ЗОЛОТОИСКАТЕЛЬ Гончаров Геннадий
- Васильевна! А, Васильевна! Слышь меня? Выдь на минутку! – вот уже с полчаса раздражённо надрывался сосед по забору Никифор Поликарпов.
Его соседка Любовь Васильевна, крепкая старушка, живущая бок о бок домами с Никифором, знала, зачем так настырно домогается её внимания настойчивый сосед. Именно поэтому она и не отрывалась от иконостаса и возносила молитвы, прося Всевышнего отпустить грехи ей и непутёвой её корове Зорьке за непотребное поведение.
Наконец Васильевна прекратила класть поклоны и закричала: - Женька, я знаю, ты дома! И чо ты на чердаке делашь? Возьми Зорьку, поводи её круг деревни, пока у неё бока не спадут. Опять она в овсы Никифа забралась, снова на дармовщину обожралась. Да поторопись, на вечернюю молитву поспеть надо, пока снова церкву не прикрыли. Никише скажи, что меня дома нетути. Вишь, как он плетень крушит.
Васильевна была мудрой женщиной. Если раньше она знала, что Бог дал, Бог взял, но и приговаривала, что «на Бога надейся, но и сам не плошай». То теперь, после переворота и убиения царя, власть упорно и целенаправленно изводила у народа веру в Бога, рушила и превращала церкви в клубы, ликбезы, овощехранилища, истребляла церковных служителей. И вдруг, в одночасье, в годы лихолетья, в войну разрешила неожиданно церковные обряды, а кое-где и в храмах позволила служить. Эвакуированные, с захваченных фашистами территорий, тайком, шёпотом рассказывали, что церкви стали открывать под давлением западных союзников. Они, якобы, обещали открыть второй фронт только тогда, когда прекратятся гонения на верующих в Союзе, и церкви работать будут. И ещё «выковырянные» рассказывали, что немцы на оккупированных землях тут же пооткрывали церква.
Вероятно, именно поэтому осенью 1943 года состоялся Архиерейский собор, на который служителей культа доставляли прямо из концлагерей. И с этого времени началось церковное возрождение, но под бдительным надзором КГБ. В городе, на третий год войны, позволили служить единственной церкви на левом берегу, которую хотя и нерегулярно, но навещала Васильевна вместе с внуком. Женька, как советский школьник, страшно стеснялся появляться с бабушкой в церкви, но когда вдруг встретился там с учителем литературы, перестал. Бабушку он любил, огорчать её не хотел, и именно по этой причине так и не вступил в школьные годы в комсомол. Бабушка не привечала ни комсомольцев, ни большевиков.
Мой прадед, со стороны матери, стрелец, из недоистреблённого Петром 1 пехотного войска, был, после стрелецкого восстания в 1698 года, заключён в острог. Затем, как каторжник, строил Санкт-Петербург, а потом сослан с семьёй и подросшими сыновьями на погибель в дикую Сибирь. В 1720 году группа кандальников была доставлена стражниками на крутой берег реки Томи и брошена в глухой сибирской тайге на выживание. Охранники оставили ссыльным стрельцам несколько топоров, пару пищалей, малую толику огневого запасу, каких-то кормов, и повернули обратно в Европу, в Санкт-Петербург. Стояли лютые январские морозы.
Щеглов, так величали моего предка, увязая в глубоком снегу, вышел на красный обрыв реки, осмотрел незамерзающую даже в трескучие морозы бурливую Томь, перекрестился и молвил «здесь кладём избы». К весне на красном обрыве реки стояло с десяток добротных из кедра срубленных домов. Поселение сразу назвали Щеглово. Через сто пятьдесят лет, в конце девятнадцатого века, несколько семей из села Щеглово перебрались на левый берег Томи в устье реки Искитим, и обосновали новое поселение Ягуново. Именно здесь, в начале восемнадцатого века, в обрывах рек и речушек, в глубоких оврагах наши предки наткнулись на выходы чёрного горючего камня – уголь. В середине девятнадцатого столетия началась промышленная разработка и добыча угля. На карте Сибири появился огромный Кузнецкий угольный бассейн, Кузбассс. В деревне Ягуново, в 30-ых годах прошлого века, под городом Кемерово, на разведке угольных пластов работал дед и его сын, мой бедный отец. Дед поверил в реформы Столыпина и переселился в 1912 году с Дона в Сибирь, и получил огромный надел земли, сколько смог обработать. Здесь родился мой отец, там женился, там же на свет появился я, там отец в 30-ых годах был арестован и сгинул в прожорливых лагерях Гулага.
