Где от весны не ждут чудес... Глава 9. СУД ч. I

Странник 75
             В конце апреля 1996 года состоялся спектакль под названием «СУД».  Почему так,  станет ясно позднее.  А пока же я пребывал в праздничном настроении,  и радостном предвкушении.  Был исполнен  радужных мечт и надежд.  На что надеялся? – ясен пень на освобождение.  Я ж ни в чём не признался.  Показаний,  порочащих мою законопослушность,  не давал.  Бумажек лишних не писал,  и не подписывал.  Из девяти эпизодов, фигурирующих в деле,  я сознался в соучастии лишь в одном.  Это когда Женю отмазывали.  По остальным – вина не доказана.  Потерпевшие?  Ну было однажды проведено опознание с участием корейца.  Да,  он опознал меня,  как одного из участников налёта на его квартиру.  Так ведь следак при проведении данного мероприятия допустил кучу ляпов и нарушений;  с меня тогда «забыли» снять наручники,  нарядили в какой-то мятый зелёный пинджачёк и штиблеты без шнурков.  Кореец  явно «не узнавал» меня,  но следак его снова и снова просил «внимательнее вглядеться в гражданина в зелёном пинджачке».  А в четырёх статистов не просил вглядываться.  Всё это мой адвокат легко оспорит пред судьёй,  и «опознание» перестанет считаться доказательством.  Ах, да...  У меня ж появился адвокат.  Мои бедные родители влезли в большие долги,  чтобы заплатить этому пи...ору. 
С другими потерпевшими была проведена «воспитательная беседа».  Коля с семьёй переехал в другую страну.  Кстати,  кореец после опознания также куда-то переехал.  Бабушке «божий одуванчик» дали денег.  Водителю-турку,  охраннику торгового дома,  и его владельцу тоже чего-то дали.  У Дикаря на воле оставались друзья,  и он судя по всему,  расчитывал на меня в будущем.  Так что в суде не должно было возникнуть никаких проблем.  А посему основания надеяться на счастливый исход у меня были.   

             То апрельское утро было тёплым и солнечным,  когда меня и моих подельников загрузили в автозак,  и повезли в суд.  Дикаря и Раджу я знал,  теперь же познакомился ещё с   двумя.  Вова по кличке Амбал,  и Фарик по кличке Марик. Первый высокий и здоровый,  второй болезненный и дрыщеватый.  Глядя на Фарика,  невозможно было представить его разбойником и вымогателем.   Измождённый ботан.  Как такой «боец» рядом с Дикарём оказался..?  С Мариком и Амбалом меня единило общее дело.  Совместных эпизодов у нас не было.

 В начале пути были разговоры.  Вова пытался реабилитироваться перед Дикарём за написанную явку с повинной.  Это по всей видимости было не впервые,  потому что Дикарь категорическим жестом пресёк оправдывающийся словесный поток Амбала,  и напомнил ему,  что он должен сказать в суде.   Потом было молчание.   Каждый думал о своём.  Я смотрел  в потолок.  Там был небольшой открытый люк,  и сквозь него было видно,  как по-ходу движения мелькают густые зелёные ветви деревьев,  тролейбусные провода,  подвешенные на растяжках дорожные знаки и светофоры.  Попутно наш автозак заехал на «малолетку».  К нам добавился улыбающийся Ивашка,  и тишина прекратилась.  Амбал расспрашивал Ивана за малолетку,  и тот рассказывал.   А мы все слушали.  Даже смех какой-то был;  забавно Ивашка рассказывал.  Так продолжалось,  пока наш автозак не заехал в изолятор КНБ.   Конвоир открыл дверь,  и через решётку мы все увидели Жэку.  Его посадили в соседний пустой отсек.  Я подумал,  что это какая-то ошибка.  Разве могут стукач,  и те на кого он стучит,  перемещаться в одном транспорте??  Все опешили.  Когда автозак вновь тронулся,  Дикаря прорвало.  Он начал изрыгать из себя  такие угрозы в адрес Жени,  что даже мне стало не по-себе.  Тут ещё и Амбал,  вторя Дикарю подключился.  Жэка сквозь стену изредка визгливо огрызался.  Конвойным надоел шум,  и они велели всем заткнуться.

