СОБАЧЬЯ ВАХТА
На флоте с давних времен, собачьей вахтой называется дежурство от 00-00 до 04-00 на корабле по аналогии с собачьей жизнью. Насколько справедливо сейчас, очень спорно – иные собаки совсем на жизнь не жалуются. Но здесь речь не об этом. У нас в части «собачьей вахтой» был назван единичный случай, ставший притчей во языцех.
Когда доблестный полк тяжелой артиллерии уходил на учения, все трудности несения караульной службы доставались остающимся в части. Количество способных нести ее сокращалось в разы, а количество охраняемых объектов оставалось неизменным.
Иногда приходилось формировать сборный наряд из солдат разных подразделений, что категорически запрещено Уставом гарнизонной и караульной службы, т.к. разводящий и часовой в карауле должны хорошо знать друг друга лично. Обходили этот запрет тем, что с утра караульных переводили в спальное расположение разводящих или наоборот, чтобы до заступления в наряд они узнавали друг друга и не перестрелялись потом на постах. Так поступили и с нами, когда мне пришлось заступать начальником караула на склад боеприпасов.
Караул был «сержантский», т.е. начальником караула назначался сержант. Такое практикуется, если в карауле не более двух постов. Все мои собственные подчиненные уже от режима «через день на ремень» валились с ног, им дали временную передышку. А опытного начальника караула заменить некем, пришлось мне идти в наряд, да еще не в свой караул - наш родной был в техническом парке.
С утра нагнали мне в казарму молодых казахов, сказали погонять их до развода, чтоб привыкли и узнавали командира. Для меня они все были на одно лицо, по-русски говорили через пень-колоду, чтобы их научиться различать не хватило бы и недели. Думаю и им тоже. После обеда все ложились перед нарядом спать, так что на само привыкание оставалось часа три, не больше.
Второй караул представлял собой кусок степи, огороженный колючей проволокой по периметру двести на двести метров, с караульным помещением, двумя вышками по диагонали и четырьмя собачьими конурами по углам. Все это продувалось хиусом со скоростью десять-пятнадцать метров в секунду. Если верить, что метр в секунду равен одному градусу мороза, то посчитайте, в каких условиях предстояло нести службу при показаниях градусника минус тридцать восемь, тридцать девять. При сорока градусах мороза обычно поступал приказ сменять часовых через час. Разводящим труднее, караульным легче. Я был в одном лице и начальник, и разводящий, постов всего два.
В восемь часов принял караул, осмотрел периметр. Все спокойно, только непривычно. В нашем карауле технический парк обнесен глухим высоким забором, есть защита от ветра, нет собак. Здесь же наземных сооружений никаких, весь склад находился под землей, куда по замаскированной траншее наподобие входа в метро, заходили машины для погрузки и разгрузки бомб, мин, снарядов, патронов, взрывчатки различного назначения.
Внутри ограждения, волоча цепь по толстой шестимиллиметровой проволоке, бегали звероподобные собаки ростом с доброго теленка. Проволока визжала, собаки рычали. Я не знал их породы, но волков видеть приходилось, сравнение не в пользу последних. У всех было по конуре, размером чуть поменьше караульной будки. Каждая контролировала свою сторону забора, иногда забираясь отдохнуть и укрыться от ветра в конуру. У часового такой возможности не было, колючая проволока - плохая защита.
С вечера все было нормально, если не считать, что посыпал снежок, поземка свела видимость к нулю и менять часовых, даже с фонарем, приходилось на слух. Две первых смены прошли без приключений, хотя в карауле были молодые, некоторые по первому разу, солдаты. К третьей смене снег усилился, началась метель, мороз крепчал.
Пока развел караульных, поленившись одеться теплее, замерз. Это за пятнадцать минут. Каково же было часовым, несмотря на тулупы и валенки? Посмотрел на смену, которая пришла с мороза, говорить они сведенными губами не могли, одному прихватило нос, руками владели плохо. Одно утешение – застрелить меня на посту даже при желании эти вояки не смогли бы.
Позвонил дежурному, попросил разрешения сменять часовых через час. Тот, явно спросонья, обозвал меня кисейной барышней, напомнил о присяге и приказал «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы», как будто я заботился о себе. Ну и ладно, мне реже выходить на мороз.
На постах стояли маленький, плохо говоривший по-русски, рядовой Жанобаев, второго не помню. Оба месяц как приняли присягу. Жанобаева запомнил потому, что он создатель феномена «собачья вахта».
Собак вечером завозили, утром увозили. Привозил их собаковод чеченец Ваха Хаджимуратов, самбист, ростом чуть повыше питомцев, но слушались они только его, причем беспрекословно. Если нужно было что-то сделать с собаками, его привозили и увозили на грузовике. Собаки настолько рослые, что по команде легко запрыгивали в кузов. Ваха закрывал борт, привязывал и ехал с ними, даже если кабина была свободная.
На столбе возле каждой вышки установлен звонок для вызова начальника караула. Вышки используются днем при хорошей видимости, ночью часовой ходит по своей зоне снаружи ограждения. В этот раз они бегали, несмотря на множество одежды: внизу кальсоны, брюки х/б, ватные брюки. Сверху гимнастерка, телогрейка, шинель, полушубок и тулуп с полуметровым стоячим воротником. Все это весило как латы крестоносцев, вдобавок автомат - к концу смены ноги бойцов подкашивались. Но мороз все равно донимал.