Мне тринадцать лет. Я гощу у далёких родственников в Красном селе, бывшей ранее деревней Щеглово, а после революции переименованной. Деревенька небольшая по сибирским меркам, на полсотни добротных изб. Некоторым домам, как утверждают, не по два ли века! И рублены те избы из подсечных кедрачей. Это когда у столетнего кедра обрубались питающие их корневища, и деревья два-три года окаменевали без подпитки. Кора с них ниспадала, осыпалась хвоя, и тени омертвелого леса стояли как приведения, отпугивая распростёртыми изогнутыми ветвями людей и зверьё. Вот из таких лесин и ставились вековые дома ещё в начале восемнадцатого века моими предками стрельцами.
Идёт предпоследний 1944 год войны. Вступает лето, конец мая. Сегодня здесь, в селе, собрались трое моих дядьёв, родных братьев мамы. Я знаю, они готовятся прямо отсюда выйти днями на поиски золота в верховье реки Томи. Все они кажутся мне старыми. А двое из них даже очень старыми. Хотя им не исполнилось ещё и по тридцать лет. Самый молодой из них Потап, но он просит называть себя Сашей, ему вот-вот исполнится восемнадцать лет. Старшие братья имеют семьи и детей. Они золотоискатели и добывали для государства стратегическое сырьё. И их не забирали на фронт. Во время войны, все добывающие золото на государственной службе имели броню, и в армию не призывались. Получали отсрочку от фронта и старатели единоличники, намывающие за время летнего отпуска не менее шестисот грамм золотого песка или самородков. Если же кто не сдавал государству положенного для отсрочки золота, тут же забривался в солдаты и шел воевать. Я знал много семей, откуда уходили мужики. И уже через месяц другой семья получала на них похоронные извещения.
Потапа, Сашу сразу после исполнения 18 лет должны призвать в действующую армию и отправить на фронт. Я очень любил своего дядю Потапа, и не хотел, чтобы его забрали в армию и убили. Я тайком молился и просил Бога, чтобы он намыл, нашёл, эти чёртовы граммы золота, и получил отсрочку от войны. Я уже понимал, что такое похоронка. Но ещё лучше знал, что добыть шестьсот грамм золота за короткий летний отпуск дело почти невыполнимое. Или почти невыполнимое. Старшие братья уже не первый сезон ходили по золото и как-то набирали и сдавали свои граммы в приёмный пункт. И получали освобождение от армии. Дядя Саша уже в третий раз шёл с братьями брать золото, но всегда не намывал необходимую норму. Пока не было призывного возраста, это было не страшно. Не сдал, и не сдал. Иное дело в этот год – нужна была норма: шестьсот грамм золота, и ни грамма меньше! И Женька решил помочь своему любимому дяде – самому найти золото и отдать дяде Саше.
Он уже давно жадно прислушивался к разговорам своих родственников, когда речь заходила о золоте. Знал маршруты, куда уходили дядья за золотом. Знал признаки, по которым искать золото. Умел работать со старательским лотком для отмывания золотого песка. А ходить в тайгу на десяток-другой дней, ночевать под разлапистыми деревьями, сготовить себе обед в консервной банке, Женька овладел давно. Научился, пока шишковал или ягодничал с родственниками лет с восьми. И Женька стал готовиться. Всю зиму он тайно сушил сухари, мясо и подвешивал в глухих местах чердака огромного деревенского дома. Там же припрятывал соль, сахар, чай. Спички складировал в стеклянной водонепроницаемой банке. Приготовил нож, кайло, лоток, оставшийся ещё от деда. Незаметно понемногу отсыпал и схоронивал различные крупы. Подобрал для костра две жестяные литровые банки и приладил к ним проволочные ручки. К весне для независимого похода всё было готово.
Женька полагал, что о его приготовлениях к походу никто не знал, не догадывался. Однако за его походами на чердак проследил один из братьев, сын старшего дяди Михаила. У Михаила было два сына. Один в возрасте шести лет, другой – девяти. Шестилетний Федька, к своим годам практически не разговаривал. Что-то мычал, бормотал, но всё понимал. Вот его как-то и застал на чердаке Женька у своих приготовленных к походу запасов. И вынужден был поделиться с ним своим секретом.
- Ты, Федька, смотри, никому не рассказывай, что здесь увидел. Я собрался идти искать золото вместе с твоим отцом. Правда, ты и не сможешь никому ничего рассказать, и это хорошо. Федька что-то промычал и покивал головой.