Автозак прибыл на место.  Конвойный открыл дверь,  и нас по одному стали высаживать.  Первое, что я увидел,  когда спрыгнул с автозака – коридор из конвоиров,  тянущийся от транспортного средства,  до входа в здание суда.  На входе – толпа народу.   При других обстоятельствах можно было бы вообразить прибытие на кинофестиваль.  Выходишь ты из лимузина, а по сторонам секьюрити.  По ковровой красной дорожке,  под прицелом фотообъективов продвигаешься ко входу,  где тебя ожидает восторженная толпа поклонников.  М-да...   В толпе я увидел отца и мать. 

Мои бедные родители.  Два месяца они не знали где я,  и что со мной.  Я просто уехал.  Сказал тогда матери,  что на недельку,  и пропал.  Сложно представить мне,  что они пережили,  находясь в неведении столько времени.  Ведь все больницы и морги были проверены уже через три недели.   И местная наша милиция меня оформила,  как без вести пропавшего.  Странно,  что менты наши не узнали где я.  Странно и то,  что Марат не позаботился о том,  чтобы сообщить родителям обо мне.   Хотя, что же тут странного,  если я сам не позаботился.  При желании я мог бы написать из СИЗО письмо.  А я как-то не подумал об этом.  А моя мама не переставала все эти два месяца  обо мне думать.  Ходила по спортзалам,  спрашивала каждого,  кто по её мнению мог знать меня,  и однажды кто-то,  узнав от кого-то через третьи лица,  сообщил ей,  что я нахожусь в алматинском СИЗО.  И тогда они с отцом поехали в Алматы.  Помню,  как однажды дубак открыл дверь камеры,  и  сообщил,  что ко мне пришли на свидание.   Он не сказал,  кто именно пришёл.  И следуя сырыми подвальными продолами,  я терялся в догадках,  кто бы это мог быть.   И вот каморка,  пластиковое стекло и телефонная трубка.  А по ту сторону стекла мои родители.  Плачут оба.   А я же на блатной волне.  Я ж майданщик.  Рожа у меня капитально тогда раздобрела,  и пузо почти на нос налазило.   Снисходительно так успокаиваю их.  Говорю,  что всё у меня здесь ништяк:  и кормят хорошо,  и уважают.   Сообщаю,  конечно,  что скоро отпустят.  За два месяца бессонных ночей даже не извинился.  Скот.   В хату приволок два мешка всяческой еды;  гуляй братва.  Только мешки эти были из домашних наволочек.  Из тех,  на которых спал,  и которые ещё хранят домашний запах.  Извлёк из них штаны,  и туфли.   Те,  в которых на выпускном гулял,  да рассвет встречал.  И ТАКОЙ КОМ в горле застрял...  Сижу на майдане,   и хочу разреветься.   Но нельзя.  Не по понятиям.   Я ж на блатной волне.   В предыдущих главах,   я упустил этот момент.   Подозреваю,  что сознательно.  Потому что больно и стыдно перед родителями по сей день.

Нас завели в здание городского суда,  а точнее  в его подвал,  и поместили в одну из камер-стаканов.  Подобие «обезъянника» в ментовке.  На наше повторное удивление,  с нами поместили и Жэку...   Стена нас больше не разделяла,  и без лишних предисловий Дикарь принялся вбивать брата в бетонный пол.  Вова-Амбал было кинулся Дикарю «на помощь»,  но тот грубо оттолкнул «друга»,  и продолжил вершить правое дело самостоятельно.  Женя обоссался.  Скулил,  как проститутка,   и просил прощения у Дикаря.  Но того это только бесило.   На шум прибежали конвойные,  и Женю эвакуировали в соседний,  пустой «стакан».  Тот продолжал скулить и будучи уже в безопасности.  Он божился Дикарю,  что скажет судье о том,  что его вынудили на дознании оговорить брата.

