Сержант Роман Стратулат - из серии Армия

Мишаня Дундило
Служил в нашей части сержант такой - Роман Стратулат, по отчеству не помню как, да это и не cуть важно - топограф, борец и тяжелоатлет. Ярко выраженной гражданской специальности у Романа не было, судьба смяла и разрушила планы, намеченные спортсменом в юности. Но знал и умел много. Характером обладал незаурядным, личностью являлся весьма известной, особенно на гарнизонной губе – там его встречали с традиционными почестями, как старожила. А счет своим подвигам Стратулат открыл еще на гражданке. Выпускная комиссия Кишиневского университета сочла его дипломную работу неудовлетворительной, и Роман, будучи амбалом двухметрового роста и трехстворчатым шкафом в плечах, сгреб ученого старичка, председателя комиссии, в охапку и понес к окошку – выкидывать. Потом, говорят, сидел пару лет, а прямо с зоны - в армию.

Натура была у Романа Стратулата очень вольнолюбивая и творческая. Редкий режиссер мог конкурировать с ним в изобретательности, а актеров, подобных ему, вообще тогда на свете не существовало. Что касается цирковых номеров и спектаклей, учиненных им в армии, на одном из них я присутствовал как зритель, а во втором аж принял непосредственное творческое участие, хоть исполнял роль лишь рабочего сцены. Впрочем, участвовал и в третьем, в последнем из описываемых тут представлений – но в роли скромнее некуда.

Вот мои “зрительские впечатления” от первого спектакля: Романа определили в денщики к приезжему инспектирующему генералу. И в ту же ночь, переодевшись в форму безмятежно спящего сюзерена, этот самый Роман Стратулат наколол в гарнизоне гору дров. Поднял часть по тревоге, дал втык начальнику автопарка за плохой внешний вид машин, попробовал в столовке кашу, сказал – дрянь и посадил на трое суток хомута-повара. А капитана одного, однажды изловившего Романа в самоволке (тот со страху Романа-то в генеральской форме и не узнал) вообще упек под бессрочный домашний арест. Махинация вскрылась, утром реальный генерал засадил артиста в кутузку, а в денщики себе взял какого-то нерусского абдулбая из солнечного Чуркменистана.

Ну, а соучастие мое в другом стратулатовском номере выглядело вот так. Идем мы, значит, пьяные из самоволки, оба – третий год и все нам по фигу. Роман, как я уже говорил - здоровенного роста, словно Дон Кихот (но не тощий и не дохлый, как тот горе-боец с мельницами - а шкаф, подчеркиваю - трехстворчатый). Ну, а я при нём - будто известный по той же книге Стервантеса персонаж по кличке Санчо-Панчо. Идем, стало быть, и спотыкаемся об мелюзгу об такую, об каплю ртути, об жука, ростом вообще ниже меня - об свеженького, только что в часть для прохождения службы прибывшего лейтенантика Исаева. Лейтенантик в амбицию: почему, мол, товарищи солдаты, честь не отдаете? Стратулат (жуя что-то): - Да вот… (чвак-чвак) - отдавать нечего… деньги на водку искали, по карманам рылись (чвак) и потеряли, вроде, ее… честь-то… у сельмага. Исаев (накаляясь добела): - Что это еще за концерт?! А ну, смирно! Предъявите увольнительные! Из какой батареи?? Кто начальник?? Доложу! Нака...

Роман сгребает офицерчика своей экскаваторной лопатищей, поднимает в воздух и с треском припечатывает позвонками к дощатому забору в трех метрах над землей, продолжая невозмутимо чево-то жевать. - Ленька, - говорит, - а ну-ка, ета… (чвак-чвак) - найди гвоздик, приколотим. Я с готовностью отвечаю: чичас, мол – упираюсь ногой, отрываю доску от забора и выколачиваю камушком гвоздь. Разыскиваю и несу булыган побольше, чтоб Роман мог жертву достойно приколотить. А полузадохшийся жук пищит: - что вы там… ребята… не надо… отпустите… (правда, при этом не говорит, что его наезд на нас - просто киргуду, шютка). - Отпустим? – спрашивает меня Роман. - Отпустим, - говорю я по природной своей доброте и движимый идеей христианского всепрощения.

А потом мелкая такая и трусливая дрожь меня взяла: Ромаха, говорю, нам же за этот фокус кой-чево меж ног отрежут! Ну, а Роман мне: - Ты, Леопольд, дурак - не психолог ты, соображения у тебя нету. По-твоему, бравый офицер в первый день новой службы пойдет к начальству жаловаться, что два пьяных солдата его гвоздиком к забору приколачивали?..

И прав оказался.

Ну, а заканчивая словесный портрет сержанта Романа Стратулата, не могу обойти молчанием такой вот любопытный факт. Некоторые мои друзья из крепких ребят способны были в один прием выжрать до десяти бутылок пива. Но лишь Роману удавалось после этого, включив могучий природный брандспойт, написать на снегу фразу: Да здравствует Коммунистическая Партия Советского Союза и ее Ленинский Центральный Комитет! Это был коронный стратулатовский номер из его циркового амплуа. И еще много-много восклицательных знаков мог в конце фразы добавить.

Так вот, с Вашего позволения, о уважаемый читатель, перейду к основной части своего повествования про сержанта Романа Стратулата. К самой изюминке, так сказать. История - тоже о писании на снегу, только с ударением в слове "писании" не на первом слоге, а на втором - "писАнии".