Вечером Женька узнал, что родственники сегодня утром ушли вверх по Томи. У Женьки всё было готово и собрано к походу. И на следующее утро, пока все в доме ещё спали, он выскользнул из дома и уверено зашагал вослед за родными в верховье реки Томи.
А когда в доме проснулись, началась паника – пропал Женька. И куда он делся, никто не знал целую неделю. Опрашивали всех. Соседей, Федьку, его брата. Федька что-то мычал в ответ, но понять его не могли, пока в дом не зашла соседка Петровна. Выслушав невнятные мычания Федьки, она позвала его брата и попросила: - А ну-ка, Вить, послушай, чего там Федька мычит. Виктор склонил голову и внимательно выслушал невнятные бормотания Федьки.
- Он говорит, - перевёл Виктор, - что Женька ушёл за братьями искать золото.
- Сдурел паря, - заохала бабушка, и перекрестилась. - А когда возвернётся-то, не сказал? Спроси, Вить, у Федьки-то.
Федька понял вопрос бабушки и тут же что-то промычал в ответ.
- Вместе с дядьями вернётся, или когда золота наберёт сколь надо, - пояснил Витька.
Все облегчённо вздохнули и успокоились. За Женьку не боялись. Знали, в тайге он не пропадёт.
Женька вот уже шестой день шёл глухой тайгой по следу родственников. Он ждал, когда они выведут его на золотоносные ручьи и встанут лагерем. Наконец на седьмой день утром они не пошли дальше, а стали сооружать лагерь. Женька целый час наблюдал за ними с безопасного расстояния, пока не убедился, что да, дальше братья не пойдут. Только он прекратил свои наблюдения и привстал, как вдруг кто-то бросился на него со спины и зарычал. Женька упал на руки, тут же быстро перевернулся на спину и выхватил нож. Перед ним в напряжённой позе стоял их дворовый пёс Копна и улыбался.
- Тссс! Копна! Ты откуда? То есть чего я! Из дома, конечно. Но как ты меня, нас нашла? Почему сбежала? И что мне с тобой теперь делать?
Женька взял Копну на верёвку и привязал к дереву.
- Корми тут тебя! Самому есть не густо.
Женька понаблюдал ещё какое-то время за родственниками, пока окончательно не убедился, что дальше они не пойдут, и будут мыть золото в этом районе.
Он собрал своё немудрящее барахлишко, взял собаку на поводок и вернулся назад до устья небольшого ручья. Женька поднялся вверх по ручью на семь восемь километров, вскарабкался на обрывистый берег и стал обустраивать свой лагерь.
На другой день Женька уже с утра принялся промывать пески поймы ручья. Прервался на короткий перекус и вновь отмывал песок до темноты. Первый конечный результат дня был плачевным. Он намыл не более восьми десяти граммов золотых блёсток. Утром Женька едва поднялся. Всё тело болело от вчерашних нагрузок.
Он взял лопату, лоток и решил пройтись по ручью вверх. Иногда он останавливался, промывал на пробу песок с какой-нибудь косы. Хорошего золота не было. И шёл дальше, внимательно осматривая обрывистые берега. И вдруг на обрыве, недавно оползшего склона, ярко блеснула латунно-жёлтая зигзагообразная трещина. Женька бросился к обрыву, на ходу извлекая из сумы кайло. Трещина оказалась заполненной кристаллами золота! И посыпался золотой металл под первыми ударами кирки. Он бил и бил кайлом по мягкому металлу самородного золота. А потом горстями собирал осыпавшие кристаллы и загружал их в суму. Наконец Женька выдохся и остановился. Попытался приподнять суму, и не смог. Тогда он опростал мешок от части собранного металла, поднял золото на обрыв, чтобы его не засыпало оползнями, и захоронил. Сума стала подъёмной.
«Вот это да! Это повезло! Правда бабушка говорит: везёт пьяницам и детям!» - шептал Женька сам себе.
- Копна! – закричал Женька, вернувшись в свой лагерь, - Копна, мы с тобой озолотились!
Копна нетвердо знала слово «озолотились», но жизнерадостно отреагировала на настроение Женьки и весело залаяла.
- Тихо, Копёнка, родственники услышат! Какие такие собаки тут проявились, подумают. Сейчас я тебя накормлю. Сам постараюсь съесть больше, чтобы легче нести мешок обратно. Да и ты пошибче постарайся. Теперь не жалко.