Примерно через час после смены караула прозвенел звонок со второго поста. Для караула это боевая тревога. Поднял отдыхающую смену, взял с собой бодрствующую, зарядили автоматы, сняли с предохранителей и на пост. Добежали до поста, часовой доложил, что на первом посту кого-то рвет собака.
Действительно, сквозь завывание пурги, слышался рев, визг и лязганье. Побежали в сторону первого поста. На ходу соображаю, что если проникновение постороннего на пост, тогда бы вызов или выстрелы были с этого поста. Значит, часовой попал, каким то образом под собаку.
Сравнил физические кондиции Жанобаева и пса и с ужасом понял, что у солдата шансов нет. Подбегая, увидел, что калитка для прохода к конуре в заборе открыта и хлопает на ветру. Возле конуры возня, рык собак, визг и нечленораздельные, истошные человеческие вопли, сопровождающиеся звоном цепей, воем пурги.
Отправил одного караульного звонить в часть, вызывать помощь, сам стал прикладом автомата бить собаку, стараясь не приближаться к ней. Второй караульный светил фонарем. Я заметил, что на морде пса крови нет, значит, он еще не добрался до Жанобаева. А то, что тот живее всех живых подтверждал его визгливый вой на одной ноте заглушающий метель. Подойти к собаке можно было только с одной стороны, вторую ему прикрывал такой же зверь, разъяренный не меньше первого. Стрелять нельзя, собака и часовой на одной линии. Оставалось отвлекать и давать передышку солдату. В свет фонаря иногда попадал вход в конуру, возле которого трепыхались, уносимые ветром клочья меха, а в самой конуре визжал, каким то чудом оказавшийся там, Жанобаев.
Удалось переключить внимание собаки на себя, но что это было за внимание! Если бы собаке удалось сорваться, то мне бы на этой дистанции не помог никакой автомат. Собака то бросалась на меня, то возвращалась к Жанобаеву. В свете фонаря просматривался то разодранный тулуп в конуре, то целый – Жанобаев догадался поворачиваться невыгрызенной частью, пока я отвлекал собаку. Время остановилось, сражению, казалось, не будет конца.
Но вот сквозь рев пурги и рык собак прозвучала команда: «Фу! Саца!» и еще что-то на чеченском языке. Между нами проскользнуло гибкое юркое тело Вахи Хаджимуратова, который схватил собаку за ошейник и стал ее гладить и успокаивать, уводя от конуры.
Схватка за жизнь, длящаяся всего каких то полчаса, показалась вечностью. С трудом мы извлекли яростно упирающееся тело часового, обезоружили. Стоять тот не мог, падал. На руках унесли в караулку. Содрали с него остатки тулупа и полушубка, телесных повреждений не обнаружили. Жанобаев трясся крупной дрожью и молчал. Поставили на ноги, он смотрел на всех еще полными ужаса ничего не видящими глазами и явно не понимал вопросов ни моих, ни приехавшего на чрезвычайное происшествие лейтенанта, помощника дежурного по части. Попросили казахов поговорить с ним на родном языке. Реакция та же. Помощник снял его с наряда, увез в часть.
После смены, на следующий день, я пошел в их подразделение навестить Жанобаева и расспросить, как он оказался внутри поста, в собачьей зоне. Просто из любопытства. Он сидел на кровати, жалкий и затравленный, меня не узнал. Выяснилось, что пришел в себя только к обеду и первые сведения от него поступили на казахском языке, русский он забыл начисто!
Когда мороз прижал до крайности, решил затеять состязание с собакой, бегая вдоль забора и поддразнивая пса. Тот носился за ним, в надежде на удачу, но в какой то момент отстал. Жанобаев вернулся и обнаружил, что он зацепился на противоположном конце от конуры за узел проволоки и не может сорваться. Даже попытки подразнить его не помогали. Зверь уже не рычал, а выл от ярости.
Мороз не давал солдату насладиться бедой сослуживца. Особенно донимал ветер, проникающий сквозь толщу мехов, поддувая в стыки одежды. Минут через десять, проверив еще раз надежность ловушки, в которую угодила собака, Жанобаев понял, что ему улыбнулась удача, и решил не упускать случая. Он вошел за проволоку, собака безуспешно рвалась к нему, откуда то из двухсотметровой дали. От конуры до калитки пять метров, даже если собака сорвется, то он успеет добежать. Встал за конуру, надеясь спрятаться от ветра. Но конура была метр на метр, ветер порывами то с одной, то с другой стороны, легко ее обходил, спасения не было. Жанобаев уже привык к безопасности. Где находится хозяин конуры не было видно, звуки заглушали метель и собака с соседней стороны забора, прибежавшая на помощь собрату и рвущаяся с цепи на нарушителя спокойствия в пяти метрах.
Освоившийся защитник Родины, подумал, что негоже добру пропадать и решил воспользоваться укрытием. Он полез в конуру. Отверстие рассчитано на собаку без тулупа и автомата, поэтому пролез с трудом. Развернуться в конуре не смог и завозился, пытаясь высвободить автомат и обеспечить себе обзор. Не успел, собака, обладающая слухом, намного превосходящим человеческий, поняла, что враг завладел главной ее святыней – жилищем. С удесятеренной яростью силой, она разогнула конец проволочного узла и ринулась к конуре. Свист проволоки предупредил захватчика о приближающемся возмездии, но предотвратить его он уже не успел.
Почувствовав, несмотря на слои шкур, боль от зубов зверя, маленький несчастный казах мысленно уже расстался с жизнью, напрочь забыв про автомат и присягу.