АКТ ВТОРОЙ
Сцена та же, что и в первом акте
(На экране портрет С. Есенина)
Голос за сценой
Были годы тяжелых бедствий,
Годы буйных безумных сил.
Если раньше били в морду,
То теперь вся в крови душа.
Как и ты - я, отовсюду гонимый
Средь железных врагов прохожу.
Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой.
Жалко им, что Октябрь суровый
Обманул их в своей пурге.
(Экран гаснет. Свет снова освещает А. Ахматову)
Ахматова
"Все старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей пустоты, ничего не было... Догнивали знаменитые петербургские торцы. Из подвальных окон "Крафта" (угол Садовой и Итальянской) еще пахло шоколадом. Все кладбища были разгромлены. Город не просто изменился, а решительно превратился в свою противоположность. Но стихи любили (главным образом молодежь)...
Об аресте Николая Степановича я узнала на похоронах Блока. "Запах тленья обморочно сладкий" в моем стихотворении "Страх", написанном ночью 25 августа 1921 г., относится к тем же похоронам..."
(На экране А. Ахматова)
Голос за сценой
Страх, во тьме перебирая вещи,
Лунный луч наводит на топор.
За стеною слышен стук зловещий -
Что там, крысы, призрак или вор?
В душной кухне плещется водою,
Половицам шатким счет ведет,
С глянцевитой черной бородою
За окном чердачным промелькнет -
И притихнет. Как он зол и ловок,
Спички спрятал и свечу задул.
Лучше бы поблескивание дул
В грудь мою направленных винтовок,
Лучше бы на площади зеленой
На помост некрашеный прилечь
И под клики радости и стоны
Красной кровью до конца истечь.
Прижимаю к сердцу крестик гладкий:
Боже, мир душе моей верни!
Запах тленья обморочно сладкий
Веет от прохладной простыни.
(На экране портрет Л. Чуковской)
Голос за сценой
Из книги Лидии Чуковской "Записки об Анне Ахматовой":
"...Аня Каминская рассказала мне - а я не знаю, можно ли ей верить? - что рассказывала ей Анна Андреевна о последнем своем свидании с Николаем Степановичем.
Она уже была замужем за Шилейко и жила в Мраморном. Николай Степанович пришел к ней объясняться - кажется, о разводе. Разговор был неприятный. Они простились. Николай Степанович спускался по винтовой лестнице. Анна Андреевна крикнула ему вслед:
- По такой лестнице только на казнь идти!
Больше она его не видела.
Расстреливали у выкорчеванных корней - деревья повалены, корни торчат, под ними ямы".
(Свет вновь освещает А. Ахматову)
В 1964 г. Ахматова рассказывала:
Ахматова
"А теперпь я вам расскажу о самой большой сенсации. Недели за три до моего отъезда в Ленинград ко мне пришел один очень высокопоставленный человек. (...) И он мне сказал, что собираются реабилитировь Гумилева, и спросил, как бы я к этому отнеслась. Я сказала, что никогда не верила в виновность Гумилева. Он, конечно, ни в чем не виноват и его реабилитация была (бы) только восстановлением справедливости. Дальше он рассказал, что были подняты дела, связанные со следствием по делу Гумилева, по делу "таганцевского заговора", по делу самого Таганцева, и выяснилось, что собственно никакого "таганцевского заговора" не было. Что Гумилев ни в чем не виноват, не виноват и сам Таганцев ни в чем. Никакого заговора он не организовывал. Он был профессор истории в университете в Ленинграде. Был большим оригиналом, но политикой, а тем более заговорами, не занимался. А было следующее: действительно была группа - пять моряков, которые что-то замышляли, и, чтобы отвести от себя подозрения, составили списки якобы заговорческой группы во главе с профессором Таганцевым. Включили в эти списки много видных лиц с именами, в том числе и Гумилева, отведя каждому свою определенную роль. Для того, чтобы самим, таким образом, остаться в тени при любых обстоятельствах. Всего ими в списках было упомянуто 61 человек. Из них казнили - 51. Так вот, весь этот заговор оказался несуществовавшим, и теперь, после рассмотрения всех материалов, Гумилев будет реабилитирован. И даже сам Таганцев будет тоже реабилитирован. Вот так мне сказал этот человек, которому нельзя не верить: он слов на ветер не бросает".
(Свет продолжает освещать А. Ахматову)
Женский голос за сценой
Земной отрадой сердца не томи,
Не пристращайся ни к жене, ни к дому,
У своего ребенка хлеб возьми,
Чтобы отдать его чужому.
И будь слугой смиреннейшим того,
Кто был твоим кромешным супостатом,
И назови лесного зверя братом,
И не проси у Бога ничего.
(На экране снова А. Ахматова)
Мужской голос за сценой
Корней Чуковский вспоминает:
"Если просидеть час в книжном магазине - непременно раза два или три увидишь покупателей, которые приходят и спрашивают:
- Есть Блок?
- Нет.
- И "Двенадцати" нет?
- И "Двенадцати" нет.
Пауза.
- Ну так дайте Анну Ахматову!"