Женька вскипятил воду в банке, всыпал жменю заварки, чтобы было крепче. Затем достал сухари, сушёное мясо. Сухари на мгновение опустил в холодную воду и тут же достал их и положил на плоский камень разбухать. Полоски сухого мяса сунул в горячий чай, несколько минут подержал его там и нанизал разбухшие куски мяса на очищенные от коры прутки. Потом подержал прутья с мясом над углями прогоревшего костра, пока выделивший сок от нагрева мяса не стал капать на угли, а мясо скворчать.
От поджаренного мяса пошёл одуряющий запах. Копна, сидевшая по другую сторону костра, заскулила и заперебирала лапами.
- Сейчас остынет, накормлю тебя до отвала, как и договорились. А я люблю горячее.
И Женька приступил к трапезе.
Вскоре человек и собака насытились.
- Ну что, Копна, дело к вечеру. Пожалуй, мы с тобой заночуем сегодня здесь, а утречком двинемся к дому.
Женька привязал собаку и пошёл взглянуть на своих родственников.
- Я скоро вернусь, - сообщил он собаке, - не взлаивай тут! Не будешь? И ушёл.
Все его дядья распределились по обширной песчаной косе и монотонно крутили свои лотки, намывая золотые крупинки.
Понаблюдав некоторое время за их работой, Женька задумался.
- Может быть, сообщить своим родным о счастливой находке прямо сейчас? Или пускай моют своё золото, а когда вернутся, оглушить их нежданной радостью?
Поколебавшись, некоторое время, Женька решил ничего сейчас не рассказывать. Он вернулся в лагерь, собрал своё имущество, взвалил на спину тяжеленный мешок и побрёл обратно, домой, ведя на поводке Копну.
На восьмой день к вечеру Женька вышел к деревне. Но заходить в дом сразу не стал, затаился. Дождался ночи, когда все в доме уснут, и проскользнул на поветь, зарылся в сено и уснул. Копну привязал у её будки.
Утро в доме взорвалось радостью – вернулся Женька. Бабушка плакала, ругалась, гладила и крестила Женьку одновременно.
- Ирод, ты ирод, - причитала бабушка. – Хорошо Петровну Бог наумил Федьку раскрыть. Через него с Витькой и спознали про твой уход по золото. Втору неделю отмаливаю тебя с сынами у Бога. В церкву дорогу забыла. Завтра и пойдём.
Женька счастливо улыбался и со всем соглашался. Но о принесённом золоте не проговорился.
Через две недели вернулись мрачные, исхудавшие, обросшие бородами братья. Необходимых граммов золота не намыли. Только-только на двоих.
Сидели и решали, кому из трёх братов идти в солдаты, а кому золотом откупаться.
- Я так думаю, - наконец вынесла своё решение Васильевна, их мать. – Идти надо Потапу. И семью он ещё не завёл, и дитёв не имеет.
- Саша я, Александр, - машинально поправил Потап.
- Ну, Сашку, Сашку! – заплакала бабушка.
В комнате стало тихо. Все помрачнели и не заметили, как из дома выскользнул Женька. Вскоре он появился в проёме двери и обрушил у порога тяжеленный мешок.
- Вот, - звенящим, радостным голосом объявил Женька, - вот вам всем отсрочка от фронта до конца войны! И Женька с торжественным победным выражением лица вытряхнул из сумы своё золото.
На какое-то мгновение мрачные братья онемели. И вдруг разразился громкий хохот. Хохотали братья, держась, друг за друга, за лавки, на которых сидели. Изнемогая от смеха, сползали на пол. Вытирали слёзы смеха и снова исходили на хохот. Мрачная атмосфера, висевшая в избе, исчезла.
- Ты где это добыл? - наконец смог обратиться к Женьке старший из братьев.
- Так я же за вами ходил. Золото искать, чтобы Потапу помочь.
- Саше, племяш, Саше! – пробормотал Потап.
- Ну, дяде Саше.
Саша подошёл к Женьке, обнял его: - Спасибо, Женя!
Потом ещё крепче прижал его к себе и проговорил: - Ты не огорчайся, Жень, не расстраивайся, но ты добыл не золото. Ты принёс пирит. Или, как его ещё зовут, колчедан, «кошачье золото» или золото дураков. Но ты не дурак. И более опытные старатели ошибались. Очень похожий на золото металл, но, к сожалению, не золото. И на приёмном пункте его за золото не примут, и даже денег не дадут. А за желание помочь мне большое тебе спасибо. Придётся мне шагать на фронт. Но войне вот-вот конец. И ты, Женька, жди меня. Я обязательно вернусь. И мы с тобой ещё найдём свои килограммы золота. Обещаешь?
- Обещаю, дядя По… Шура.
Потапа убили в 1945 году, в самом конце войны при штурме Берлина.