неразглашении, и сказали, что в связи с ранением, она должна подыскивать себе другую работу. Она поняла, что уволили её с режимного завода из-за мужа.
В этот же день появилась большая статья в областной газете о вредителях на заводе. В статье подробно рассказывалось как бдительная организация «смерш» выявила группу шпионов, действующих на заводе. Всех вредителей арестовали задолго до диверсии на военном заводе. К сожалению, некоторые, хорошо замаскированные враги, успели подорвать оборонные цеха. Они пытались бежать, но все до одного были перестреляны зоркими бойцами охраны.
- Мам, - это же неправда, - обратился Женька к матери, прочитав ей статью о шпионах.
- Как это неправда! – написано же. В газете врать не будут.
- Но ты же сама видела, почему полыхнул пороховой цех. У тебя же на глазах ...
- Им виднее, - перебила мать. – И ты молчи.
Так Женька впервые столкнулся с явной ложью. Через пару десятков лет это поколение, к которому принадлежал Женька, не убитое, не сгоревшее, не сгинувшее в лагерях, будет названо шестидесятниками.
Через три месяца военные цеха силами немецких военнопленных были заново отстроены и начали выпускать обычную продукцию. Осенью в стране власть разрешила служение в церквях. Вернувшийся с Магаданского края батюшка организовал ремонт храма с помощью прихожан. Божий дом был освобождён от скверны, на куполах восстановили кресты. Даже отыскался изувеченный на войне художник по, редкой в эти годы, технике росписи фресок и помог реставрировать настенную иконопись. Появилась и попадья с подросшими отроками. Мальчиком и девочкой.
В сентябре в храме состоялось первое богослужение. Батюшка в своей проповеди призвал всех прихожан, верующих и неверующих, помянуть неправедно убитых, оклеветанных, спалённых, загубленных при взрывах и по жизни рабов божьих. Ночью его арестовали. Сгинула куда-то и попадья с детьми. Вернулся святой отец в конце пятидесятых годов уже ветхим старцем и служил в храме до самой смерти. Помогали ему в богослужении родные дети. После смерти священника на церкви остался его сын. Последний раз Женька виделся с ним в 1994 году, когда приезжал в Сибирь проститься с родиной перед эмиграцией в Австралию. Он Женьку не помнил, но был рад хорошему разговору, памяти о своём отце, матери, минувших мрачных временах.