Нет, вы не подумайте, я не воевала, Бог миловал. Я не могу себе позволить сказать, что знала ту войну - не смею. Все что мне остается - это только вспоминать. Эти страшные воспоминания со мной, что бы не случилось... Умываюсь утром, бросаю взгляд в наше зеркало, а в памяти раздаются голоса родителей. Они рассказывают мне о солдатках. О моих ровесницах, постаревших до срока. Тогдашние дети называли их "бабушками". Вы только представьте себе, большинству "бабушек" только исполнилось тридцать! А вы говорите, маски-притирания... Слышу шум в детской, захожу туда. Сердце сжимается от радости: мой ребенок не познал ужасов блокадного времени, не пережил бомбежек. Вспоминаю о Тане Савичевой, о Кате Сусаниной. Сколько их было Маш, Лен, Свет, Сереж, Дим, Пашек? Мы боимся оставлять своих детей даже на минуту без присмотра. Таня Савичева осталась совсем одна не в доме - в городе, в жизни. Голодный, больной ребенок, которому не у кого спросить совета или помощи. Дочь лопочет о бабушках-дедушках, а я вспоминаю о своем прадеде. Я его не застала, впрочем, как и моя мама: я вспоминаю бабушкины рассказы. У прадеда был уже непризывной возраст, но как же можно остаться дома, если "Родина-мать зовет!"? Он пропал без вести в первые дни войны. Жена, получив страшное известие, рухнула там же, на пороге. Парализовало. Тринадцатилетняя бабушка осталась одна со своей парализованной мамой. Вспоминаю строки стихов, кадры старых кинолент. Мне страшно! Мы не убийцы, мы рассуждаем о том, что никогда не смогли бы лишить человека жизни. Никогда не говори "никогда"! Они умирали, они нет, не убивали - воевали. Живые люди из плоти и крови стреляли в других живых людей, чтобы был мир, чтобы жили дети, даже если это чужие дети. Здесь чужих не бывает. Нет, вы не подумайте, я не воевала, Бог миловал. Я не могу себе позволить сказать, что знала ту войну - не смею. Все что мне остается - это только вспоминать. Эти страшные воспоминания со мной, что бы не случилось...