Нас привели в зал.  Закрыли,   как диких зверей в вольере.  На всеобщее обозрение.  «Встать! Суд идёт!»  И начался процесс.  Сначала огласили статьи по нашему делу.  Незаконное хранение огнестрельного оружия,  незаконное лишение свободы граждан,  вымогательство,  разбой,  грабёж.  Весь наборчик объединялся одной статьёй  за номером 63 УК РК «Бандитизм».  Всего девять эпизодов.  «Моих» в этом деле – только три.  И нужно было доказать,  что я не являюсь участником остальных.  Это казалось элементарным.
Но всё всегда только кажется.

На перерыве нас спустили обратно в «стакан».   Родные передали своим чадам «обед».  Я получил пакет от родителей,  и...   ещё один пакет.    В бумажке,   что сунул мне на подпись конвоир была указана некая  София Исмаилова.   Я подумал,  что это ошибка.   Но имя-фамилия получателя были моими.  Почесав затылок,  показал бумажку Дикарю.  Тот удивлённо пожал плечами:  «Ты чего,  Соньку не знаешь что ли?»  А я и не знал.  Откуда мне было знать-то?  Дикарь рассказал,  что Соня – это сестра Даши.  Даша – девушка Дикаря.  Соня и Даша – дочери авторитетного вора,  убитого когда-то.  Соня и Даша – это те,  кто отвечает за перепродажу того,  что отнято у барыг.  Я вспомнил грузовую машину,  отъезжающую от дома корейца...    Первый день на том и закончился.  Перерыв вылился в перенесение слушания на два дня.

В следующее слушание читалось полностью наше дело.  Нудно и долго.  На перерыве мне опять пришёл пакет от Софьи.  И ещё записка.  «Хочу с тобою встретиться».  Такая неожиданная интрига.  Я просил Дикаря показать мне Софью в зале.  Но тот изображал «психическое расстройство»,  и по-сему помочь мне вызвался Амбал.  Когда нас подняли в зал,  он на мой вопросительный взгляд указал глазами на весьма привлекательную девушку,  сидящую  рядом с моими родителями.  А как я сразу не заметил??!!  Эта осанка!!  Эта поза!!  Этот посыл во взгляде.  Ведь она смотрела на меня не отрываясь.  А я не замечал...  Изображал из себя сурового преступника.   Соня...   

В одно из слушаний,  в перерыве,  меня и Дикаря вывели из «стакана»,  и закрыли в другой «стакан».  А чуть позже туда завели двух девушек.   Одна была Даша,  а вторая – Соня.  Дикарь с Дарьей обнимались-лобызались,  а мы с Соней сидели,  и смотрели друг на друга.  Я,  не искушённый в отношениях полов – сидел,  и тупо молчал.  Соня смотрела на меня с обожанием.  А я смущался,  и ещё больше молчал.  Потом было отдельное помещение,  и познание того,  что прежде в моих немногочисленных отношениях с женщинами мне было неведомо. 

Соня стала моим ангелом.  Приносила еду.  Приносила себя.  Приютила моих родителей.  Много ли надо двадцатилетнему пацану,   чтобы влюбиться?  Кстати,  та девушка,  что  стояла с Маратом  возле ГОВД,  и  смотрела на меня с обожанием,   когда  меня вели с допроса – была она.  По её словам,  именно тогда она в меня влюбилась.  Я шёл по улице с голым торсом.  Такой избитый,  но непокорный.  Конечно же мне это льстило.  Я вдруг понял,  что быть в «отрицаловке» – это круто.  И пользовался своей «крутизной»...