В снежную и холодную зиму 1964 года ожидалась большая и грозная маршальская инспекция войск Закавказского военного округа, где мы со Стратулатом в ту пору и служили. То бишь, правильнее говоря, доматывали свой трехлетний срок по статье Конституции СССР о всеобщей воинской провинности. И сам ажник маршал артиллерии товарищ Казаков грозился прибыть из Москвы, взгромоздиться на вертолет и обзирать... простите, обозревать сверху поля сражений “синих" с "фиолетовыми”, делая при том глубокие тактические и сратегические выводы.

А меня часто брали на учения чертежником. Я склеивал из фрагментов огромные топокарты и наносил на них так называемую “исходную” и «оперативную» обстановку. Рисовал танковые колонны в виде сколопендр и атомные удары, похожие на волдыри после укуса этих злющих насекомых. Но в канун учений я за что-то сел на трое суток, уж не помню уж за что. Возвращаюсь с губы – “война” уже в разгаре, гарнизон на полях сражений, а в расположении части жалкая кучка полукривых от злоупотребления алкоголем воинов – кто тоже с губы, кто с медпункта, кто еще откуда, а всей этой немногочисленной шатией командует сержант Стратулат за отсутствием лиц офицерского состава.

Ну, что – балдеем, у печечки греемся, водочку пьем, Стратулат теплые свои края вспоминает и молдавские песни поет. А потом – гитару в сторону, встает с койки во весь свой башенный рост и орет: ша, мужики. Побалдели и хватит. Строиться, взвод!

Мы ему: ты чего, Ромаха, перебрал? Куда строиться, твою мать? Совсем опупел, крыша поехала – ночь ведь уже!

Стратулат рявкает: - Разговорчики!! А ну, в строй! Иванов, Петров, Козлов – в каптерку марш, геодезические инструменты взять!!

Становится ясно: у Стратулата созрел сценарий нового спектакля.

С полуночи до утра всем взводом пашем, как проклятые. В прямом смысле: проваливаясь по развилку в глубокий январский снег, движемся вовсе не друг за дружкой, не колонной, как проще было бы, а шеренгой - по точно рассчитанным азимутам, оставляя за собой вспаханное снежное поле. Перепахиваем параллельно. За спиной каждого воина - своя индивидуальная траншея. Но звучит команда сержанта Стратулата – и мы, перестроившись в колонну по одному, передвигаемся к следующему реперу гуськом друг за другом. А потом снова разворачиваемся в шеренгу и пашем, пашем!.. Иногда топаем назад по уже протоптанному...
К утру, чуть живые от изнеможения, вернулись в казарму, давясь от гомерического смеха и предвкушая разворот дальнейших событий. Тщательно вычистили и упрятали на место все эти самые теодолиты, буссоли и прочие там мензулы и астро6лядии (я в их ни хрена не разбираюсь). И ржем, лопаемся!! А сил с устатку не хватает даже на то, чтоб доплестись до гарнизонной рыгаловки.

И вот, проходит время какое-то, промерзшие колонны фиолетовых (а может, синих) победителей возвращаются к хавке, к  теплым печкам и заныканным в матрасах бутылкам, происходит плановая расстановка личного состава и боевой техники по уставным местам, а меня отправляют чертежником в штаб Седьмой Краснознаменной Гвардейской Закавказской Армии - размалевывать там какие-то афиши и портянки по случаю разбора завершившихся учений.

В штабе – гвалт, суматоха, никому до меня дела нет. Паханы от нашего доблестного офицерства ковыляют по коридорам как побитые собаки, а младший офицерский состав трясется от беззвучного хохота - все в чине от микромайора до капитана ржут в кулак, чтоб начальству не видно и не слышно было. А из кабинета Самого Главного, сиречь Главного маршала артиллерии товарища Казакова, доносится Т А К О Е !! Такая словесная канонада, что ее словами ну уж никак не передать!! Извержение Везувия. Цунами. Массовый сход лавин с гималайских склонов, паводок на Амазонке! Громы и молнии, стены ходуном ходят – этим ничего не сказано!..

- Кто, в рас-калеку три бога душу холеру мать-перемать, на плато «***» написал?!!!! Разобраться!! Всех под трибунал!! Расстрелять!!...

Да - причиной сей страшной грозы были только три буковки русского алфавита, сочлененные в известное короткое слово – правда, буквы отнюдь не маленькие, написанные двадцатью парами воинских сапог на нетронутом снегу Канакерского плато с применением квалифицированной топографической разметки. Высота букв – километр, длина словечка – шесть километров, ширина штриха – порядка двадцати метров. Общая протяженность вспаханной полосы примерно пятнадцать километров. Даже в перуанской пустыне Наска едва ли можно было увидеть этакое масштабное изображение с высоты голубых небес. И естественно, сие слово никак не могло ускользнуть от взора главнокомандующего, обзиравшего с вертолета поля битв.

Приказ главнокомандующего был четок и однозначен: убрать немедленно к е… матери! И приказ тотчас был выполнен. Три противоминные роты прокатились по нашим следам – правда, не с опущенными, а с поднятыми бульдозерными ножами. И в аккурат по следу, стараясь исполнить приказ как можно добросовестнее и точнее. И когда на Канакерском плато уже зеленела летняя травка, а местные пастухи гоняли по ней коров и овечек, никто из аборигенов не мог понять происхождения огромных и странно пересекающихся полос снега, спрессованного гусеницами и потому не растаявшего. Надо думать, с небес это зрелище выглядело непередаваемо!